머물러줘

      Сцена внезапно показалась ему очень большой и неприветливой. Софиты еще продолжали настраивать, и они ярко светили — хотелось жмурить глаза.       Чимин стоял за кулисами, чувствовал себя глупо. Пытался справиться с мыслями, которые больно по нему резали — в какой-то момент бесконечная цепочка работы стала затягивать слишком сильно. Чимин все чаще ловил себя на том, что он уже очень давно не чувствовал себя настоящим, будто все это наигранно и сфабриковано.       Вот он, здесь, на своем законном месте. Он собирался показать людям себя… но даже не знал, будет ли в этом образе хоть капля искренности. Почему-то то, к чему он так долго стремился, начало ему надоедать. Не карьера — он сам. Уж слишком он боялся выглядеть ранимым.       Как ни странно, Юнги помогал ему чувствовать себя настоящим по крайней мере немножко. Просто Юнги не нужны были стальные бицепсы, майки, цепи и поддельные брендовые кепки, чтобы считать себя крутым. Он мог быть таким и без всего этого, в пижамных штанах и с зубной щеткой во рту, в понедельничные шесть утра, если у него подходящее настроение. Его самочувствие не опиралось на его образ. Чимин так не умел. Ему всегда было важно, как он выглядит, насколько он привлекателен для окружающих. Это уже делало Юнги гораздо круче, чем когда-либо был Чимин. И Чимин просто не мог до такого уровня дотянуться.       Врать себе было утомительно.       Иногда ему хотелось высоко засмеяться и прикрыть улыбку маленькими ладонями, и не волноваться о том, мужественно это или нет. Столько лет Чимин шел будто против всего мира: ему говорили, что он низкий и узкоплечий — он стал компенсировать это мышцами; ему говорили, что он слишком сладкий и несерьезный — он стал пытаться вести себя дерзко и завлекающе на сцене; его губы и глаза называли слишком девчачьими — он просил визажисток наносить побольше консилера, перекрывать эту мягкость. Только Чимин так и не отрефлексировал, желал он этого на самом деле или же просто пытался доказать всем, что способен быть тем эфемерным примером для подражания.       Иллюзия постепенно исчезала. Особенно возле Юнги тянуло выпрашивать чужую большую кофту, сворачиваться клубочком на диване и просить рассказать смешные истории из детства. И потом заливисто смеяться, и еще делать вид, что никто никогда не сравнивал его мизинчик со своим по длине. Возле Юнги сценический образ разбивался на мелкие осколки.       Юнги обожал ему говорить:       — У тебя такие милые пухлые щеки, Чимин-а. Ты как рисовый пирожок.       Он делал вид, что дразнит, но Чимин каждый раз смотрел сквозь это и жутко смущался. Ему никогда не нравились его щеки, пока Юнги не начал делать комплименты. Может быть, Чимин даже стал ими чуть-чуть гордиться. Ведь такие слова от Юнги еще надо было заслужить.       И он всегда обращал внимание на то, какой Юнги восхитительный во время работы. Сконцентрированный, задумчивый. Узловатые пальцы с ободранными в кровь заусенцами щелкали по мышке, бегали по клавишам синтезатора, стучали по клавиатуре. И он совершенно не пытался в эти моменты выглядеть интересно и загадочно, но от него исходила эта атмосфера, и еще рядом с ним было очень-очень уютно. Настолько, что Чимин засыпал в его студии, поклявшись изначально, что присядет тут на пять минут и уйдет, и просыпался уже укрытый пледом, свесив ноги на щекотливый махровый коврик у дивана. И Юнги как работал, так и продолжал, словно даже не отходил ни на минуту, только новый стаканчик кофе рядом с монитором его выдавал. Это удивительно завораживало.       