***
Чарли смотрит на гору изрисованной бумаги и сточенные практически под корень карандаши с длинным грифелем, которым вполне можно убить. Смотрит на кучу использованных пастельных мелков, открытые акварели, баночки гуаши и даже масло, торчащие из под обтира грязные кисти, которые отмывать ненавидит, лужу растворителя, вонючую и жирную. Смотрит на небольшую посудину с маслом и лаком, чтобы быстрее сохло. Холсты один за другим проносятся перед глазами, когда он перебирает их, как будто пытается найти что-то определённое. На этом хорошо получились небесные глаза, на этом — руки, очень красивые пальцы, но не слишком похожие на те, что он видит в реальности. На третьем неплохой профиль, хоть писался и по памяти в большей степени. На его холстах поселился Эмиль, который заполняет практически всё пространство в голове художника. Нет, с ним, конечно, всё хорошо (чего не скажешь о самом ирландце), он жив и здоров, и продолжает работать на сожителя художника, костерить Франциско на чём Свет стоит и выводить Ганса (одного из полицейских) из себя очередными кознями во время операций. С Чарли же он стал приветливым и открытым, каким был не всегда. Например, в первое время рыжик ему совсем не доверял, так как именно по его вине вся банда Риккардо просидела за решёткой. Но потом у него вошло в привычку захаживать иногда к блондину в гости, чтобы что-то обсудить со своим боссом, да и просто поглазеть на работы Батлера. Но в последнее время то, что они называют общей волной, похоже, закончилось. Чарли сильнее углубился в рисование, Эмиль — в свою работу, а общаются они только на дороге (если случайно столкнутся) да когда Эмиль к нему приходит за чем-нибудь. У Чарли серьёзные проблемы, достойные целых трёх полосок в истории болезни. — «У Вас помешательство», — сказал бы доктор с умным видом и поправил бы смешные круглые очки. — «Я могу назначить Вам лечение и вот эти таблетки. Пейте их трижды в день, по одной после еды, и будете здоровы». Чарли говорит себе это сам и жадно хватает каждый кусочек Эмиля взглядом, чтобы перенести на бумагу. У него с самого детства есть эта тайная любовь к мозаикам, но никогда он не думал, что будет создавать сам — огромную, с одним конкретным изображением. Он занимается тем, что собирает лицо Эмиля, его плечи, руки и ноги, выглядывающую из-за изгибов огромного шарфа шею и его подтянутое тельце, укрытое любимым зелёным пальто. Батлер болен, болен, болен, но не хочет лечиться. Он наслаждается каждым мгновением рисования, каждой секундой общения с Эмилем, каждой новой деталью, которую ему удаётся разглядеть. В его молчаливом подрывнике их откуда-то необычайно много, и подмечать их доставляет художнику — да, вы правы — удовольствие. Например, так он замечает, что зрачков Эмиленых глаз практически не видно — у него такая яркая радужка почти постоянно, что она выходит за берега чёрной жидкой субстанцией, липкой и затягивающей в бездонное ничто. У Эмиля тело очень красивое, обладающее развитой мускулатурой. Он где-то посередине между Борисом-амбалом и Франциско-дрищом, который не заинтересован в тренировках. Хотя Франц, конечно, сильный, как все в банде Риккардо, и довольно выносливый, просто по природе утончённый и грациозный. А ещё безбожно ленивый и нахальный. Эмиль не совсем такой. Эм ему не уступает ни в чём, а в чём-то даже уделывает. Да, в нём мало этой какой-то женственности, но он прекрасен с присущей только ему самому утончённостью, мягко оглаживающей аккуратными дугами его бока, подчёркивающей рельефы мышц, особенно дельтовидных. Майки едва успевает сглотнуть слюну, чтобы не подавиться, когда впервые обращает внимание на ноги рыжика. Это устойчивые ступни, тонкие голени, подтянутые икры, аппетитные изгибы бёдер, которые хочется прикусить, оставить след, сжать, посмотреть, как кожа покраснеет в тех местах, где её коснулись. И аккуратная, небольшая задница, закрытая тёмной тканью мешковатых брюк. Эмиль об этом всём, конечно, не