Одна демонстративная попытка самоубийства детектива Дюбуа, которая не осталась незамеченной

— Поглядите-ка, — торжественно произносит главарь банды Харди, разведя руками в предостерегающем жесте, и уверенно делает пару шагов в сторону двух полицейских. — Цирк уехал, а клоуны остались.       Тит стоит непоколебимо, ясно озвучивая свою позицию по любым вопросам, и возвышается над всеми посетителями этого заведения, как огромная каменная скала, покорить которую ещё никто не осмеливался. Его самообладанию нельзя было не позавидовать, а с такой большой группой поддержки за спиной простые постояльцы «Танцев-В-Тряпье» боялись смотреть ему в глаза. "Банда Харди здесь за главных" — незыблемая истина, основа порядка, который здесь, в Мартинезе, поддерживался только благодаря им. И никому даже в голову не приходило пытаться на это хоть как-то повлиять.       Никому кроме, пожалуй, одного слетевшего с катушек детектива, остановившегося в здешней гостинице меньше недели назад.       Гарри топчется на месте перед лидером банды, изредка поглядывая на своего напарника, и думает, что делать дальше. Нужно срочно показать этому чересчур самоуверенному громиле, кто здесь главный и обозначить своё место. Это точно поможет продвинуться в расследовании убийства повешенного, никаких сомнений нет. Нужно сохранять стойкость, хорошенько обдумать то, что говорить, и, наконец, повысить свой авторитет в глазах парней Харди. Сделать что-то, что в один момент разрушит всё самообладание этого Тита, что-то, что заставит всю его свиту начать воспринимать полицию этого города всерьёз. Что-то, что...       Звук падения игровых костей слышится где-то далеко-далеко за горизонтом. — Ким, мне нужен твой пистолет, — вдруг настойчиво заявляет офицер.       Просьба полицейского эхом раздаётся по маленькому залу для рабочих. — Зачем? — моментально реагирует лейтенант без единой эмоции на лице. — Ну-ка все успокоились! — обращаясь к парням Харди, с призывом произносит Гарри. — Я просто вам покажу! — а затем поворачивается обратно к своему напарнику. — Ким, пистолет? — Что за ебанистику ты тут устроил? — выделяя каждое слово, негодует Тит.       Секундная пауза, взгляд с опаской на остальных. Кицураги мешкает, и не зря. — Но... Я не хочу отдавать вам свой пистолет.       Лейтенант выглядит встревоженным, почти что шепчет. Что-то в его спокойном выражении лица и сдержанном поведении меняется, словно он уже где-то видел такой сценарий и догадывался, что будет дальше. — Что, блять, происходит, Тит? — своё недовольство решает высказать и один из парней на галёрке. — О чём они там шушукаются? — Полегче, Мутный, — Харди жестом приказывает ему успокоиться. — Хочу посмотреть, к чему он это всё.       Гарри на них никак не реагирует. Только немигающе смотрит на Кима, с немой просьбой протягивая свою руку. — Я знаю, что делаю. Не вчера должность копа принял.       В глазах отчётливо читается: «Мне больше не страшно. Я сознаю, что должен сделать».       Склонив голову набок, лейтенант всматривается в них, словно пытаясь увидеть подвох или скрытый мотив, но его попытка оканчивается неудачей. — Осторожно, он заряжен, — после короткой паузы предостерегает Ким, с опаской протягивая напарнику свой пистолет. Напряжение в его ровных и точных движениях уверенно растёт.       Гарри осторожно забирает ствол и пару мгновений вертит его в руке. Затем поднимает оружие вверх, демонстрируя всем парням.       Секунда — и рука с пистолетом оказывается у его лица. — Что Вы творите?! — не выдерживая, кричит лейтенант. На его лице выступает неподдельная паника.       Дуло заряженного оружия смотрит прямо в рот, а рука сильно трясётся даже под его маленьким весом. Гарри пристально смотрит в глаза Тита, совсем не обращая внимания на возгласы напарника. Координация значительно снижается, а по всему телу проходит сильная дрожь. Что-то до боли знакомое отдаётся в голове после всех этих действий: словно пистолет так и должен изначально находиться в его руке, заряженный одной пулей, а ствол направлен исключительно ко рту. Мышечная память прекрасно помнит всё. — Мужики, — искренне начинает посмеиваться Тит, оглядывая остальных через плечо. — Вы вообще врубаетесь, что здесь происходит?       