Сентябрьское солнце, забывшее, что оно осеннее, жарило нещадно. Шесть уроков в душном классе, монотонный бубнеж одинаково скучных, безликих учителей, смешки одноклассников, тычки и то и дело летающие по классу записки — всё это утомляло невероятно. Одновременно хотелось и спать и, бросив всё, бродить по залитым солнцем улицам родного города, провожая такое короткое, желанное лето.
Дима не выспался — полночи тайком от мамы смотрел концерт любимой рок-группы, а потом почти бил себя по рукам, чтобы не начать вот прямо сейчас, пока прёт это чёртово вдохновение, подбирать на гитаре что-то своё, рваное, яркое, фееричное.
Но мать непременно проснулась бы и начала ныть, что скоро в школу и «почему ты не спишь, Дима», и «я так и знала, что купить гитару было плохой идеей» и «ты же обещал, что будешь заниматься, а не тратить время на ерунду», и ещё много всего такого.
«Ерунду! Да много она понимает», — думал он, ворочаясь в постели и пытаясь уснуть. Да что у неё вообще в жизни-то есть — скучная работа, сериалы, борщи, которыми она от души и регулярно пытается кормить ненавидящего их сына. Будто бы еда — это и правда всё, что нужно для счастья. Ну ещё одежда модная. Гитара, опять же.
«Ведь я же всё ради тебя!..» — вспомнились вдруг брошенные как-то на кухне слова и своё же: «Не очень-то и хотелось!»
И как потом бродил по соседним дворам до темноты, желая ещё больше помучить мать, может, тогда она поймёт, увидит его настоящего, реального, а не того ангела с золотыми локонами, которого придумала себе когда-то.
Собравшись всё же идти домой (есть хотелось просто до спазмов в животе, и мысли о борще вызывали теперь уже слюноотделение, а не рвотные позывы), Дима вдруг увидел, как несколько гопников с района «учат» какого-то хлыща-ботаника.
— Ну дак чо, ты понял, в чём был не прав? — Дима узнал в говорившем Мишку-второгодника из параллельного класса. Тот стоял чуть вразвалочку, с вечной сигаретой в зубах, в растянутой толстовке и джинсах, на которых даже при тусклом свете были видны многочисленные пятна бензина и автомобильной смазки.
Рядом хохотнул его друг — долговязый Ромка, которого за старомодные очки с толстыми стеклами парни называли Профессором.
Ботаника Дима не видел, лишь услышал его спокойный, тихий ответ:
— Я ещё раз повторяю — Хокинг — великий ученый, и несмотря, а даже отчасти благодаря тому…
Договорить ему ожидаемо не дали.
Мишка бил медленно, словно бы лениво, с толком, Профессор только смотрел, решив, что тут его помощь не потребуется, да воровато озирался, вдруг кто смотрит — в отличие от своего лидера, Ромка был отчаянно трусоват.
Сам Дима, скрытый от компании кроной густого дерева, словно прирос к месту. Его разрывало от противоречивых желаний ринуться на помощь и страха, что прилетит и ему.
Между неформалами и гопниками с прошлого года установилось шаткое негласное перемирие — не трогать друг друга, и Дима опасался, что тем самым вновь запустит цепь дворовых стычек.
Хотя, ну кого он сейчас обманывал? Он лишь банально трусил, внутренне надеясь, что парни скоро уйдут.
Так оно и случилось — не встретив почти никакого сопротивления, двое, смачно сплюнув на землю, ушли в сторону пустыря, мерзко хохоча и матерясь.
Убедившись, что нападавшие скрылись из виду, Дима всё же покинул своё укрытие и подошёл к парню, который полусидел, прислонясь к старому забору. Его светлые волосы были спутаны и вымазаны чем-то ещё, кроме травы и дворовой пыли, джинсы и простая синяя футболка грязные, со следами протекторов чужих ботинок. Вглядевшись в чуть распухшее, со следами свежей крови, спокойное лицо парня, Дима чуть вскрикнул.
Он узнал его.
