***
И вот мальчик стоит перед дверью в ад. В какой момент он стал пугаться собственного дома? Ему не хотелось заходить, ведь он понимал, что дома уже находится родитель. С неохотой он медленно постучал в дверь, осознавая, какие неприятности его ждут. Отец всегда строго наказывал за неисполнение указов. Дверь резко открывается, а на пороге стоит высокий блондин со статной осанкой, голубыми глазами, бледной, аристократической кожей и волчьим, суровым взглядом. Да, они, как родственники, были похожи, только вот взрослый, в отличии от мальчика, был идеальным. А Герман… в своем возрасте он был худеньким и достаточно низким, не выше ста шестидесяти сантиметров. У него были плавные черты лица, а у Дитриха скулы были четкими, острыми, нос прямым, подбородок аккуратным и вытянутым, также как и овал лица. Единственное, что доказывало родственную связь, так это острые клыки и ярко голубые, ближе синему глаза, цвет кожи и длинные пальцы на руках. И взгляд у них одинаково серьезный, только у Германа он какой-то теплый и сосредоточенный, а у Рейха агрессивный и подозревающий. — Nun, wo warst du dann (Ну и где ты был)? — разразил тишину строгий тон отца. Смерив еще раз взглядом сына, он отошел в сторону, позволяя тому пройти в дом, а не стоять на пороге. — Ich (Я)… Vater (Отец)… — неуверенно начал младший, заходя в дом. Взгляд отца был суровым, холодящим. От него Герману стало как всегда не по себе. Ему хотелось пропасть сейчас или убежать, только вот некуда, да и отец везде найдет. Внезапно дверь захлопнулась. Мальчик вздрогнул и начал медленно пятиться назад. Он вжался спиной в стену, шумно сглотнул, буквально взмолился тому, чтобы это поскорее прекратилось. Но у отца были другие планы. Он никогда не оставит парня без наказания, ведь был точно уверен, что подобная практика необходима для воспитания дисциплины и принципиальности. Каким только будет это наказание? — Du warst wieder auf dem Dach, richtig (Ты снова был на крыше, не так ли)? — недовольно спросил ариец, ведь не любил того, когда кто-то нарушал установленные им правила. Точное попадание, он знал это с самого начала, но виду не подавал, ведь ему хотелось, чтобы сын сам в этом сознался. — Ja (Да)… — протараторил младший. — Geh in den Raum (Иди в комнату), — строго сказал Рейх. Мальчик сначала не мог сдвинуться с места… Тело окаменело, но повторная реплика отца, сказаная в злобном солдатском тоне, расшевелила его. — Schneller, Schneller (Быстро)! — вскрикнул взрослый, в ярости ударив кулаком по стене. Мальчик с трудом подавил вскрик, после чего понесся в комнату, едва ли не влетая в дверные косяки.***
Паренек валяется на кровати и тихо плачет, ведь ему страшно, очень страшно. Отец нередко бывает в таком истеричном состоянии. Вопрос даже не в том, как долго он будет успокаиваться, а что будет делать во время успокоения. Бывали такие моменты, когда фриц, в порыве сильной ярости, толкал или бил сына. Конечно, потом он извинялся словами или действиями, но терпеть подобное было сложно. Стук в дверь. Это папа, и он, наверное, успокоился, иначе бы не стал так официально заходить в комнату. — Das bin ich (Это я), — медленно и спокойно начал бывший фюрер. Он хотел извиниться за то, что накричал и напугал, но слова комом застревали в горле. — Ich bin wieder schuldig. Aber das hättest du auch nicht tun sollen. Du hättest wenigstens einmal auf meine Worte hören sollen (Я опять виноват. Но ты не должен был этого делать. Тебе стоило бы хотя бы раз прислушаться к моим словам), — с горечью произнес взрослый, подходя к кровати, на которой лежал его сын. — Vati (Папа), — неуверенно