Ким просто застывает на месте. Все сидящие вокруг люди медленно исчезают из его поля зрения, а их громкие голоса всё сильнее удаляются куда-то вдаль. Зал весь словно во мраке, а в слабых лучах света остаются видимыми только он, Гарри и пистолет, приставленный ко рту. Всего на секунду время будто останавливается, сокрушительно ударяя в голову размытыми воспоминаниями, которые Кицураги так усердно пытался забыть.       В глазах двоится, и на этот раз не от проблем со зрением. Офицер жалобно мямлит что-то себе под нос, пытаясь заставить толпу безумцев уважать его, пока многочисленные попытки лейтенанта вернуть пистолет успешно проваливаются. Одна за другой. И ничего не помогает. Паника охватывает Кицураги с головой, и, всеми силами стараясь сохранить остатки своего самообладания, он медленно выставляет руку вперёд и делает пару шагов в сторону напарника. Напряжение нарастает, как натягивается тетива охотничьего лука. — Я не проебу это дело! — палец детектива застывает на крючке. — И вы будете меня уважать! Поняли?!       «Давай же! Сделай это! Нажми на курок!» — как мантра повторяют по очереди голоса в вот-вот готовой расколоться голове. — Мы раскроем это дело, лейтенант, — подойдя поближе, Кицураги осторожно кладёт свою руку на плечо Гарри, заставляя того оторваться от потока мыслей и обратить на него внимание. — Посмотрите на меня, всё хорошо.       Его голос звучит на удивление спокойно. Чересчур спокойно для человека, который пару мгновений назад кричал и настойчиво требовал прекратить весь этот балаган. Дюбуа нехотя отводит свой взгляд от невозмутимого лица Тита и встречается с безмятежными, как море в ночи после шторма, глазами Кима. Сверкающие в свете мигающих ламп очки лейтенанта мешают Гарри разглядеть всё сокрытое в них волнение, чем Ким охотно пользуется, пытаясь отговорить своего напарника от публичного самоубийства. — Ваша демонстрация раскрытию дела не поможет. Совсем, — лейтенант говорит осторожно, основательно подбирает каждое слово. Парни Харди молча переглядываются между собой, окончательно потеряв нить повествования. — Отдайте мне пистолет, — его голос звучит мягко, почти умоляюще. Детектив ещё никогда не видел своего напарника таким бессильным и в то же время очень убедительным. — Пожалуйста.       Дюбуа дрожит, как будто его тело резко выкинули с кровати после недельного запоя. На его лице по очереди сменяются все эмоции: гнев, ярость, ошеломление, удивление. Секундное замешательство. Непонимание. И, наконец, сожаление. Ещё немного, и самая главная из них вот-вот объявится. Совсем чуть-то, и оно придёт. Ну вот уже совсем рядом. Ну где же оно?..       «Осознание», — шепчет из-под черепной коробки самообладание. — Хорошо, — сипло скулит Гарри и сдаётся, кладя ствол в протянутую руку. Ким с облегчением выдыхает и возвращает его к себе в кобуру. — Спасибо, — едва слышно произносит он, а затем с привычным безразличием в голосе обращается к остальным. — Здесь не на что смотреть, народ. Просто мой напарник любит такие шутки. Те, которые вы называете... чёрным юмором.       Лейтенант соображает быстро. Достаточно быстро, чтобы никто из окружающих не подумал, что почётный офицер полиции пытается выбить сведения из подозреваемых таким безумным способом. Не стоит ухудшать отношение к РГМ в здешних местах ещё больше, пусть эта уловка ничего кроме смеха не вызовет. И Гарри приходится ему подыграть... для своего же блага. — Повторюсь, это был чёрный юмор, — после жалкой попытки напарника оправдаться то ли перед бандой, то ли перед самим собой, скандирует для всех Ким, а затем поворачивается к Гарри. — Может, прогуляемся, юморист? — он жестом и коротким кивком предлагает отойти куда-нибудь. — А потом вернёмся к делу? Ходьба на вас, кажется, хорошо влияет.       Детектив с досадой соглашается и, наконец, отступает. Лейтенант идёт за ним в ближайший пустой угол заведения и, убедившись, что они остались наедине, раздражённо выдаёт: — Что за чёртово представление Вы тут только что устроили?!       Помимо яростного гнева в его голосе слышится беспокойство, едва проступающее между брошенных слов. Гарри виновато отводит взгляд куда-то в пол, не в состоянии выдать внятного ответа. — Демонстративная попытка самоубийства, — отвечает за него Кицураги. — Нам нужно поговорить об этом. — А может, не нужно? — вяло собирая слова в предложения, пытается отвертеться от серьёзного разговора Дюбуа. У него не получается.       