Толик, его тихий ботаник-одноклассник, победитель олимпиад по физике и астрономии, «надежда будущего десятого «А».
Почему-то ещё больше смутившись от того, что не помог, Дима подошёл ближе и присел на корточки.
— Ну, как ты?
— Ничего, — слабо, но уверенно ответил Толик, медленно поднимаясь на ноги. Внезапно он вскрикнул от боли и вновь осел на прежнее место. — Ногу повредил, кажется…
— Не сломана? — обеспокоенно спросил Дима. — Дай посмотрю.
И совершенно не осознавая, что он делает и зачем (познания в медицине у него были слабые), Дима принялся закатывать штанину джинсов Толика. Тот слегка вздрагивал, когда неловкие пальцы касались его обнаженной лодыжки.
— Оба-на, вот это синяк… — тихо выдохнул Дима, рассмотрев наконец многострадальную ногу. — Куда ещё они тебя били?
— В лицо, в живот, — методично, словно бы со стороны перечислял Толик, — но как мне показалось, как-то вполсилу. Вот ноге досталось только, а так…
— В «травму» пойдёшь? — озабоченно спросил Дима. — Они же узнают, если ты на них заявишь, хуже будет…
Толик уставился на него удивлённо.
— Пугаешь? Вы друг друга покрываете, да?
От глупой мысли Дима захохотал, машинально приглаживая длинные высветленные волосы.
— Скажешь тоже. Да когда это нормальные неформалы с гопниками дружили, а? — и затем, поднялся. — Проводить тебя домой?
— Зачем это? — насупился Толик. — Сам дойду, перелома вроде нет.
— Что родителям скажешь? Ну, про ногу? Про лицо?
Толик махнул рукой.
— Залез на дерево, упал. Что, в первый раз, думаешь? В старой школе тоже такое, — он помолчал, — бывало. Я надеялся, может после переезда…
Дима вздохнул.
— Дался тебе этот Хокинг, ну глупо ведь…
— Не глупо, Дима, — серьёзно ответил Толик и медленно поковылял в сторону дома. А Дима ещё долго смотрел ему вслед не понимая, что в этом худом нескладном ботанике такого особенного?
Это было летом, в июле, и больше Дима не видел Толика до самого сентября — может, тот уехал куда, а может и нет — адреса его Дима не знал да и не собирался узнавать, разве его первого или последнего побили агрессивные гопники с района? Да и что могло быть у них общего — всегда аккуратно одетого и застегнутого на все пуговицы, причесанного Толика с умной книжкой в руках и его, рокера Димы, отвергающего всё привычное и отчаянно ищущего в жизни свой, особенный путь?
Последней парой было обществознание и Дима, искренне надеявшийся, что его сегодня не спросят, почти спал, уставившись стеклянными глазами в тёмную макушку сидевшей напротив Светки Романовой. Монотонно скрипели ручки — кое-кто всё же записывал скучную лекцию, тихий голос учителя навевал лишь неясные грёзы. Дима и правда почти уснул, дернувшись, когда Ольга Михайловна с характерным покашливанием встала около его парты, тихо, но вкрадчиво прошипев почти в самое ухо.
— Начнем, пожалуй, с Козлова…
Услышав свою фамилию, Дима непонимающе уставился на Ольгу Михайловну.
— Да-да, с тебя и начнём, — она помолчала, пробежавшись глазами по списку на листе бумаги, — и поскольку ты, фигурально выражаясь, отсутствовал на моём уроке, тему для твоего доклада, а также содокладчика тебе выберу я.
В классе воцарилась тяжёлая, как показалось Диме, зловещая пауза, и наконец Ольга Михайловна объявила:
— Тема «Гений и трагедия Стивена Хокинга», Козлов, Миронов, — а затем медленно отошла к учительскому столу, присаживаясь на место.