знает. У него пытливый взгляд, всегда устремлённый в карту или часы, он не любит смотреть на что-то живое. Эмиль обожает копаться во внутренностях какого-то взрывного устройства, чтобы сделать его лучше; он любит мастерить что-то новое. Но порой за этим всем он забывает о том, что сам живой (Как и Чарли во время рисования, кстати), и на этот случай Чарли имеет уже налаженную схему поведения, чтобы заставить рыжика поесть хотя бы. Уложить Эмиля спать не так сложно на самом деле, как кажется. В этом они оба похожи. У него не слишком выпирающие бровные дуги, изящный изгиб носа в профиле, чувственные губы, которые он грызёт постоянно, очень фигурная линия нижней челюсти и маленький подбородок. У веснушчатого есть привычка смотреть на всех снизу вверх, когда он зол, но блондин использует это для того, чтобы захватить как можно больше. Пульсирующая жилка, изгиб шеи, острые ключицы, широкий разворот плеч, чёткие сосцевидные мышцы. Свет ложится на его плечи и высветляет края подбородка, обозначая очертания челюсти. Это просто нереальное нечто, от чего не хочется отводить взгляд. Ирландец бы и не отводил, но это Эмиля нервирует. А выбивать его из довольно шаткого равновесия у художника нет никакого желания совершенно. Быть может, рыжик о чём-то догадывается, но даже если так — он молчит. Иной раз Чарли думает о том, что было бы намного легче, завались однажды Эм к нему в квартиру без стука да увидь всё то безобразие, что скрывается за дверью. Иногда ему хочется, чтобы веснушчатый увидел тот кошмар, который поселился у Батлера в голове. Пока что этого не происходит — и он чувствует себя в каком-то странном подобии на безопасность. Как будто Эмиль взбесится (что для всех считается редкостью, зная его нрав), когда увидит всё то, что творится в стенах однокомнатной квартиры Батлера и Риккардо и на обеих сторонах листов, исписанных краской так, что свободного места нет совершенно нигде. Кстати о главе мафиози. Он сам ничего не подозревает, так как уже давно привык к выходкам этого вечно разноцветного безумца. Единственный раз, когда алоглазый заметил все творения своего друга, он лишь равнодушно отпил кофе и спросил: — Новую модель нашёл? Чарли, конечно, кивнул и, привычно хихикнув, улыбнулся. Рикк только пожал плечами и сказал: «Окей, только не мучай Эмиля так сильно. Он мне ещё нужен.» Нет, Риккардо не плевать на рыжика. Он, наоборот, ему очень дорог как сотрудник, друг и товарищ. Просто мафиози уже давно заметил, как Эмиль обычно сидит с Чарли и просто общаются по душам, будто знакомы столетье и даже не одно. Поэтому, он к этому отнёсся спокойно. А Чарли, тем временем, даёт своему помешательству волю и, словно сталкер, фанатично продолжает собирать как можно больше подробностей про своего рыжика, вплоть до роста и веса парнишки. У Эмиля холодная бледная кожа, усыпанная большим количеством веснушек и родинок, и напряжённые, упругие мышцы под ней, и Чарли понимает это только тогда, когда совершенно случайно сжимает его предплечье. Он не хотел, правда… Точнее, очень даже хотел! Но не собирался этого делать. Эмиль с недоумением смотрит на него из-под сварочных очков и выразительно выгибает бровные дуги, ожидая объяснений, а Чарли медленно убирает руки за спину и делает осторожный, крохотный шажочек назад и чуть в сторону, поближе к двери. — Я, эм. Извини, я просто… Мне нужно было пощупать! Для лучшего изображения. Да-а-а… — Он нервно улыбается и перебегает взглядом от одного предмета к другому, не концентрируясь ни на чём из них, и этим себя выдаёт. — Но у тебя тоже есть рука, — парирует Эм и поднимает очки на лоб, но взгляда так и не сводит. Батлер хочется сквозь землю провалиться, но почему-то не может, а ещё не может просто стоять, и начинает перекатываться с пятки на носок. — У меня их даже две! — ляпает он и сглатывает. — Но знаешь, со стороны всегда лучше видно. Я у себя не могу так посмотреть, мне для этого руку придётся оторвать. Ты пришьёшь мне её обратно, если