Голос лейтенанта звучит ровно и спокойно, и только по дёргающимся уголкам глаз и легко подрагивающим плечам можно заметить, что спокойным он себя явно сейчас не чувствует. Киму хочется кричать, нет, орать во всё горло, рвать и метать всё вокруг. По какой-то скрытой и неизвестной офицеру причине. И Гарри прекрасно понимает, что его напарник даже не заикнётся о ней сейчас. Не здесь. Не при людях. — Ещё как надо, — настаивает Кицураги. С его губ уже практически срывается до жути эмоциональное «Вы что, с ума сошли?!», но лейтенант находит в себе силы воздержаться. — Будем считать, что это была дань чёрному юмору. На этот раз, — он задумчиво умолкает. — Однако больше так не шутите. Я понимаю, что ваши методы ведения допроса иногда могут принимать очень экстравагантные формы, но я хочу, чтобы Вы поняли: это было чересчур экстравагантно.       Гарри ничего не отвечает, только косится на Кима, переваривая его слова, и всё больше погружается в свои мысли. — Нельзя допускать, чтобы сотрудники РГМ расхаживали по городу с пистолетом во рту. Мы не можем позволить, чтобы у нашей организации сформировался такой образ. Мало кто может.       Кицураги оглашает настолько очевидные вещи таким тоном, словно разговаривает с каким-то ребёнком, а не с человеком старше его по званию. Естественно в конечном итоге Ким всё сводит к возлагаемой на полицию ответственности и важности их работы — иначе он бы просто не был собой. Но Гарри видит, что настоящая причина кроется в совершенно другом. Знает это. Чувствует. — Это повторится, — отрешённо выдаёт Дюбуа. Его слова звучат настолько мрачно, что голос даже не дрожит. — Я обязательно сделаю это снова. Скоро. — Нет, — грозно отрезает лейтенант, пристально смотря на своего напарника. — Не сделаете. Вы больше не будете пихать себе в рот пистолет, когда мы собираем показания. И не только тогда, — Кицураги выделяет каждое слово, словно отдаёт приказы всему отделению. Его брови сведены, а во взгляде светится истинный гнев. — Этого больше не повторится. Никогда. А теперь идёмте.       Что-то меняется в его лице после этого разговора — ещё с того момента, когда детектив поднёс пистолет к своему лицу. Его пистолет. Словно всё напряжение Кима с первых секунд этой глупой демонстрационной попытки самоубийства никуда не делось, а только сильнее закрепилось во всём: в его словах, характере, манере поведения. Гарри задумчиво смотрит на сохраняющего свою серьёзность лейтенанта, пока они общаются с Гартом, и подумывает о том, что было бы неплохо обсудить эту ситуацию вечером. По-человечески. А заодно и попросить прощения. Обязательно.

***

      Луна светится среди пелены застилающих небо тёмно-серых туч. Приятный морской бриз веет с побережья. Лильенн стоит где-то на краю причала и смотрит в синюю даль. Завтра будет дождь. Время далеко за полночь — ещё один тяжелый день остаётся позади. Гарри топчется у двери рыбацкой хижины, по доброте душевной оставленной ему старой женщиной, и оглядывается по сторонам. Лейтенант непоколебимо стоит рядом, окидывая своего напарника уставшим вопрошающим взглядом. Ветер колышет растрёпанные волосы и обдаёт лицо приятной прохладой. Так тихо, смиренно и спокойно... — Ким, прежде чем мы разойдёмся, — скомканно прерывает молчание детектив. — Я бы хотел с тобой кое о чём поговорить. — Да? — спокойно реагирует лейтенант, вопросительно поднимая бровь. — По поводу моего сегодняшнего... допроса в «Танцах-В-Тряпье», — Дюбуа мнётся, пытаясь подобрать более мягкое слово для описания своего феерического представления. Взгляд Кима еле заметно дёргается, но тот всё же успешно сохраняет своё самообладание. — Знаешь, как мне рассказывали, люди обычно крутят у виска, когда видят подобное от меня и, ну, уходят. А ты попытался отговорить меня, и у тебя это мастерски получилось.       Слова офицера звучат с грустью, но и с большим пониманием и сожалением ко всем своим когда-то совершённым поступкам. Кицураги склоняет голову набок, пытаясь понять, к чему это всё ведёт. На момент он даже выглядит потерянным и напряжённым. Былая паника вновь начинает подступать к нему со всех сторон. — Скажи, Ким, — Гарри смотрит куда-то в пол, а затем поднимает свой взгляд на один уровень с глазами лейтенанта. — Тебе до этого приходилось... — Сталкиваться с таким на работе? — продолжает за него Кицураги. — Да, несколько раз.       