Сидевший рядом с ним Колька Туманов по-дружески ткнул в бок:
— Повезло, этот ботан Толик сам всё сделает, тебе останется только рассказать и всё…
Острый слух Ольги Михайловны Колькой был явно недооценён, потому как она быстро повернула седеющую голову к третьей парте и елейно ответила, смотря Диме прямо в глаза:
— Ах, да, готовить доклад будете вместе и, поверь мне, Козлов, я узнаю, если ты не будешь принимать активного участия, — и она бросила противный заговорщический взгляд в сторону Толика, лицо которого вдруг приняло странное, словно бы мечтательное выражение.
Толик окликнул его уже у выхода из школы, когда Дима, Колька и ещё несколько парней-неформалов, собирались домой к одному из них, Егору, который жил в частном доме, а потому — имел отдельное помещение для тусовок и репетиций, использовавшееся правда чаще всё же как убежище от бдительных родителей и место для отдыха.
— Дима!..
Дима перебил что-то рассказывающего ему Кольку и нехотя обернулся к плетущемуся сзади Толику.
— Чего тебе?
Толик выпрямился, пытаясь казаться чуть выше, аккуратно стряхнул невидимую пылинку со светло-серой рубашки и негромко ответил:
— Нам доклад задали. Я собираюсь заняться им сегодня.
Дима тряхнул обесцвеченными волосами.
— И что? Ну удачи.
— Но доклад Ольга Михайловна задала нам двоим, и я думал, что…
Егор потянул Диму к выходу, торопливо смотря на часы.
— Пошли, чувак, пусть Миронов сам пишет свой доклад, у нас репетиция!
Дима посмотрел на Егора исподлобья, едва сдерживая улыбку.
— Репетиция? Мы ж вчера вроде договорились просто потусить у тебя, в игрухи поиграть. У меня и гитара дома…
Сказав это, Дима вдруг замер, смутился. Ехать в гости к другу почему-то и правда расхотелось.
Егор кивнул головой остальным — мол, подождите нас на улице и, отойдя с Димой почти в угол, к скамейкам, тихо поинтересовался:
— Ты что это, кинуть нас решил? Ради вот этого, как его… Хопкинса?
— Хокинга, — машинально поправил Дима.
— Не важно, хоть Гейтса! Блин, Дим, ну это же ботан Миронов! Ты реально собираешься тратить сегодняшний день на доклад с ним?
Дима смутился. И правда — так глупо вышло. А потому он вновь тряхнул головой и ответил, словно обращаясь не к Егору.
— Ты прав! К чёрту доклад! Погнали к тебе! — и, обернувшись к всё ещё стоявшему на прежнем месте Толику, как мог равнодушно бросил. — Удачи на свидании с книжками, ботан!
Но впервые от сказанных слов на душе самого Димы стало как-то противно.
Неделя прошла, как это всегда и бывало в сентябре — ненавистные уроки, жара, духота, прогулки и тусовки с друзьями, репетиции, вялые перебранки с мамой. Толик подходил к нему пару раз, напоминая о докладе, но Дима каждый раз отмахивался от него, как от надоедливой жужжащей мухи, и наконец Толик от него отстал. Дима расслабился, решив, что тот сделает всё сам, а потом лишь сунет его часть доклада, не забыв сказать что-то типа: «Хотя бы прочитай, выучить не прошу».
Но не тут-то было. Спустя неделю Ольга Михайловна, милостиво отпустив класс с урока после звонка, вдруг попросила их двоих задержаться в классе — его и Толика. Дима чуть напрягся, чувствуя подвох, но, нацепив на лицо привычную маску пренебрежения и равнодушия, подошёл к учительскому столу. Толик стоял прямо, с лёгкой полуулыбкой глядя на учителя и, как показалось Диме, бросая на него самого странный самодовольный взгляд.
— Так-так, — начала Ольга Михайловна, буравя глазами Диму, — значит, Козлов у нас самый умный и наглый, раз решил, что данное мной домашнее задание можно не выполнять?
— Почему же… я выполняю, — тут же нашёлся Дима, сверкнувший на Толика яростным взглядом, — дома выполняю, моя часть будет выполнена в срок!
