скерцо

— Вы мне жизнь спасли. — Да чего вы, ну. Разумовская протягивает ему руку — тонкую, бледную. Гром думает, может, секунду. А она уже хочет сжать накрепко пальцы, вмяв ногти в мякоть ладони, и завести ее за спину, неловко, тревожно, но Игорь принимает рукопожатие. Оно получается неожиданно твёрже, чем он мог предполагать. Когда связка рук распадается, Гром отворачивается всем телом, даже не говоря вежливо-приличное «до свидания» или «до встречи», нет. Разумовская остаётся стоять, как и была, с немного согнутой в локте вытянутой рукой, сохранившей чужое тепло около заумных линий жизни и сердца. Гром ломает Пчелкиной мобилу, на что она злобно фыркает и сжигает его взглядом, хорошо хоть предусмотрительно закинула данные на облако, прижимает к груди пакет из Призмы и, миновав начищенно-блестящие дорогие автомобили испуганных казнокрадов, рассеянно думает, что метро уже, наверняка, не работает. — Давай… те подвезу, — из неровно тормознувшей машины долетает дрогнувший голос, Игорь приостанавливается. — Так вы пьяна, Софья как-вас-там-по-батюшке, я же и арестовать могу за вождение в нетрезвом виде. — Не можете, вон, как зайчишка с места преступления потрусили, значит, не при исполнении, — дверь открывается сама, на что Игорь сначала оторопело отшагивает, вызвав у Разумовской смешок, а после даже подходит ближе, — да садитесь, метро уже не работает, мосты ещё разведут, вот вам весело будет. — В следущий раз я вас точно арестую. — Наручники прихватите, люблю пожёстче, — Софья очевидно все ещё пьяна, развязавшийся язык сам с собой не совладает, и ей с себя даже чуть смешно. Трезвая она такого бы не сказала, тем более Грому, которого знала минут двадцать от прошлой и этой встречи вместе взятых. Но в голове стоит праведный звон, заглушающий любые попытки разума мыслить немного шире, чем глупые подкаты к избитому полицейскому. Разумовской одновременно весело, страшно и щекотливо злобно где-то меж рёбер. Гром называет адрес, Марго заботливо поддакивает из каждого устройства — даже приветливо здоровается, будто он уже внесен в базу данных как близкое лицо, но Игорь не придает этому значения, а Софья даёт по педалям так, что он молчаливо пристёгивается и не возникает. Питер сверкает неоновыми ночными огнями, прожигающими своей яркостью глаза даже под закрытыми веками. В салоне тихо, слышно только, как Разумовская дышит — хрипло, будто ей нос разбили. — Может, музыку? — Марго, включи музыку, — отзывается Софья, сдувая волосы, лезущие в нос. Из колонок, встроенных в двери, оглушающе раздается нестройный вой волынок, Игорь устало вздыхает и откидывается назад. А чего ещё ожидать от эдакой бестии, если не шотландский национальный пердёж. — Всё. Машина тормозит резко, но Игоря вперёд не выкидывает. Он смотрит на время на навигаторе, потом на Софью. Она шмыгает носом и зевает. — Пойдём. — Куда? — Ко мне. Поспишь пару часов и поедешь обратно в свою башню из слоновой кости. Разумовская думает, положив руки на руль, о том, чем это кончится. Гром думает о том, что в прошлый раз, когда он привел одну рыжую к себе домой, она украла важные данные. Сейчас в квартире голяк, только пыль на окне и пара жёлтых сморщенных яблок в холодильнике. — Марго, позвони Олегу в шесть часов и скажи, где я нахожусь. — Хорошо. Разумовская закрывает машину, включившаяся сигнализация кокетливо подмигивает синим. Двор-колодец кажется невозможно крохотным, а эта замкнутость неприятно тревожит. Разумовская шагает за Громом, придерживая скользкую ткань платья — чертов дресс-код. В парадной темно, Софья вцепляется