обиделся

      довольный отснятым материалом для вписки, олег заваливается на кровать. он совершенно расслаблен и счастлив, что-ли? давит лыбу, поворачиваясь на правый бок, к стене, и закрывает глаза, пихая правую руку под, а левую на подушку. выглядит очень мило, правда. немного поворочавшись, он зевает и чувствет, как морфей, наконец, пускает в свое царство.       савченко потягивается и потирает глаза, ощущает себя почему-то уставшим. вытягивает руки вверх и открывает глаза. подняв свой взор на часы на стене видит, что те показывают целых три двадцать восемь после полудня. переспал, но ведь он отчетливо понмит, как заводил будильник на десять (любит режим). осмотревшись, замечает закрытые занавески — причину такого долгого сна.       кудрявый садится на кровати и запускает пятерню в свои шикарные волосы, которые он постоянно нещадно обрезает (ему бы снова с длинными походить). слышит щелчок в двери, ведущей к нему в спальню, и окончательно теряется: в квартире он, вообще-то, один. вадимович оборачивается и, блять, не верит своим глазам. галлюны словил?       а из коридора виднеется высокая худощавая фигура в белой футболке, которая выделяется в неосвещенном помещении. олег будто пугается, отворачивается. сердце колотит так, что птички за окном будьто бы уже и не пели. слышен только стук сердца. хочется верить, что не только его.       савченко снова смотрит в сторону двери и лицезреет там того самого.       — рома?.. — не узнаёт свой голос, хриплый и жалобный.       фигура идет к окну, раскрывает занавески. подходит ближе, садится на стул напротив кровати. и правда рома. англичанин приветливо улыбается, ставит локоть правой руки на спинку стула, на брошеные неряшливо вещички кудрявого.       — категорически приветствую, — а смотрит с такой теплотой. остаться бы в этом тихом моменте.       сидящий на кровати тупит, не находится с ответом на, казалось бы, обычное приветствие. смотрит на сащеко, больно уж живого. давненько он его не видел таким. просто не видел.       — что это за хуйня была, олеж?       лил стюпид пиг вмиг возвращается обратно на землю, промаргивается, фокусирует взгляд на зелененьких грустных глазах.       — ка... — прочищает горло. —какая такая хуйня? — а голос все равно отвратительный. он мысленно оправдывает это полусонным состоянием.       — он скатился, а я поднялся, — пародирует рома. — и что-то ещё про мой перфекционизм. — поднимает в вопросительном жесте брови.       олег снова молчит, закусывает губу. действительно, какой чёрт его за язык дёрнул? глаза савченко блестят, выдавая детскую обиду на давнюю критику николаевича в грубой форме. кудрявый смотрит в окно (ебать, окно ахуенное), как будто ища там помощи в ответе для ромы. а англичанин вовсе не тупой.       — обиделся? — не оправдывая беспокойства, это слово звучит совершенно спокойно, заботливо.       неужели даже сейчас сащеко такой... любящий?       вадимович складывает руки на груди, хотя от такой нежности он и позабыл уже о тех глупых мыслишках. с чего он вообще решил обидеться на такое чудо? рома кивает сам себе: вопрос риторический и ответа на него явно не последует.       — обиделся, — и вздыхает. — эх, ты, дурачок. я же хотел как лучше... для него, для группы! а он...       николаевич подсаживается вплотную к своему дурачку. обнимает. так по-родному, с любовью. мимолетно целует в макушку, как делал это всегда раньше.       олег молчит уже не из-за обиды, он так-то всегда любил молчать, находясь в объятиях ромашки. он тает, как, да-да, мороженое на солнце летом. стоит, как бы, сказать об этом, но кудрявый молчит.       — чего ты как ребёнок, в самом-то деле? кончай спектакль этот, — олег на это смотрит снизу вверх на прекрасное лицо, по которому до жути соскучился, на самом деле. — прости меня. наверное, это я мудила, не должен был так тебя задевать, — сащеко виновато смотрит, чешет затылок.       савченко улыбается, жмется со всей силы, не оставляя шанса дышать обоим.       — я так соскучился по тебе! — и целует куда-то в ключицу. — мы так давно не виделись...       — прости. обещаю, теперь это будет происходить чаще, — рома берет своими большими ладонями лицо олега и мягко касается губами носа, щёк, губ, лба, подбородка (до чего дотягивается, собственно).       звенит противная знакомая мелодия будильника. ох, ну, доброе утро! это первое, о чём думает вадимович. а второе, так это о сне и о мокрых от слёз щёк и век. шепчет "люблю", зная, что не в пустоту. пора вставать и заниматься чем-то продуктивным, например, игрой. он, как никак, один из лучших в ней, ха-ха!