Чимин предполагал, что и в нем найдется что-то такое завораживающее, помимо внешности. Правда, он в себе это никак не мог заметить.       Юнги, наверное, никогда этими вопросами не задавался. Это оказалось правдой — в один день на маленький стеснительный монолог Чимина Юнги ответил:       — Ты слишком критично к себе относишься. Просто будь собой, — покачал головой и продолжил заниматься своими делами.       Чимин это и так давно знал. На словах было проще, чем осуществлять все в жизни. Поэтому огонек разочарования в нем продолжал гореть.       Юнги заботился о нем, как и о всех, но будто бы чуть сильнее. Придерживал иногда за талию, удивляясь, как это она такая непропорционально маленькая. Самым приятным было сидеть где-то наедине, чтобы Юнги обнимал Чимина и говорил, что тот прямо плюшевый (а на деле-то, у кого груда мышц, а кто с тоненькими ногами… и все же). Чимин в ответ любил тискать Юнги за откровенно кошачью морду, доставать его со скуки, тыкать пальцем по острым ребрам и лохматить суховатые волосы.       Тему монолога Юнги вскоре таки затронул:       — Почему ты вообще переживаешь о своем имидже?       От этого Чимин застопорился.       — Я… не знаю. Это мои собственные ожидания от себя. В моей голове есть планка стандарта.       — Ты бы ведь не смог строить из себя того, кем совсем не являешься, — аккуратно подвел Юнги. — Ты серьезный, смешной, мужественный, милый. Все это ты уже показывал, это часть тебя. Нет ничего стыдного в том, чтобы проявлять все эти стороны. Может, тебе стоит научиться гармоничнее их совмещать? Ты не потеряешь ничего из этого.       Чимин задумался и некоторое время молчал. В конце концов, душевные метания было сложно объяснять словами.       — И еще, стереотипно мужское поведение — это вообще херня, — добавил Юнги. — Тебе лучше избавиться от таких установок. Кто сказал, что ты должен подстраиваться под ожидания общества?       — Не знаю, хён, — пробубнил Чимин и сполз вбок по диванчику, кладя голову на острые колени Юнги. Ткань его джинс чуть натирала щеку. Они снова на некоторое время остались одни в их маленькой общажной гостиной, пока остальные занимались съемками (кроме Намджуна — тот поехал куда-то кататься на велике). Тишина была непривычной.       — Мне кажется, что я буду выглядеть странно, если покажу себя более… женственным. Но это то, о чем я мечтаю в последнее время, — признался Чимин. — Я думаю, что мне это не подойдет. Или я думаю, что люди думают, что мне это не подойдет. Наверное, так.       Юнги улыбнулся.       — Попробуй и поймешь. На мой взгляд, тебе очень-очень подойдет.       Чимин перевернулся, смотря на Юнги снизу вверх.       — И я все еще буду красивым и крутым?       — Даже красивее и круче.       — Ва-ау. Не знал, что это возможно.       Они засмеялись. Юнги начал медленно и ласково гладить его по макушке холодными руками.       — Я знаю, тебе сложно любить себя. Это долгий путь с кучей преград. Но попытайся быть с собой честным.       Зазвенели ключи, отмыкающие замочную скважину. Короткий час свободного времени закончился, ребята возвращались, и, значит, нужно было идти на совместную тренировку. А еще не забыть выбросить пустые коробки от жгучего рамёна, запах которого стоял во всей квартире.       — Хён, спасибо, — тихонько сказал Чимин.       Ему стало легче.