в локоть Игоря, он в ответ тут же перехватывает ее руку удобнее. — Высоко. — Устала? — ехидно спрашивает Гром, ловко орудуя в темноте ключом; после трёх щелчков тяжёлая дверь отходит со своего места. — Немного, — честно выдыхает Софья. — Разувайся, я вчера полы мыл. Тапок нет, могу дать носки, — Игорь бросает пакет с курткой и кепкой, которые так и не надел, на диван, стукает по клавише выключателя. Тут же вспыхивает дешёвая лампочка, освещая уныло практически пустую квартиру. Софья, ругнувшись на лихо завязанные шнурки, сбрасывает конверсы, отодвигает их ступней ближе к стене, как будто они могут помешать. Диван, шкаф, стенд — Разумовская видит там свою фотографию, Игорь тем временем затыкает слив в ванне, стоящей чуть ли не под окном, и включает воду. — Так что насчёт носков? — А, — Игорь перестает держать завороженно ладонь под ледяной струёй. Софья получает пачку черных длинных носков из Дикси по акции в полное личное пользование, на них даже этикетка осталась и скрепляющие нитки. Софья рвет их зубами и натягивает носки на озябшие в прозрачном капроне ноги. — Одеяло, кипяток? — А можно? — Отчего же нельзя, — пожимает плечами Игорь. Они следят друг за другом. Игорь пытается понять, что такого есть в этой маленькой женщине, отчего её фотография все ещё висит на стенде с потенциальными Чумными. Едкий шёпот Пчелкиной ненавязчиво напоминает «контракт с Хольт» компании Разумовской. Но нельзя же в лоб спрашивать, тем более ее до сих пор потряхивает, вдруг, ещё хуже выйдет. Разумовская же наблюдает за Игорем — он резкий, грубоватый, весь как оголённый провод, вот-вот до сердечного приступа ужалит. Ей такие не нравятся, она не чувствует себя в безопасности в достаточной степени, хочется жалко обнять колени и позвать Волкова, чтобы ласково на ноги поставил и в ладонь вложил огнестрельный травмат. Но вместо травмата ей дают кружку с отколотой ручкой, полной кипятка до краев, и колючее покрывало, точно из ее детдомовского детства. Игорь раздевается и обрушивается в воду, все порезы, царапины и ушибы отзываются болезненным зудом, но сил обрабатывать всю эту жесть у него нет, пусть хоть так промоются. Игорь откидывает голову на бортик и подмигивает Софье, она фыркает и утыкается в кружку. — Как твой нос, принцесса из башни? Сильно заехали? Гром морщится от мыла, оно резко и удушливо пахнет банными листьями. — Не сильнее, чем тебе. Где у тебя аптечка, я помогу? Игорь взмахом руки показывает на подвесные шкафы на импровизированной кухне. Разумовская находит в одном из них непочатую пачку гречи и обувную коробку из-под кроссовок, в ней у Грома аптечка. Софья берет бутыль мирамистина, моток бинтов и пластыри. — Ты здесь совсем не живёшь? Только девушек водишь? — Почему ты так думаешь? — Игорь зажмуривается, антисептик течет по лицу, смывая присохшую кровь. Разумовская, ополоснув руки в мутно-серой воде, промакивает лишнюю влагу бинтом и приклеивает пластыри Грому на лицо: один на нос, другой на скулу. — Ну как, тут ничего нет. А стенд для флёра таинственности, чтобы не забывали, что пришли с майором полиции трахаться. — Я не такой. — Конечно, — Разумовская мстительно зажимает ему нос, Игорь открывает рот от стрельнувшей боли, — вы все так говорите. — Эй, не уходи, я посмотрю, — только поднявшаяся Софья снова опускается рядом. Игорь аккуратно обхватывает ее лицо, долго смотрит на тонкий чуть посиневший нос с лёгкой горбинкой, Разумовская замирает, не дыша под этим вниманием — Игорь ей снова подмигивает, она закатывает глаза. А потом пройдясь по ее носу пальцами, Гром вправляет