Вынужденный абьюз

      Сквозь пальцы просочились тонкие струйки крови и Паша медленно осел на пол. В голубых глазах застыл страх, вторая рука крепко сжимала запястье друга, стараясь удержать от повторного удара. Под пальцами пульсировали нос и часы. Неизвестно, сколько времени они провели чисто наедине, Паша уже сбился со счëта опрокинутых рюмок и их вечных споров. Он даже не до конца сейчас понимал, за что отхватил по роже, просто все темы разговоров, серьезные и насмешливые, смешались как одна, образуя собой заковыристую, пьяную сетку. К буквам периодически добавлялись ноты и голова окончательно мутнела от потока информации. Одно он помнил, и знал точно — Юра желал о чëм-то серьëзно поговорить. Что ж, всю серьëзность Паша сейчас вкушал на своем языке и у неë был металлический привкус.  Поднятся помогла та же рука, что минуту назад сделала больно, Личадеев принял еë спокойно, словно смерившись со своей участью. Захочет врезать ещë — пусть бьëт, он сегодня побудет его игрушкой.  — Ты жалок. — Тон не презрительный, скорее утверждающий. А Паша и не спорит, тому виднее. Может он и правда сейчас выглядит не лучшим образом. Но это и не заботит особо. Не нравится — пусть не смотрит, он заебался делать так, чтобы ему понравилось.  — Принести салфетки? — Все та же спокойная интонация, будто Паша сейчас кремом от торта обляпался и нужно стереть с лица липкую массу. Лучше бы слизал еë языком тогда, раз не стесняется сосаться на сцене.  — Не нужно, сейчас засохнет, — Личадеев опускается на кожаный диван, отпихнув от себя всë ещë придерживающую руку мужчины, — налей мне лучше, голова кружится.   Голова и правда уезжала, она и так была не на месте от алкоголя, так ещë и резкое «землетрясение» помогло в отъезде. Юра плеснул в липкую рюмку янтарной жидкости и со стуком опустил на стеклянный столик. Все его движения выдавали в нëм человека на взводе, видимо, простое расквашивание носа не помогло ситуации.  — Пей и пойдëм курить.  Музыченко пятерней зачесал назад выбившуюся чëлку и начал хлопать себя по карманам в поисках атрибутики для почти что святого действия.  — Я не буду, Юр. — Он знал, что лучше не отказывать, да только сколько можно уже подставляться. Так никакой воли не останется. Юра хочет, чтобы я сделал так, Юра хочет, чтобы я не делал этого… А что хочет Паша? А Паша уже и сам не знает чего. Может вместе песни писать, а может в окно выйти, может с Юрой в любви и согласии жить, а может уехать в другую страну на пмж…  — Нет, ты будешь. А если не пойдëшь со мной, то я привяжу тебя к этому дивану и буду долго и с чувством ебать, чтобы ты вспомнил, что меня лучше слушаться.  Музыченко говорил это уверенным тоном, наклонившись над застывшим парнем, что уж хотел было опрокинуть в себя рюмку, но испугался сейчас даже пальцем двинуть. По спине пробежали мурашки, ныряя прямо в область паха и заставляя всё-таки кое-что дëрнуться. Вот от чего Паша разрешал Юре всë, вот от чего он позволял собой манипулировать — его просто пëрло от власти над собой. И он сам уже запутался в себе, своих чувствах и желаниях, но одно желание ему было ясно всегда — он хотел чувствовать Юрин контроль над собой, только его и ничей больше, никому другому он бы не позволил такой вольности, а если бы и позволил, Музыченко бы узнал об этом и просто бы убил посмевшего составить конкуренцию.  Порой, было легче просто отключить мозг и не думать о своей свободе или скованности, не размышлять правильно ли он поступает, что отдаётся Юре, а просто не сопротивляться — самозабвенно вручить себя ему и будет что будет. Юрка ведь сильнее его в раза три, не меньше, он вывезет и за себя и за него, а значит, бояться нечего. Значит, в нужные руки он себя отдал.  — Я могу пойти с тобой, но курить не буду. — Паша старается говорить максимально равнодушно. Выпивает, наконец, виски, уткнувшись носом прямо в Юрин голый живот, оставляя сразу же на нëм мазки только застывшей крови.  Смеëтся над собой, над тем, как самозабвенно влюбился в этого непроходимого командира и лидера, даже узурпатора, доминанта — можно называть как угодно, суть остается та же — Паша дурачок, а Музыченко кайфует.  — Тогда я просто свяжу тебя, а трахать не стану. — Скрипач зарывается пальцами в мягкие, чуть потные волосы партнëра и тихонечко тянет вниз, заставляя того откинуть голову назад и поднять взгляд. Как же Юру прëт такой вид — невинные хлопающие глазки, смотрящие с мольбой и обожанием, красные подтëки под носом и розовые щëки. А ещë губы! Такие пухлые от недавних поцелуев, приоткрытые и влажные, ни в одном порно Юра похабнее и красивее губ не встречал, никогда ему ещë так не хотелось целовать кого-то, как этого противоречивого парня.  — Значит, я буду плакать и просить тебя сделать это со мной.  — Да? А потом?  — А потом ты дашь мне то, что я просил и я постараюсь, чтобы получить в себя твою сперму.  Пашка говорил шëпотом, еле приоткрывая рот и смотря снизу вверх взглядом побитого щенка. Он никак не мог налюбоваться, бегал глазами по острой линии скул и смоляным волосам, цеплялся за уже родной узор татуировок и бесконечно залипал на длинные, словно накрашенные, ресницы.  А Юра ударил. Опять, только слабее и не кулаком, оставил пощëчину на милом личике, борясь с желанием осуществить задуманное и буквально растекаясь лужей от того, как голова Личадеева мотнулась в сторону, но тот сразу же вернул зрительный контакт, глотая слëзы неожиданности.  — Прости, я наверное заговорился…  — Я курить, чтобы когда вернулся — ты уже лежал на этом диване раздвинув ноги.  Юра хлопнул дверью в комнату, перед этим, подняв с пола фирменную мастерку. Они оба знали чем это закончится, знали, как будут делать вид, что ничего подобного не было, знали, как будут писать друг другу похабные смски, сидя за общим столом. А потом выйдут на одну сцену, напьются и начнут безбожно палиться, поддерживая запал публики. Будут проводить жаркие ночи с любимыми женами, кончать от их сочных форм, но в итоге возвращаться к плоской груди и члену. Возможно, как-нибудь, им такое надоест и они сведут на нет весь физический контакт, вернут здоровые отношения двух друзей и больше не поведутся на провокации друг друга. Возможно, а пока — Паша умывается тëплой водой, глядя как розоватую жидкость уносит в слив и улыбается своему отражению. Вся шея в засосах и синяках от пальцев, на запястьях полоски от ремня, а на бëдрах тоненькие царапины и розовая кожа вокруг. Как же ему нравится это получать, а потом плавиться под нежными касаниями Юриных рук, когда он будет смазывать все свои отметки кремом и тоналкой. Будет стонать в микрофон, когда на концерте Музыченко так точно нажмëт на оставленный собой же синяк. Что ни сделаешь ради удовлетворения своих потребностей, желаний. Наверное, гореть им в аду за похоть, но ведь они и пашут как кони… Если бы у них двоих не было бы такого своеобразного расслабления, то Паша бы точно откинулся. Юра вряд ли, он сильнее, он бы утопил тоску в семье и друзьях, а вот Паша нет, ему было бы недостаточно адреналина и контроля над собой, в конце концов. Того контроля, от которого он старается убежать, который угнетает его и даëт кислород для жизни… Парень стягивает с себя мятую футболку, протëртые в коленях джинсы и замирает, глядя на комнату вокруг себя. Какой же срач они тут устроили всего за три дня, в голове до сих пор не укладывалось, что они сейчас принадлежат только друг другу. От таких мыслей аж в носу защипало, но откинув все эти сантименты на потом, Пашка стягивает с себя последний атрибут одежды и ложится на диван в немного иной позе, чем приказывали — животом вниз, заведя при этом руки за спину. Что ж, Юре должно будет понравится, если он вообще вернëтся. А зная его, мог сейчас просто вызвать такси и забить. На время, разумеется, просто в очередной раз показывая, что он делает что хочет и от Паши его решения не зависят. А вообще, часто врать самому себе — плохо.  Личадеев повëл ухом, услышав за дверью знакомые шаги. По спине и обнаженным ягодицам пробежался сквозняк и удовлетворëнный смешок Юры не заставил себя ждать. В следующую секунду тишину комнаты разрезал звонкий шлепок, от чего Паша буквально подскочил и сжал зубами подушку, не хотелось показывать свою уязвимость. Хотя о чëм может идти речь, когда он в такой позе?  