— Конечно, — приторно улыбаясь, ответила ему Ольга Михайловна, — ваша работа будет выполнена в срок, — она выделила голосом слово «ваша», — потому что с сегодняшнего дня я назначаю Анатолия ответственным за неё. Он лично проследит, чтобы ты, Козлов, работу выполнил! — и улыбнувшись Толику, Ольга Михайловна дала понять, что разговор окончен.
Выйдя из класса, Дима набросился на почему-то довольного Толика, грубо схватив того за воротник рубашки.
— Какого хрена ты творишь, а? Стучишь на меня, значит?
Толик смотрел на него без страха, лишь тепло и, как показалось Диме, наивно улыбаясь ему.
— Я не знал, как ещё убедить тебя заниматься со мной. Готовить доклад. Ведь прошла уже неделя…
— Сделал бы как-нибудь. Скачал из интернета, получил «Два», в конце-то концов, тебе какое дело, а? — вдруг распалился Дима, продолжая судорожно сжимать несчастную Толину рубашку.
Тонкие пальцы Толика мягко легли поверх длинных, с мозолями от гитарных струн пальцев Димы, отцепляя их от одежды. На какой-то миг Дима коснулся рукой скрытой тканью острой Толиной ключицы. Тот едва ощутимо вздрогнул, и Дима вдруг почувствовал, что краснеет. Ему вдруг захотелось коснуться Толи по-настоящему — расстегнуть несколько пуговиц рубашки, провести пальцами по голой бледной коже, ощутить её тепло и мягкость, почувствовать, как эти нехитрые действия вызывают в Толике такую желанную дрожь.
Вздрогнув от собственных странных мыслей, Дима вновь придал лицу спокойное, чуть самоуверенное выражение, а затем сказал, стараясь, чтобы его голос звучал максимально ровно:
— Что, домой ко мне пойдёшь теперь? Будешь сидеть и смотреть, как я пишу этот чёртов доклад, да?
Толик вновь мягко улыбнулся ему, и губы Димы против воли расплылись в ответной улыбке — он решительно не понимал, что происходит сейчас между ним и этим белобрысым, упёртым как баран ботаником, но что бы это ни было — оно привлекало и пугало одновременно.
— Нет, мы пойдём ко мне — у меня книги есть, я ведь давно увлекаюсь этой темой, если ты помнишь…
Дима сглотнул. То, что Толя сам затронул эту тему было странным, словно тот и не стыдился произошедшей летом недо-драки, а этого Дима никак не мог пока понять. Сам бы он предпочёл навсегда забыть о таком, да и уж тем более, не стал бы упоминать об этом в разговоре с малознакомым одноклассником — свидетелем его позора.
— Помню, — просто ответил он и тут же перевёл тему, направляясь к выходу из школы, — к тебе, так к тебе, за день справимся? Потому что у меня нет желания заниматься этим Хокингом все оставшиеся три недели, — и, помолчав, зачем-то добавил, — у меня, знаешь, есть личная жизнь.
— Это будет зависеть от тебя, — тихо ответил Толик и далее не произнёс ни слова до самого своего дома.
Квартира Толика поразила Диму минимализмом и аккуратностью — словно в ней у каждой вещи имелось своё определённое место. Небольшая уютная прихожая, гостиная, в которой словно бы никто не проводил вечера и наконец, комната самого Толика — небольшая, но очень светлая, с полками полными книг и картой звёздного неба на стене, вокруг которой виднелись аккуратные, вероятно сделанные рукой самого хозяина комнаты, пометки.
— Ты садись пока, — Толик кивнул на стул у стола, предназначенного для занятий, — набросай план или хотя бы с основным ознакомься, а я пока обед нам согрею, идёт? — и, поднявшись на цыпочках до верхней полки, он достал и положил перед Димой книгу «Краткая история времени».
Скоро в ванной, а затем и на кухне зажурчала вода, негромко зазвенела посуда, а Дима так и сидел, положив чуть дрожащие пальцы на обложку так и не открытой книги. Образ тянущегося наверх Толика, край обнажённой спины, показавшийся из-под выбившейся из школьных брюк рубашки, всё ещё стоял перед светлыми, совсем как у матери, потерянными глазами Димы.