его, будто делал это уже десятки раз. Софья вскрикивает, но дышать становится легче, хотя перед глазами вспыхивают все мыслимые и немыслимые созвездия. — Блин, у меня даже ничего холодного нет, чтоб приложить. — Можешь своё сердце отдать, вполне сойдёт. — Ну прости, ты бы утром совсем со сливой вместо носа проснулась. Игорь останавливает скатившуюся слезу пальцем. Разумовская вздрагивает, тревожно ластится к горячей ладони, прикрыв глаза — все вокруг холодное на самом деле, один Гром хоть какое-то тепло раздаёт. — Ложись спать, Софья. — Соня. Он не повторяет, только снисходительно хмыкает, а Разумовская бы послушала. Она приносит ему ветхое полотенце и вежливо отворачивается, когда он вылезает из остывшей до комнатной температуры воды. — Я ведь пожалею об этом, да? — О чём? — Гром очаровательно строит из себя дурачка. — Об этом, — Разумовская поднимается и целует Игоря, заводит руки за его шею и накрепко прижимает к себе. Щетина мягко колет, губы у него неподатливые и руки безвольно висят вдоль тела, будто он думает-думает-думает, пока не почувствует, как у Сони слезы скатываются с щек, и у поцелуя теперь соленый привкус. — Извини, я не должна бы… Игорь наконец обнимает ее за талию, позволяя легче до себя дотягиваться, и Разумовская тянется, целует жадно и мокро, солёно-алкогольно — он же не Волков, с ним можно стать любой и он примет эту модель поведения за оригинал. Звенит молния на платье (дорогущая была тряпка, даже немного жалко), Гром стаскивает его через голову Софьи и бросает на подлокотник разложенного дивана. Диванные подушки поскрипывают, Разумовская раскидывается звёздочкой и упирается ступней в уж было склонившегося над ней Игоря. Он жгуче загорелый, жилистый, как из веревок свитый, и весь в царапинах и шрамах — ему все это страшно идёт. — Секси носки, скажи? Сам выбирал? — Чулки у тебя тоже отличные, где брала? — Тоже такие хочешь? — смешливо фыркает Софья, и Игорь смеётся «не откажусь», щекотно целуя ее за ухом. Она до одурения алкогольная, насквозь пропиталась высшим обществом, пахнет фруктово-сладко, но после остаётся горькая нота, заставляющая возвращаться к начальной сладости. Разумовская приподнимает бедра, чтобы он не стаскивал с нее бельё силой — Игорь ласкает ее долго и нудно пальцами, наблюдая за реакцией, она вздыхает: «ничего», все равно сухо и тянет. Игорь дёргает плечом, подтягивает тело выше. — Диван мелкий, садись сверху. — Что, как? — Софья удивлённо поднимается на локтях. — Вот прям на лицо, — Игорь ласково ведёт по угловатому плечу Разумовской носом, — давай, ну. Боишься, что ли? — Да не боюсь я, — возражает она, презрительно хмыкнув. Игорь поддерживает ее за руку, когда она над ним встаёт, потом обеими, когда сгибает худые птичьи коленки и опускается вниз. Бедра у нее невозможно горячие, смыкаются по обеим сторонам головы, Гром знает, что от его щетины ей будет колко. Разумовская часто дышит, красиво выгибается под каждое движение раскаленного языка, наконец что-то чувствуя. Игорь настойчиво тянет ее ниже, приникает к круглому темно-рыжему лобку так близко, что она, не сдержавшись, вскрикивает, поддается, раскрывается сильнее, ломается, двигается. Полоски чулок свежо пахнут резиной, Игорь утыкается в них мокрым носом, когда Разумовская приподнимается, давая обоим отдышаться, после совсем слезает с его лица, тяжело садясь. Игорь вытирает ладонью рот и встаёт с дивана, пытаясь вспомнить, оставались ли у него вообще презервативы. — Я в аптечке видела презерватив, если что, — подсказывает Софья. Член у Грома темный, мокрый, не помещающийся