Шуршание одежды за спиной, звук расстëгивающегося ремня и наконец касание. Юра такой холодный после балкона, пахнет сигаретами и любимым одеколоном. Наваливается сверху, прижимаясь грудью к спине и жарко лаская губами везде, где достаëт. Оттягивает Пашины волосы на себя, буквально рычит от удовольствия… Надавливает на поясницу, заставляя прогнуться сильнее. Личадеев уже чувствует запястьями кожу ремня, что почти режуще затягивается до упора. Юра никогда не скупится в своих действиях, если и связывать, то так — чтобы до крови натирало, если трахать — то чтобы все соки выжать.  Он брал его резко, без особых нежностей — волосы на себя тянул, заставляя голову запрокидывать, уповался стонами, когда член проходился внутри по самым чувственным точкам… Всë-таки Паша на своем месте, так красиво и чувственно отдаваться нужно уметь и Юра в глубине души счастлив, что так у них всë сложилось. Не напейся он однажды до белочки и не засосал бы Личадеева по самые гланды, не занимались бы они сейчас таким. Рядом с ним крыша сама течëт, да и не только крыша. Юра не знал, в курсе ли кто-то их своеобразных способов отдыха… Вероятно, что жены их о чём-то догадываются, не может же постоянная ëбля на протяжении четырех лет не оставить никаких следов. Но раз все молчат — значит всех всë устраивает. А если нет — извините, менять пока Юра ничего не планировал.  Его вполне устраивала упругая жопа Личадеева, которой он так искусно вилял и насаживался. Так же устраивали его сильные музыкальные руки, которые так в кайф держать под контролем, а ещë нежная кожа, которая буквально горела от его жарких прикосновений.  Паша кончает даже не коснувшись своего члена — от сильной хватки на своей шее и уверенно долбящего ритма. Кислорода жëстко не хватало, а Юра и не думал останавливаться, нятëртое до красноты колечко мышц уже неприятно саднило и только тихие всхлипы были в состоянии слетать с губ. Музыченко наконец убирает с шеи свою руку и даëт партнëру сделать вдох, ставит его на колени и снова входит, шлëпая при этом раз за разом по дрожащим бëдрам. У Паши уже руки отнимаются держать их за спиной, голова неприятно проезжается с каждым толчком по чёрной коже дивана и щека уже горит от трения, как, собственно, и вздëрнутая к верху задница. Но он знает, что нужно молчать — одно брошенное против слово или просьба и Юра будет мучить его ещë дольше — возбудит по новой, не даст кончить или того страшнее — не будет кончать сам, доставляя ещë больше боли его натëртому очку.  С Юрой спорить было жизненно опасно и не только во время секса, но и в бытовых вещах, а особенно — в музыке. Если Личадеев не считал хорошей придуманную Юрой партию или хотел заменить какой-то кусочек в новой песни, то Музыченко всë нервно выслушивал, а затем уже даже не кричал, просто смотрел таким взглядом, что Паша сам понимал — он нарвался. Порой он шëл на уступки и делал так, как хочет аккордеонист, но тому всë-равно приходилось отрабатывать по полной программе.  Паша уже потерялся в себе, скулил жалобно, теряя чувство времени. Он успел кончить второй раз, лишь от чëтких движений члена по простате, как сильные руки наконец оттолкнули его, сразу же переворачивая к себе и оттягивая волосы. На лицо брызнула горячая сперма, Пашка лишь успел рот открыть и получить вязкие капельки ещë и на язык.  Юра усмехается с такой картины, водит членом по красным щекам и губам, размазывая своë же семя. А Личадеев кайфует, стонет от удовольствия, проглатывает слюну, что напоследок Юра сплëвывает ему прямо в рот и жадно чмокает губами. А резкая пощëчина, прилетевшая следом, вызывая лишь шипение и улыбку. Ведь им завтра нужно будет надевать маски, завтра они наконец увидятся с семьями, остальной группой и так было сейчас грустно и кайфово…  Юра вдруг становится слишком нежным, целует натëртые запястья, гладит по натруженной пятой точке и после душа смазывает все синяки кремом. А Пашка ведëтся, в очередной раз убеждается, что это настоящая любовь, такая, от которой больно морально, такая, где в кайф принимать партнëра любым.  — Слушай, Юр, я наверное люблю тебя…  Тут же затылком больно прилетает об стену и стонет. Из лопнувшей губы опять сочится кровь.  — Чтобы я больше не слышал такого. Жене об этом рассказывать будешь.  Музыченко не нужны жертвы их ëбли, не нужны Пашины загоны в его сторону и поломанные отношения. Пусть он лучше будет думать, что Юра тиран и просто использует его как игрушку для секса. Так будет проще всем и безопасней для их же семей и Пашкиных мозгов.