произнес он, после чего извинился и принял сидячее положение, без обиды смотря в сторону отца. Рейх слишком нервный, что осознает и ненавидит в себе. И это невозможно исправить, нужно лишь принять. Нацист медленно придвинулся к сыну. Вот он уже сидит напротив него и смотрит ему в глаза. Что-то ударило в голову старшего, и он, медленно погладив сына по голове, тихо произнес: «Spiel Mit Mir (Поиграешь со мной)?» — так медленно и плавно, так спокойно и с заботой, но все же смущающе и игриво. И мальчик понял намек, ведь делал это не один раз. — Оh-h-h (Оу)… — вырвался полустон из горла подростка. Большинство родителей заботятся о том, чтобы их чадо не теряло девственность и невинность до восемнадцати лет. У Рейха были немного другие принципы. Поласкать сына в его шестнадцать он мог, причем весьма взрослым способом, но только с согласия ребенка. — Mein kleiner Schatz (Мое маленькое сокровище), — прошептал он, обнимая сына. Мужчина знал, что подросток не станет сопротивляться, да и скорее всего сам будет ластиться под умелые руки. От осознания фриц невольно ухмыльнулся, немного помедлил и, как ожидалось, услышал причитания парня. — Vater, bitte (Отец, пожалуйста), — произнес мальчишка, схватившись за руку взрослого. Повторять снова не пришлось. Его повалили на кровать, быстро расстегнули джинсы, которые тут же улетели на пол, после стянули футболку, оставив в одном нижнем белье. Внезапно взрослый остановился, довольно оглядев своего ребенка. Тот в какой-то момент застеснялся, сжался, постарался закрыться хотя бы ладонями рук или сжатыми коленями. Зачем? Они ведь делали это пару раз, да и чего, как говориться, Рейх там не видел? Мужчина посмеялся, наклонился к лицу парня, осторожно, но цепко схватил его руки, подняв их над головой сына, быстро чмокнув того. Внезапно он встал с кровати и куда-то ушел, оставив подростка одного. Тот неуверенно приподнялся на локтях, огляделся и вновь брякнулся назад, ожидая возвращения отца. Вернулся нацист через минуты три, а в его руках был тюбик, похожий на какое-то эфирное масло или мазь. — Och (Ох), — закусил нижнюю губу мальчишка, блаженно прикрыв глаза. Его разум вырисовывал пошлые картинки, даже не думая останавливаться и желая превратить это в реальность. Слабая судорога и приятное тепло прокатились по телу парня. Он уже знал то, что случиться сейчас. Флакон лубриканта он осторожно кладет на кровать рядом с сыном, сам начинает раздеваться, с некой радостью снимая рабочий галстук, неприятно давящий на шею. Быстрыми, давно отточенными и привычными движениями он расстегнул белую, едва помятую рубашку, скинув ее на пол вместе с галстуком. Наконец-то можно не думать о работе. Он быстро снимает брюки, с серьезным лицом заползает на кровать, садясь рядом с сыном. Тот смотрит на него невинным взглядом, лишь слабо приоткрывает рот, чем заводит еще сильнее. Поцелуй… Одновременно дерзкий, но нежный, совсем не родственный, но уже привычный и желанный. Он впивается в юношеские губы, валит его на кровать и нещадно сжимает плечи, будто боится отпустить или потерять. — Du bist bereit oder hast deine Meinung geändert (Ты точно готов или передумал)? — спросил взрослый, давая последний шанс ребенку. Но, как и ожидалось, ему согласно кивнули головой, полностью отдаваясь и не сопротивляясь. — Also frag mich danach (Попроси меня об этом), — решительно сказал Дитрих, хищно улыбнувшись. Да, он любил подкалывать своего сына, унижать его, властвовать и доказывать свое превосходство. Странная любовь, но обоих это устраивало. — Vater, bitte tu es (Отец, сделай это), — закусив от стыда нижнюю губу, подросток