в ладони даже с опадающей эрекцией, Разумовская хмурится под его умилительный смешок. — Дай я, — она рвет плотную фольгу, седлает возлегшего рядом Игоря, опускается на член на выдохе, крепко обхватив Грома за запястья, придерживающие ее за напряжённые бедра. Но что-то меняется, будто Разумовская передумала сдерживаться, она становится резче, кусается и не даёт спокойно вдохнуть. Царапает живот короткими ногтями, рвёт зубами до лиловых отпечатков, низко склонившись, загорелые в золото плечи, ключицы и тёмные соски, словно стервятница, решившая во что бы то ни стало добраться до самого нутра. Игорь зло опрокидывает ее с себя на спину, зажав запястья за морковно-рыжей головой, и входит жёстче. Разумовская тянется за поцелуем и кусает его в рот, Игорь жалко мычит, ощущая, как вязкая слюна став железистой на вкус, царапает горло. Соня перекрещивает ноги у него за поясницей, не давая даже из себя выйти. Глаза блестят янтарным виски со льдом, она улыбается кровавыми губами и стонет, уже не сдерживаясь, прямо в ухо, прижав голову Грома себе в шею. Игорь снова меняет позу, ставит ее на четвереньки, так широко разводит колени, что Соня ахает и, прогнувшись глубоко вниз, прячет пылающее багрянцем лицо в предплечьях. Игорь вминает пальцы в ямочки в самом низу её спины, приподнимает бедра ещё выше, отчего Разумовская тянет, через плечо оглядываясь: «да сколько можно?» — Игорь хмыкает, заводит руку ей под живот, который она испуганно втягивает. Игорь двигается ровно и подстраивает движение пальцев на клиторе под собственное, Соня рвано дышит, подаётся назад бедрами. Она бы откинулась Игорю в руки, но ростом не вышла, не получится. — Кончу тебе на живот, а? — Давай. Соня откидывается на спину, слабо разведя ноги — Гром ловит одну и закидывает себе на бедро, сдергивает презерватив и, будто этого и ждал, заливает теплой спермой и вздымающийся живот, и грудь в веснушках. Соня доводит себя до оргазма сама, вскрикивает почти испуганно, отмирает только когда понимает, что закончивший Гром стоял на коленях и смотрел на все происходящее сверху. — Пиздец, — выдыхает он. Соня хихикает, смазывает сперму ладонью и вытирает об небрежно брошенное рядом с платьем на подлокотник полотенце. Потом Разумовская ничего не говорит, только смешно попеременно моргает. Дорожки осыпавшейся от слёз туши некрасиво ложатся на щеки, но Грому даже нравится. Он не придумывает ничего лучше, чем смыть использованный презерватив в унитаз. Когда возвращается, Соня уже практически спит, он заворачивает ее в покрывало. Игорь ложится рядом, тело теперь выглядит так, будто его в мясорубке прокрутили разок, некоторые укусы кровят и зудят, их бы тоже обработать и пластырем заклеить не помешало. Разумовская сонно тянется его обнять, что-то бубнит — у нее под покрывалом тепло, Игорь трогает ее за ребра и небольшую грудь прохладными руками, а она утробно пищит, пинается и поворачивается к нему спиной. Гром целует выступающий позвонок у основания шеи и впалой колючей щекой прижимается к спине в бледных лужицах веснушек. Вот, ещё и со свидетельницей по делу переспал, не зря же отстранили. Сегодня ночью вопреки теории, Чумной доктор никого из «Золотого дракона» не трогает, а нервная Разумовская смывается в семь утра, напившись кипятка и плохо завязав шнурки на конверсах, причитая по дороге что-то про горящие сроки. Игорь думает-думает-думает, но все на свои места встанет позже, когда он очнётся в костюме Чумного доктора, вспоминая, что у Разумовской глаза на самом деле нежно-голубые, с темным ободком, а никак не янтарно-желтые.