я это сделаю? Эмиль как-то кисло морщится, поправляя лямку своей майки, поворачивается обратно к новой взрывоопасной штуке и вертит в руках сварочный аппарат. Дразнящая ухмылка скользит по его губам. — Если с того момента, как ты её оторвёшь, пройдёт не больше сорока минут. И не факт, что она обратно прирастёт. Чарли неожиданно смеётся, чем, кажется, немного разбавляет атмосферу. Ему и самому становится чуть легче, но он осознаёт, что спасло его лишь чудо. Это ж надо, блин, так тупо попасться… — Я тебе помешал? Мне просто… ещё надо. Немножечко. Рыжий снова переводит взгляд на него, и смотрит крайне выразительно, упирает руку в бок и немного склоняется вперёд, как будто подозревает его в чём-то и хочет докопаться до правды любыми доступными способами. Его рот почти незаметно кривится в подобии на отвращение. — Почему бы тебе не пощупать Бориса, Риккардо или выскочку Франциско? Они вряд ли будут против твоего внимания. Батлер бы так и сделал, честно, если бы они были Эмилем. К сожалению, это не так. Вслух он этого, конечно же, не говорит. Вместо этого снова приходится выкручиваться, но у него, кажется, получается, когда он говорит: — Риккардо не подпустит, он хорошо меня знает. У Франциско кожа слишком мягкая, да и вряд ли он согласится. Как будто ты не знаешь его, ему вечно не «до пустяков». — убеждает ирландец, изображая пальцами ковычки. Эм щурится, но согласно хмыкает, а Чарли продолжает: — А Борис… Он слишком большой, я не смогу нормально его мышцы прощупать, да и передать их потом на бумагу сложно будет. Пропорции! Кажется, звучит он более убедительно, чем ему кажется, а может, подрывник просто не хочет слушать всю эту чушь или в неё вникать. Он машет рукой и немного расслабляется, подставляясь. — Давай быстрее, у меня работы по самое горло. На самом деле, несмотря на его резкость, Чарли благодарен. Он слишком много времени провёл с этим парнем, чтобы точно знать, когда Эмиль на самом деле зол, когда недоволен, а когда притворяется. Не сказать, что сейчас он в большом восторге от происходящего, но и не особо против, так что художник с чистой совестью подбирается ближе и сжимает пальцы поверх чужого предплечья. У веснушчатого мышцы как жгуты: они кажутся какими-то тонкими, но всё равно крепкими, словно тросы или канаты на мосту. Когда парень напрягает руку, натягивает длинную ладонную и лучевой сгибатель локтя, блондин готов залить всё это слюнями и остаться жить тут, прямо на этой руке, чтобы всегда её щупать. Рельефы приятно ложатся под пальцы, правильно и чарующе, и ирландец изучает их, чтобы быстренько зарисовать тут же в каком-то исписанном ненужными вычислениями листке — каждый из них развлекается, как может: Эмиль вон, например, пишет всякие формулы и лишь изредка уделяет им достаточно внимания. Схематично изобразив расположение мышц (что он и так прекрасно знает, конечно же), он накладывает тени небрежными штрихами по форме и с благодарностью улыбается, в очередной раз проводя по тугим волокнам пальцами. — Искусство никогда не забудет твоих жертв для него, Эмилио! — говорит он, и, наконец, оставляет рыжика одного. У них обоих есть, над чем поработать, а Чарли ждёт, пока дверь в мастерскую закроется, чтобы метнуться к себе в квартиру и запереться. Глядя на бугор у себя между ног, он понимает, что влип. Со временем, говорят, становится лучше: боль отпускает, воспоминания блекнут, любовь проходит, голод не чувствуется. Но в случае Чарли это не работает, если честно. Не то, чтобы он этого ждёт, он на самом деле совсем этого не хочет. Блондин хочет видеть прекрасное вокруг, и он, конечно, знает, как живописно цветёт роза у Бориса в комнате его убежища, или какие шикарные композиции можно выстроить с помощью кофечайника, стула, корзинки с фруктами трёхнедельной давности и кучи драпировок. Цветастый в состоянии найти прекрасное повсюду, куда ни глянет. Но не его вина, что он считает своего гения самым лучшим из того, что этот мир способен