***

      От Юнги пахло теплом и морской свежестью духов. Он выглядел невероятно очаровательно, широко улыбаясь и показывая десна, поправляя спадающие на глаза мятные волосы. Но еще он выглядел соблазнительно, запрокинув голову и беззвучно вычитывая текст своей партии, жестикулируя, решая, где переставить интонации. Чимин наблюдал за четкими движениями губ и языка. Все чаще он смотрел на него и находил, чем любоваться. Это же его хён.       Сам Чимин стоял у зеркала и бесконечно долго трогал свои рыжие волосы. Ему до сих пор не верилось, что он так выглядит. Цвет давал ему какую-то независимость. Чимину нравилось, как в последнее время он чувствовал себя свободнее на сцене, перед камерами, в отличие от того, каким зажатым он был раньше. Ему хотелось быть еще раскрепощеннее и обворожительнее. Это аддикция.       (И все же он находил, к чему придраться.)       Он был открыт, зато пуст морально. Вел себя непринужденно, но тяжесть в груди начинала проявляться чаще. Чимин не понимал, в чем дело.       В какой-то момент он заметил, что заставляет себя есть лишь по кусочку вареной несоленой курицы и пару протеиновых батончиков в день. Иногда его хватало на салат. Это было все, что он позволял себе есть. Вернее, заметил это Юнги, когда Чимин начал все чаще отказываться от ночных походов в кафе после многочасовых репетиций.       Чимину было страшно признаться ему, себе. Страшно было разглядывать свое отражение.       Размеры одежды становились меньше, но глядя на себя, почему-то, казалось, что он становится шире и шире. Будто бирки стремились его обмануть. Чимина начинали подбешивать его щеки и бедра. Теперь он выглядел мило. Только не завораживающе.       Тэхён тоже ощутимо менялся, однако с ним сложно было обсудить волнующие темы — он не очень любил говорить о своих чувствах. Посмеяться — да, вместе посидеть и погрустить молча — да. Обсуждать — нет, нет, нет. Он бы много в чем не признавался, хоть они и лучшие друзья. От этого Чимин чувствовал себя немного одиноко.       С другими он был не настолько близок. Вернее, они бы просто его неверно поняли, сказали что-то не то — не то, что он хотел услышать. Чонгук слишком мал, с хёнами Чимин предпочитал не начинать подобные разговоры — им и так тяжело. Из них всех исключением оставался, как и всегда, Юнги.       Юнги, от взгляда которого у Чимина в последнее время шли мурашки по коже. Юнги, прикосновения которого были мягкие, но бьющие током.       Ему он все еще доверял.       — Тебе не кажется, что я толстый, хён? — смущенно спросил у него Чимин в гримерке, пока шума вокруг было достаточно, чтобы на разговор не обратили внимание. Уж сильно его тревожил этот вопрос. Он стоял в обтягивающих джинсах и белой атласной рубашке, струящейся по телу.       Юнги подавился кофе и усердно кашлянул. Затем глянул на Чимина сверху-вниз.       — Где именно? Я этого совсем не вижу.       — Ну я просто… Ладно. Неважно.       Чимин окончательно смутился и отвернулся, продолжая якобы заниматься подготовкой к выходу, а на деле — бессмысленно перебирая вещи на столе. Он чувствовал, как за ним внимательно наблюдают.       Быть честным с собой становилось все сложнее.

***

      Вырез на груди открывал вид на золотистую кожу, а чокер заманчиво обтягивал шею. Чимин знал, что выглядит хорошо. Исстрадавшиеся волосы были свежеокрашены в серебряный. На него смотрели все незнакомцы, мимо которых он проходил — его фигура стала тонкой, изящной, грациозной. Он был звездой всех премий, внимание к нему росло с каждым днем. Он наслаждался собой, находя записанные эфиры в интернете и натыкаясь на фотографии от фансайтов.       Плохая часть была в том, что наслаждался этим собой он, наверное, слишком сильно.       Чтобы выглядеть прекрасно нужно много жертв. В его случае это было питание, хороший сон, отдых для мышц и еще многое другое. Работая на износ уже годами сильнее, чем когда-либо, он даже не думал себя жалеть. Чимину казалось, что каждый раз, когда у него к себе просыпалась жалость, он начинал проигрывать. Поэтому он изнурял себя до полуобморочного состояния. И ему не хотелось останавливаться.       Что-то внутри него сочилось ядом и отчаянием, подсказывало ему, в какой порочный круг он попался снова.       Его труд над собой был плодом неудовлетворенности и непринятия себя: будто одновременно в нем схлестнулось обожание и ненависть. Он уже не мог понять, насколько он обманывает себя и как часто. Иногда в нем начинало бурлить отвращение к своим чертам, к голосу, и тогда он шел посреди ночи в свободные залы и тренировался до умопомрачения. После этого он чувствовал себя хорошо, чувствовал себя красиво.       Насколько он потерялся в этой красоте? И в какой момент?       Вместе с Хосоком они одной ночью пересматривали свои старые концерты, в их гостиничном номере. Смотря на себя прошлого, Чимин ощущал тянущую боль в груди. Он понимал этого мальчика так, как никто другой, но будто будучи его полярной противоположностью. Они теперь стали совсем разные. А должны были быть одним целым. Он ведь к этому стремился еще недавно.       В жизни Чимина существовала лишь одна константа — Юнги.       Ему нравилось замечать, как тот засматривался на тело Чимина, его движения, делал комплименты, трепал волосы и гладил костяшками скулы. Еще ему нравилось, как Юнги называл его обаяшкой, когда Чимин очевидно был заспанным и медлительным. Юнги улыбался так светло и добродушно в ответ на кривляния или глупые вопросы. Юнги терпел и смеялся над шуточными придирками и ссорами, и Юнги говорил, что Чимин для него выделялся сильнее всех. Что он особенный.       Это тоже, в своем роде, скрытая за семью печатями зависимость.       Юнги с каждым месяцем становился все спокойнее и мягче. Взрослел. Его мудрые слова были для Чимина зоной комфорта. Выпивая бутылку вина на двоих, они неизменно оказывались рядышком на кресле, несмотря на тесноту, и Чимина убаюкивали долгие замысловатые речи Юнги, когда он уходил от одной темы к другой, путаясь в воспоминаниях. Лежать на его плече было приятнее, чем на пуховой подушке. Юнги был чем-то домашним и родным.       Перед ним не было стыдно сказать все, что хотелось. Почему-то Чимин все равно это не делал. Он стремился утонуть в этой заботе и не возвращаться к своим буденным депрессивным мыслям.       Находясь рядом с ним, Чимин чувствовал, что в его сердце наконец-то начинает расцветать, как нежно-розовая сакура, что-то невинное и очень важное.       Он был бы не против раствориться в этом.