с трудом проговорил подобное. Эта фраза для него звучала слишком пошло, так что в своих мыслях он боялся это произносить, не то что вслух. — Ich dachte, du könntest mehr tun (Я думал, ты способен на большее), — с нотками наигранного разочарования сказал Рейх. Он произнес это и быстро, но аккуратно стянул нижнее белье сына, с осторожность касаясь его паха. — M-м-м, — протяжный стон разнесся по помещению. Холодная ладонь и такое долгожданное прикосновение. Герман на секунду осмелел. Он сказал то, чего не осмелился бы произнести в другой ситуации. «Bitte, fick mich, das fehlt mir (Пожалуйста, трахни меня, мне это так необходимо)», — простонал мальчик, призывно раздвигая ноги и отчасти краснея. Только после он понял суть того, что промычал, но это, кажется, вдохновило отца. Этих слов он ждал и был однозначно доволен услышанным. — Geduld ein wenig (Потерпи немного), — усмехнулся фриц, потянувшись к флакону смазки. Он быстро открыл крышку тюбика и выдавил большое количество субстанции на руку, размазав ее по всей ладони. Подождав пару секунд, он с уверенностью поднес руку к анусу сына, глянув на него. Тот немного напрягся, закусил губу и закрыл глаза, ожидая. Погладив другой рукой бедро мальчика, доводя того до слабой дрожи, взрослый медленно ввел один палец, наблюдая за реакцией. Боли, вроде как, не было, а это значит, что можно вводить сразу второй и сокращать время растяжки. Второй палец, немного иные чувства, отчасти дискомфортные. Парень шумно вздохнул, немного выгнулся и протянул одну руку вперед, зарываясь пальцами в платиновые волосы отца. Фриц лишь посмеялся, продолжая оглаживать бедро и двигать рукой, которая двигалась хоть и беспроблемно, но доставляла неприятное ощущение мальчишке. Мужчина ждал. Ждал, пока тот привыкнет, старался облегчить дискомфорт словами и поцелуями, а после добавил еще один палец, пихая их глубже. Рваный вдох и резкое желание ощутить в себе что-нибудь большее, несмотря на боль. Он уже сам насаживается на пальцы и тихо стонет, стыд пропал, оставив лишь желание. Как же нацисту нравится раскрепощенность его мальчика. — Alles (Все), — произнес старший и с хлюпом вытащил пальцы из анала Германа. Он снова оглядел его, снял свое нижнее белье, сжимая в руке стоячий член. — Bist du sicher (Уверен)? — поинтересовался Дитрих, хотя понимал, что сейчас ему просто не откажут. Так и оказалось. Входя медленно и осторожно, он сжал чужие бедра, притягивая ребенка ближе к себе. Да, на его теле потом останутся многочисленные синяки и ссадины. Они будут болеть и колоться, но обоим это доставляет радость, так зачем останавливаться? Тепло, боль, непривычное ощущение. Герман не сдерживает крика, который в какой-то момент переходит в стон и мольбу о большем. Он — мазохист. Новые раны на теле ему доставляют лишь эстетическое удовольствие, а не отторжение. И сейчас ему хочется большего, что старший конечно же исполняет. Стоны, тихий и жалобный скрип кровати, которая, кажется, не выдерживает веселья, эйфория. Им нравится, и они точно не остановятся. — Vati, ich cum jetzt (Папа, я кончу сейчас), — прохрипел Герман сорванным голосом. Он выгнулся, непроизвольно затрясся из-за близкого оргазма, схватился за плечи старшего и излился на некогда чистое постельное белье. Рейх кончил почти что следом, сделав еще пару движений и гортанно простонав. Щеки горели, Герман это чувствовал, поэтому он стыдливо отвернул голову, сжав колени. Старший звучно хмыкнул, вышел из нутра сына, после чего нагнулся к нему и легко поцеловал. Они любят друг друга. нуждаются в этом и уж точно никогда не остынут в своих чувствах. Никогда…