— Обед готов, — бодро возвестил Толик, заглядывая в комнату. — О, так ты даже не открыл её?
— Задумался, — буркнул Дима, стараясь не смотреть на хозяина.
— Ну ладно, — чуть смущённо ответил Толик, — ты иди пока, помой руки и проходи на кухню, а я переоденусь, хорошо?
«Наверное, постеснялся сразу это сделать», — с ехидством подумал Дима и, кивнув, вышел из комнаты.
Поедая вкуснейшую пасту с незнакомым ему пряно-острым соусом, Дима в очередной раз подумал — почему мама не готовит вот так? Почему у неё всё вот такое — знакомое, привычное. Как советское эскимо. Никаких изысков. Всё всегда добротно, но скучно. Как и вся её жизнь. И такой жизни она хочет и для своего сына.
Школа, университет, престижная работа, жена, дети… Всё, как у всех, чтобы не стыдно было перед соседями, а ещё лучше — чтоб было чем похвалиться при случае: «А вот мой-то…»
Но Дима не такой!
Отчаянно захотелось сделать что-то неправильное… Смелое, бесшабашное, странное… И так, чтобы кровь в висках вдруг застучала, и чтобы перед глазами звёзды, и чтобы…
Отчаянно захотелось поцеловать Толика. Просто встать и, ничего не говоря, прижаться губами к его тонким, чуть искусанным губам. Ощутить его непонимание, страх… а затем прикрыть глаза и почувствовать, как тот отвечает, робко, неумело, но так старательно, словно и сам этого безумно хочет…
Но даже Дима понимал, что целовать ни в чём не виноватого Толика только для того, чтобы позлить мать — это слишком. Наивный ботаник здесь совершенно ни при чём, нужен кто-то другой, кто-то, кто оценит шутку, кто потом вместе с Димой будет хохотать, вспоминая лицо Диминой мамы и её: «Что это такое, мальчики, боже!..»
Это не должен быть Толик. Только не он. Но почему же так сильно этого хочется?
В тот день они, понятное дело, не закончили. Толик так много рассказывал Диме о биографии своего кумира, потом разговор медленно перетёк к устройству вселенной в целом, затем Толик вдруг вспомнил о художественных произведениях, в которых была затронута тема космоса. Вспомнили и «Гостью из будущего», и «Звёздные войны» и даже «Маленького принца». Темы перетекали одна в другую так плавно и органично, в комнате Толика было настолько уютно, что время очень незаметно пошло к вечеру.
— Ну, мне пора, жалко, что мы ничего не успели, — немного виновато сказал Дима, складывая в рюкзак книги, которые дал ему Толик.
— Ну, будет повод вновь пригласить тебя в гости, — с лёгкой улыбкой сказал Толик и, смутившись, быстро добавил, отводя глаза, — в смысле, чтобы доделать доклад!
— Угу, — кивнул Дима и поспешно вышел из квартиры, пытаясь привести в порядок собственные растревоженные мысли.
Теперь он стал бывать у Толика регулярно, прикрываясь докладом и нарочно затягивая его, отчаянно не желая, чтобы срок подготовки заканчивался. Дима не решался признаться даже самому себе в том, что ему просто нравится проводить время с Толиком.
С ним было… спокойно. Просто так, как и должно быть, словно бы Толик был его домом, его уютной гаванью, куда всегда теперь хотелось возвращаться. С ним не нужно было притворяться, быть кем-то другим, строить из себя пафосного и уставшего от жизни человека.
Дима просто был собой. Как и Толик.
Однажды, когда хозяин квартиры привычно мыл посуду после обеда, а Дима честно пытался читать, слушая плеск воды на кухне и вдруг, сквозь привычное уже журчание — тихое пение. Толик поёт?