ему дать. Его помешательство за это время становится только хуже: имеющихся материалов становится невыносимо мало, хочется больше, больше, больше. Чарли жаден, Чарли болен, Чарли чувствует себя наркоманом, которому необходима доза — да поскорее, пока кости не переломались и он ещё способен что-то делать. Его любовь к рисованию, открытая ещё в далёком детстве, превращается в своего рода культ поклонения одному конкретному божеству, у которого глаза готовы засиять небесной голубизной, а редкая ухмылка такая острая, что ею можно перерезать горло любой сучке. Он использует свои умения и навыки для того, чтобы запечатлеть как можно больше, чтобы изобразить желаемое как можно лучше, чтобы смочь сделать так, как хочет. Кажется, он только и делает, что мажет, черкает, вырезает, клеит, снова мажет, замазывает, склеивает, прибивает, перекрывает старые рисунки новыми, — он творит. И с тем же самым успехом он, похоже, сотворил себе петлю на шею. В его комнате нельзя шагнуть без того, чтобы не наступить на изображение гениального подрывника. Все стены, хоть он и завешивает их склейками различными, пестрят фиолетовым, рыжим и зелёным, иногда где-то мелькает чёрный, порой даже красный, но в остальном это сплошная пёстрая масса, имя которой — Эм. Эмиль. Эмилио. Чёртов Бог. Апогеем этого безумия становится изображение рыжего в полный рост поверх других рисунков, собранных в здоровенную склейку. Несмотря на старания и усердную работу, это всё ещё не то, что он хочет видеть здесь, и это вгоняет художника в состояние параноидальной агрессии. Он не громит комнату, как мог бы, не сдирает вездесущие листы, смотрящие на него глазами молчуна или любой другой частью его тела, но словно отгораживается от этого всего. Помимо прочего, он также отгораживается ещё и от внешнего мира, куда и без того стал выходить крайне редко. Уверенный в том, что именно он хочет, блондин даёт себе коротенькую передышку, а потом садится за альбом снова. Он делает несколько эскизов того, что у него в голове, когда вдруг понимает, что на самом деле хочет не совсем это. Фантазия уводит его дальше в дебри воображаемого, и вот на бумаге лёгким движением руки появляются приоткрытые в стоне губы, язык, облизывающий их, прикрытые томно глаза, руки, закинутые за голову, нежные и мягкие, и широко разведённые ноги. А ещё нагая грудь. Ну, и подтянутая задница и аккуратное отверстие между двумя ягодицами, поджатыми от нервозности. Чарли с особым старанием вырисовывает стекающую по вздувшимися венами стволу каплю смазки, когда понимает, что хотел бы попробовать её на вкус. Провести губами, собрать предэякулят, перекатить на языке, распробовать со всех возможных сторон и похоронить глубоко внутри восприятия, сознания и желудка. Петля на его шее затягивается. Когда оно успело перейти на новый уровень, он не знает, однако подозревает, что уровней этих пропустил уже несколько сразу. Но тело это хочется теперь не только рисовать. От красивого рельефа Батлер как-то незаметно переходит к ощущению тугой плоти под пальцами. И это его настораживает, и пугает. Но вместе с тем он осознаёт, что, может, это даже к лучшему. Может, многие художники испытывали такую ненормальную любовь к тому, что делают. Леонардо да Винчи же имел мальчиков, которых рисовал? Даже была теория про модель Джоконды, которой мог являться любовником художника и его подмастерьем, Джан Джакомо Капротти Конечно, Чарли ещё далеко до да Винчи, но кто помешает ему делать всё остальное? Наверное, никто не осудит его за то, что в новых книгах, которые дарят ему новые друзья на Рождество, он рисует тоже, а на стене у него появляется новая расписанная склейка, которая выполнена более верно с анатомической точки зрения. Должно быть, его состояние начинает пугать остальных, потому как его слишком часто стали спрашивать, всё ли с ним в порядке. Чарли не знает ответа на этот вопрос. Он на удивление раздражён, он устал, он не может спать без того, чтобы не нарисовать