***

      — Ты красивый сегодня.       — Есть ли во мне хоть что-то, кроме красоты?       Оба после этого замолчали, смотря друг на друга.       Чимин почувствовал раздражающее жжение в глазах. Шмыгнул носом и отвернулся к деревьям, из-за ветвей которых выглядывала луна. Ночь в Сеуле была спокойная и дымчато-вязкая.       Юнги прикусил губу.       — По-моему я уже не знаю, какой я. За всем этим фасадом. Я очень устал его держать, хён, — тихо сказал Чимин. — Я думал, что найду настоящего себя, но потерялся еще сильнее. Почему я так сильно пытаюсь себя поменять?       — Ты самый добрый и нежный человек среди всех, — быстро ответил Юнги с волнительным придыханием. — Ты не боишься показать себя, выйти на контакт. Ты очень понимающий и ласковый. Еще ты забавный, всегда всех веселишь, тебе нравится смеяться, радоваться чему-то. Ты очень талантливый, упорный и трудолюбивый, стремишься к поставленной цели, в этом тебе никто не ровня. Я обожаю твой голос. Ты ответственный и ценишь то, чего добился. Ты сияешь ярче многих звезд в небе. Поэтому, конечно, кроме красоты есть многое другое. Так удивительно, что ты находишь в себе недостатки.       Практически одновременно они перестали шагать по тропинке. Чимин обхватил себя руками. Юнги нервно почесал затылок, смотря вниз.       — В тебе есть столько всего прекрасного, помимо твоей внешности. Но еще ты просто… для меня, Чимин-и, ты излучаешь любовь. Поэтому я тебя так ценю. И хочу, чтобы ты тоже заботился о себе. Тоже… тоже любил. Как и я.       Чимин, не выдержав, сделал шаг в сторону. Он обнял Юнги так крепко, как только мог, и Юнги сжал его в своих объятиях в ответ, рассеянно проводя пальцами по спине и прижимаясь щекой к щеке.       Задумавшись на секунду, Юнги отстранился буквально на несколько сантиметров и осторожно, бархатно поцеловал Чимина в уголок губ.

***

      Солнце светило ярко. Чимин пинал камешки на морском побережье носком кеда, отходя назад, когда пенистая волна подступала слишком близко. Скоро должны были дать сигнал про начало съемки кадров. Он вдыхал освежающе холодный воздух полной грудью.       Юнги, стоящий неподалеку с другими, помахал ему, улыбаясь. Чимин заулыбался в ответ.       Даже если будет еще сложнее… ему нужно просто продержаться, да?       По крайней мере, они есть друг у друга.