Ким говорит спокойно и размеренно: для него это просто факт, давно пережитый и ничего не значащий факт. Но где-то в глубине души — подсказывает эмпатия — это далеко не так. Спрашивать его об этом бесполезно — лейтенант никогда не расколется и не расскажет о том, что его тревожит даже хорошему другу. И даже под дулом пистолета. Гарри молча кивает и даёт ему продолжить, соглашаясь с мыслью, что сейчас его лучше не доставать своими расспросами. — Ваши движения были очень точными, — безэмоционально трактует Ким. — Учитывая все услышанные рассказы о Вас, Вы угрожали самоубийством довольно часто. Я должен был предвидеть подобный расклад событий, но, признаюсь, эта ситуация застала меня врасплох.       Он не лжёт. Говорит искренне, и эта честность заставляет на секунду пробежать по его лицу тень стыда за упущенные возможности и банальную неподготовленность. И чему-то ещё. Чему-то очень маленькому, совсем крошечному, никак не заметному простому человеческому глазу.       А может, всё-таки попытаться узнать, в чём дело?.. — Застала врасплох, потому что ты беспокоился за меня? — внезапно спрашивает офицер.       Его вопрос звучит, как гром среди ясного солнечного дня в Мартинезе. Не зря же его прозвали открывашкой — рано или поздно под его взором все откроются. Как старые алюминиевые консервные банки. Холодный взгляд лейтенанта едва заметно дрогает. — Давайте просто сойдёмся на том, что вам так делать больше не стоит, — умело пытается уйти от вопроса Ким.       «И это означает "да". Спроси его ещё раз — и услышишь честный ответ», — отзывается где-то далеко в голове риторика. — Так значит, беспокоился? — не уступает детектив, хотя всё ещё в глубине души сомневается в правдивости своей догадки.       После короткой паузы Кицураги сокрушённо выдыхает и тут же понимает, что только что выдал этим движением себя. Его идеальная, ровная осанка и железное самообладание в секунду сокрушаются вместе с ним. Чёрт. Знал же ведь с самого начала, что детектив обязательно ухватится за какую-нибудь незначительную мелочь и не отступит. Знал же... — Если это предотвратит ещё одну Вашу попытку уйти из жизни перед кучей людей, то да. Беспокоился, — окончательно сдавшись, искренне произносит Ким и отводит взгляд.       «И очень сильно», — добавляет про себя скорость реакции.       «Очень», — повторяет за ней эмпатия.       Губы Гарри искривляются в досадной грустной улыбке. Он не помнит, когда о нём последний раз кто-то по-настоящему беспокоился. Вообще беспокоился. Вообще ничего не помнит. И вся эта ситуация с жалкой попыткой самоубийства, странная реакция Кима, его поведение в течение дня — всё тут же встало на свои места. Ответ был на поверхности: такой банальный и простой, что даже смешно. — Прости, что поставил тебя в такое положение, — Дюбуа виновато чешет затылок, переминаясь с ноги на ногу, но всё же остаётся довольным от ещё одной разгаданной загадки. — Мне очень жаль. Правда.       На лицо лейтенанта наконец возвращается его привычное спокойствие. Он всё прекрасно понимает.        И его слова были приняты так, как надо. — Не нужно извиняться, — в своём привычном тоне начинает Кицураги. — Просто постарайтесь больше не засовывать пистолет себе в рот, и всё будет хорошо, — и кивает.       Гарри виновато улыбается ему и дёргает ручку двери своей комнаты. — Обязательно. И, это... спасибо тебе, Ким. Ну, за то, что остановил меня, — Дюбуа запинается, проглатывая собственные слова, и едва собирает их в целесообразную речь, но всё же искренне благодарит своего напарника. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, лейтенант, — безмятежно отвечает Кицураги, кивает напоследок и удаляется по направлению к шлюзу, оставляя детектива в полном одиночестве.       Гарри уверен, что под конец видел на его лице улыбку. Настоящую улыбку в её привычном людском понимании. Самую яркую из всех, которые Ким когда-либо кому-либо дарил. Короткую, искреннюю, но такую тёплую, со всей заключённой в ней заботой.       И адресованную ему и только ему.