что-то ещё с Эмилем, чтобы не зарисовать его в откровенной позе, чтобы не представлять, как подрывник будет звать его по имени. Оно селится в его голове прочно и надолго, и он не знает, что ему с этим делать, но в конце концов решает смириться и посмотреть, к чему оно его приведёт. Его пугающая одержимость Эмом доходит до того, что он смотрит на рыжика практически постоянно, уже даже не переживая, что это его может нервировать. Когда Эмиль ругается с Франциско или спорит с Борисом, Чарли неизменно становится на его сторону, потому что веснушчатый не может быть не прав. Ну, серьёзно, это же ЭМИЛЬ, мать вашу. Он постоянно ошивается где-то рядом, водит карандашом, ручкой, мелком, углём, кистью по бумаге, бормочет себе под нос всякое, а потом запирается у себя в комнате. Они могут вообще ни о чём не говорить, ирландец просто будет преследовать гения всюду, куда тот идёт, даже если подрывник не хочет, чтобы его сопровождали — он вполне в состоянии сам справиться с трудностями, если вдруг таковые возникнут. Наверное, Чарли теперь пугает его сильнее, чем возможность попасть на операционный стол в лаборатории или же за решётку. Художник просто ничего с собой поделать не может. Он хватает абсолютно всё, что даёт ему Эмиль, каждое движение его рук, каждое выражение, каждый изгиб бровей и излом линии рта. Чарли просто не может остановиться. Он теряется в этом странном фиолетово-зелёно-рыжем болоте и не хочет находиться. Поэтому он очень удивлён, слишком, он пойман с поличным, когда Эмиль появляется на пороге его квартиры поздним вечером, когда все уже ушли на улицу. — Чарли, давай быстрее. Парни и босс таВО-О-ОУ, ЧТО ЭТО ТАКОЕ?! — Вот примерно так он и звучит, когда видит, во что художник превратил свой дом. Чарли только и может, что вылупиться на него вожделенно-испуганным взглядом, разрываясь между тем, чтобы выгнать его отсюда, умолять остаться, начать извиняться и распять прямо на месте. Он напряжённо следит за тем, как Эм изучающе скользит взглядом по стенам его комнаты, поднимает голову и пробегается взглядом по потолку, затем опускается на бумаги на столе и над столом, и смотрит на друга. Батлер же ожидает, что будет дальше. Он ждёт реакции, начнёт ли подрывник орать или угарать, или перекрестит его вовсе и уйдёт, а потом расскажет об этом Рикку, чтобы тот что-то с этим сделал. Но Эмилио просто стоит, потерянный, сливающийся, но вместе с тем такой отличающийся: настоящий, неподражаемый и самый правильный среди этого всего бедлана. — Это… пугающе, — наконец, говорит он, и смотрит хмуро, прямо из-под бровных дуг, поджимает губы и переминается с ноги на ногу. — Какое-то нездоровое увлечение. Чарли хочется смеяться, хочется убиться, хочется его поцеловать. Он, наверное, впал в какое-то подростковое бесконтрольное помешательство только на Эмиле и в некотором интимном плане, раз думает о нём в подобном ключе. Иначе это не описать. Но рыжик здесь, реальный и материальный, объёмный, с правильными тенями и бликами, с чётким контуром и без грубых штрихов карандашом В6 поверх акварели, и Чарли не может отвести взгляда. Нездоровое увлечение — да, так и есть. Но Чарльз никогда не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Усталость отходит куда-то на второй план, когда он видит умника, который почему-то никуда не бежит, а терпеливо стоит на пороге. Может быть, ждёт его приглашения, а может, удивительно, конечно, но не решается войти. Чарли подходит к нему и берёт за руку, втягивает внутрь и закрывает дверь. Он молчит, и это парня нервирует ещё сильнее. — Чарльз, скажи что-нибудь, пока я… — Это всё ты. Пауза. — Я вижу это. Тут везде я. — сказал Эмиль, указывая руками в перчатках на хаос в квартире. Как это только упустил из виду его босс? Получается, Чарли очень хорошо прячет все эскизы и просто картины. Другого объяснения рыжий не находит. — Неужели тебе не нравится? — немного разочарованно спрашивает его блондин. Обладателя длинного шарфа немного