Осторожно выбравшись из-за стола, Дима медленно подошёл к дверному проёму кухни и услышал обрывки незнакомой песни:
«Мы обречены,
Смешались реалии и сны,
От вражеских глаз,
Леса скроют нас
И отзвуки фраз…»
Вдруг, видимо почувствовав, что на него смотрят, Толик, замолчал, обернулся. Посмотрел на Диму так, словно его застали за чем-то неприличным.
— Ой, извини, я задумался…
— Что это за песня? — спросил Дима, плюхнувшись на табуретку.
Заниматься докладом теперь совсем не хотелось. Совершенно. Было хорошо просто сидеть на кухне, разговаривать с Толиком и вновь ловить его тёплую улыбку.
— Группа Эпидемия, металл-опера «Эльфийская рукопись», не слышал? Очень люблю их песни, а история какая потрясающая… — глаза Толика горели таким неподдельным интересом, и Дима вдруг подумал, что и правда совсем не знает его. Просто незачем было знать.
Потому Дима лишь кивнул:
— Угу, — и Толик, почти сразу сникший, вновь отвернулся от него к раковине. Пару минут они молчали, затем Дима, всё же не выдержав, негромко попросил, решив, что вдруг Толик и не услышит.
Но тот услышал, конечно.
— Спой ещё.
Недомытая тарелка была тут же аккуратно поставлена на дно раковины, затем Толик выключил воду, вытер руки простым вафельным полотенцем, а затем, махнув рукой Диме, повёл его в комнату.
— Я не очень хорошо пою, точнее, ну вообще не пою, нет, слух у меня есть, а вот голос, ну… — Толик вдруг замолчал и быстро извлёк из тумбочки диск той самой группы. — Вот, можешь послушать дома, если хочешь…
Дима хмыкнул.
— Я не слушаю русское, не принято у нас такое…
Толик развёл руками, убирая диск на место:
— Ну как хочешь, просто ты спросил и вот…
— Спой мне, — вновь повторил Дима и совсем неожиданно добавил, отвернувшись к окну, — пожалуйста…
— Я никому не пою, даже отцу. Вообще никому, ну, потому что… — Толик запнулся, а затем сел на диван рядом с Димой, почти прижался к нему, и Дима дернулся, не понимая — тот случайно или нарочно. — А тебе спою.
«Я видел сон, он был реален,
Услышал птицы крик — он душу рвал.
Твой облик ясен, но печален,
Вслед за собою в неизвестность звал…»
Толик пел неумело, его голос чуть срывался, дрожал, но именно это было невероятно трогательно. Это была не песня о любви юного полуэльфа к потерянной эльфийской принцессе — то была исповедь, песня сердца самого Толика…
Закончив, он замолчал, не решаясь ни встать, ни заговорить с Димой, а тот всё так же рассматривал верхушки деревьев, ещё только начинающие желтеть. Обычный спальный район, такой же дом, в котором жил и сам Дима, и его одноклассники, ничего необычного. Необычное происходило сейчас здесь, в небольшой уютной комнате Толика, но обернуться к нему было сейчас невыразимо страшно.
И всё же Дима обернулся.
Мягкие тёплые губы Толика целовали именно так, как и представлял себе Дима — неуверенно, порывисто, робко, сердце отчаянно стучало и руки зарывались в длинные, тёмно-русые высветленные волосы…
Разорвав наконец поцелуй, оба смущённые, ошалелые, они смотрели друг на друга, и Толик так тепло ему улыбался, а Диме вдруг стало смешно и совсем немного страшно от мыслей о маме и о том, что было бы, если бы она вдруг узнала о них.
Ведь проблема была вовсе не в том, что Дима сейчас впервые поцеловал парня — подобного рода «эксперимент» мама вполне могла бы пережить. Всё было гораздо хуже — или лучше — ведь только сейчас, когда их губы впервые горели от первых, ещё неловких поцелуев, Дима окончательно осознал, что ни одна девушка не сможет теперь занять место в его непокорном, неправильном сердце. Ведь в нём теперь надолго, а возможно, и насовсем поселился худой, белобрысый сероглазый Толик — со всеми своими книжками, дисками и песнями про эльфов.