передёргивает. Что ему ответить на такое? Да не, это точно бред какой-то. — Ну… я очень шокирован твоей одержимостью мной… — сказал он, взяв в ладонь один из эскизов. Просто портрет Эмиля в каком-то костюме. Ничего особенного! Но остальные рисунки и картины сильно отличались от этого листка бумаги. — И как давно? Чарли нервно оглядывает квартиру. — Даже не помню… — сказал он тихо. — Но очень давно… Думаю, что со времён нашего знакомства. Рыжий совсем потерялся. Это безумие. Просто безумие. Разноцветное безумие с почти чёрными глазами, что постоянно рисовало или улыбалось. Этим-то и Чарли и нравился Эмилю. Погодите, что? — Эмиль… — тихо позвал его ирландец и аккуратно взял за руку. Нельзя его сейчас спугнуть. Подрывник посмотрел на художника. — Эмиль, ты мне нравишься… — сказал тихо блондин, опустив голову. — Безумно нравишься. У меня никогда не было таких чувств ни к кому. Я не знаю, как вести себя в таких ситуациях. Просто… я это чувствую и всё, и… — Может, ты уже заткнёшься и поцелуешь меня? Эти слова долго не переваривались в голове Чарли. Он недоумённо посмотрел на Эмиля, когда наконец понял их значение. Тот, как всегда был спокоен. Только на щеках появился румянец. Теперь он не верит ни ушам, ни глазам. Блондин продолжил так стоять в ступоре до тех пор, пока веснушчатому это не надоело. Тот одним ловким движением прислонил Батлера к стене, закрыв рукой выход для побега. Всё, ирландец в ловушке. Ему не сбежать. Да и хочет ли он этого? Нет. Некоторые рисунки и эскизы помялись под ногами, какие-то стали грязными. Но на них Чарли уже плевать. Зачем они ему, когда объект его безумного обожания находится прямо тут и приближается к нему лицом? Да чёрт с ними, подумал художник. Но дальше размышлять мозг отказывался, потому что к тёплым и искусанным губам художника прислонились холодные губы Эмиля. На этой ноте, разум дал отбой и ушёл куда подальше, дав воли чувствам. Руки блондина машинально легли на талию парня. Как уже говорил Чарли, у него было подобное впервые, поэтому он неумело отвечал и неловко покусывал подрывника. Но это явно запомнил рыжик, так как он только и проявлял следующую инициативу. Сделав два шага назад и по пути сняв с себя пальто с шарфом, оба упали на диван. Получилось так, что цветастый теперь нависал над своим объектом обожания. В его голове внезапно что-то щёлкнуло. — Я могу снять с тебя рубашку? — спросил он, покрываясь румянцем. Эмиль только закатил глаза и раздражённо цокнул. — Я бы не открылся тебе так сильно, если бы не доверял. Чарли, головой начни уже думать или вообще ничего сейчас не будет. Я просто встану и уйду. После этого Батлер послал всё далеко и надолго…***
— Да блин! Когда они уже выйдут?! — не на шутку разозлился монохром, пнув стену. Уже как двадцать минут он ждал этих двоих, а они даже не явились! Это так взбесило главу мафиози, что он быстрыми и большими шагами направился в квартиру. За ним, естественно — Франциско и Борис. — Я убью Чарли, если он решил снова порисовать и показать свои «творения» Эмилю! Это точно он испортил дисциплину моего товарища! — Ругался Риккардо, поправляя двухцветные волосы. И вот, перед ним появилась дверь квартиры. Мужчина уже хотел её выломать, чтобы заорать на художника и отправить обоих на улицу, как услышал… стоны. Не веря своим ушам он решил прислушаться. Может, ему показалось и эти звуки доносятся не оттуда? Но нет. Это точно были голоса Чарли и Эмиля. От такого «заявления» Рикк потерял на время дар речи и тупо смотрел на дверь. — Босс, всё нормально? — спросил подоспевший Борис. Он, как раз, и вытащил из транса криминалиста. — Да… всё отлично. Идём назад. — сказал алоглазый, обходя стороной амбала и Франциско. — А Эмиль? — настороженно спросил Франц, поправляя свои фиолетовые очки. — Он… занят. Да и мы втроём управимся. — частично соврал Рикк, спускаясь по лестнице. Оба его подопечных посмотрели друг на друга и пожали плечами. Ну, ладно. Раз уж босс так сказал, так тому и быть.