Игра

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       В кабинете сумрачно. Сан выключил все осветительные приборы, осталась только подсветка аквариумов, в одном из которых медленно плавает пара недавно насытившихся астронотусов, во втором — гордо зависла в воздухе ядовитая крылатка в окружении медуз. Сан сидит, откинувшись в кресле, глядя на бокал перед собой. Пить не хочется, налил чисто из привычки и, возможно, из-за внутреннего трепета. Потому что сегодня один из тех дней, когда они снова пройдут по тонкому лезвию бритвы.        За окном сияет миллионами огней город, не спит, живёт своей ночной жизнью, которая доступна немногим. Есть что-то тёмное в том, чтобы смотреть на город с высоты птичьего полёта, зная, что до него не достать рукой. В такие ночи иногда даже кажется, что город живёт лишь по его воле. И воле того, кто наверняка уже в лифте в окружении охраны, что замрёт у дверей сторожевыми псами, не смея проверить помещение.        Уже пробовали однажды, парочка оказалась на больничной койке, теперь слушают хозяина, пусть даже и считают, что проверить помещение — залог здоровья и сохранности. В принципе, они правы, пожелай он навредить их боссу, это легко сделать за закрытыми дверями, имея несколько ядовитых медуз и рыб в аквариуме. Не считая оружия в сейфе и столе. Но Сану это ни к чему.        Как ни к чему знать охране, что происходит за тяжёлыми дверями кабинета, за которыми скрывается их босс. Их задача охранять, вот и пересматриваются охранники двух господ, щеря клыки друг на друга, но не смея гавкнуть, чтобы не вылететь взашей и не факт, что не через окно. Сан хмыкает и поднимается из кресла.        Чан никогда не опаздывает, и Сан всегда записывает очко на свой счёт, потому что в кабинете Чана они были лишь трижды, в самом начале. После этого Чан всегда приходит к нему, маленькая победа — ведь господин Бан редкий гость в чужих пенатах, предпочитает принимать на своей территории, будто знающий свои владения тигр. Именно потому Сан считает это победой.        У окна Сан стоит безбоязненно — не зря столько денег отдал за новейшие технологии, отражающие тепло и свет, не говоря уже о пуленепробиваемом стекле. Если кому-то захочется расстараться, придётся обрушить здание или врезаться в его окна на вертолёте. Хотя порой охота пощекотать нервы и открыть нараспашку фрамугу, позволяя диким ветрам навести бедлам на его столе, разбросав бумаги.        Порой хочется творить безбашенную ерунду, словно он мальчишка, а не серьёзный бизнесмен, взявший в кулак половину города, пока другая половина лежит на ладони второго человека, чья башня хорошо видна из его окна, и оттуда наверняка можно увидеть и его собственные окна. Но вот его главное безумие и владелец второй половины города входит в двери и идёт по крупному ворсу ковра, скрадывающего шаги, а у Сана всё равно сладко замирает сердце, когда он ощущает чужое тепло за спиной.        Чан кладёт ему подбородок на плечо, опускает руки поверх ладоней. Тёплые, чуть шершавые. Слухи не врут — рукопашный бой как минимум. Сан ощущает, как тело реагирует на чужое присутствие и плавно расслабляется, заполняясь колючими пузырьками предвкушения. Руки Чана на пару оттенков светлее, чем его собственные, оттенённые белизной рубашки, отчего кажутся ещё более смуглыми.        Всего несколько минут назад Чан неспешно подошёл к нему со спины, держа руки в карманах брюк. В идеально сидящем по фигуре костюме он выглядит старше своих лет, представительнее и опаснее. И если Сан похож на модель со страниц модного журнала, то Чан — на вершителя судеб. Хотя на деле вдвоём держат город на ладонях, и если захочется схлопнуть их, они единственные, кто может остановить друг друга.        Чан разворачивает Сана к себе, сжимая пальцы на плечах до приятной боли, и наверняка до синяков, которые можно рассматривать наедине с самим собой будто трофеи. Сан смотрит в блестящие глаза и сглатывает, замечая, как жадно это движение прослеживает Чан, медленно обводя губы языком, и как вспыхивают в его тёмных глазах опасные огоньки. Зажечь схожие в чужих глазах — дело секунд, это греет и распаляет. Игра, не имеющая ни начала, ни конца.        Но их игра это не «прятки». Они играют в «кошки-мышки», где один либо уступает, либо отталкивает, а второй ищет новые возможности и способы, чтобы пощекотать нервы и ощутить своё могущество над другим. И даже если сейчас смертельно хочется смять полные губы Чана в поцелуе, Сан делается серьёзным и поправляет галстук едва заметно дрожащей рукой.        — Прости, сегодня у меня много дел.        Чан всего лишь на секунду позволяет проявиться настоящим чувствам, и Сан в какой-то мере чувствует себя отмщённым за прошлый раз. Чан усмехается уголком губ, помогает поправить галстук, затягивая его немного туже, чем стоит, и всё же ловит сиплый выдох Сана, замирая в миллиметре от губ, а потом отходит к окну, делая вид, что застёгивает запонку.        Сан смотрит на его фигуру со смазанными очертаниями полумрака и никак не может понять, как они пришли к тому, что между ними сейчас. Сейчас бы притянуть Чана за галстук к себе, прижаться всем телом, наслаждаясь чужими прикосновениями, медленно раздеть и позволить раздеть себя. Непременно не дать прикоснуться к тугой цепочке на шее, а на Чане оставить немного распущённый галстук.        Но игра есть игра.        Сан не хочет проиграть, хотя очень хочется признать поражение и разрешить себя любить. Он почему-то уверен, что Чан умеет любить так, как многим и не снилось. Ему есть, что дать в ответ, но, чёрт возьми, первым сдаться он не имеет права. Хочется, чтобы отблеск огня превосходства горел в его зрачках, а не в глазах напротив.        Шоу должно продолжаться.        Услышав, как звонко ударяются ледяные кубики о стенки бокала, Сан вздрагивает, понимая, что Чан всё ещё здесь, и это бьёт под дых. Из-под полуопущенных ресниц Сан наблюдает за тем, как Чан неспешно делает глоток за глотком, глядя на него поверх бокала. Во рту растекается фантомная дубовая горечь, но Сан стоически отметает желание присоединиться.        Он берёт документы и пустым взглядом смотрит в них, постукивая закрытой ручкой по столу. А перед глазами увитая выпирающими венами рука; длинные пальцы, обхватывающие бокал; торчащие из-под графитового пиджака белоснежные манжеты рубашки; дорогие часы, подчёркивающие длину ладони и пальцев; облегающие ягодицы и бёдра брюки; начищенные до блеска оксфорды.        Рядом с Чаном думать почему-то не получается, как бы он ни старался. Сан тихо выдыхает через приоткрытый рот, прикрывая глаза. Что стоит поддаться и уступить? Почти ничего. Только дурацкие принципы и обещание самому себе. Тут дело не в случайно оброненной фразе, не в споре с Уёном, который самого чёрта перехитрит и объегорит, не в том, что Сан не хочет. Он просто боится, что однажды уступив, пропадёт навсегда.        Но всё равно кажется, что Чан остался где-то под кожей с их первой встречи, с самого первого мгновения понятной лишь одному небу игры. Будто танец. Шаг вперёд, два назад. И так уже второй год. Даже не верится, что он смог так долго продержаться. Ведь устоять перед Чаном не так-то просто. Может, если знать о нём только из газет и журналов, но стоит оказаться в одном помещении, обратного пути уже не будет — все остальные люди попросту меркнут.        Потому что Бан Чан.        Его бы ненавидеть за то, что творит с ним что-то непонятное и тёмное, от чего лучше бы держаться подальше и думать о том, что пора бы обзаводиться семьёй, пока не поползли разные слухи, но он необъяснимо зависим и не хочет избавляться от этого болезненно-сладкого чувства. Сан лишь глотает жадными порциями вязкий воздух, пропитанный недоговорённостью и никак не отступающим возбуждением.        До одури хочется оказаться ближе, ярче, открытее. Хочется прижаться без необходимости увильнуть спустя мгновение. Хочется открыться и получить наконец то, о чём оба думают каждый раз, оказавшись рядом. Но как бы ни искрило, они снова отступят, чтобы попробовать друг друга на прочность спустя время.        Чан оказывается близко одним рывком, ведёт носом от воротника к забритому затылку, отчего свежая стрижка ощущается ещё ярче. Сан тяжело дышит и дуреет от чужого запаха. Когда к шее прижимаются чужие чуть влажные губы, перед глазами плывёт туман, бледной пеленой закрывающий реальность и вынуждая её менять очертания. От желания прогнуться в пояснице спасает кресло, отделяющее его от Чана. В ином случае он бы сдался прямо сейчас.        Стон он гасит зубами, закусывая нижнюю губу так сильно, что во рту появляется медный привкус крови. Рука так и замирает, не коснувшись колпачком ручки стола. Сан не уверен, что дышит. Сейчас бы откинуть голову, но не на спинку кресла, а на крепкое плечо, впустить в рот горячий и настойчивый язык, разрешая себе застонать.        Он готов даже к укусу, лишь бы сделать наконец два шага вперёд, вместо отступления на два. Но Чан будто читает мысли, обыгрывая его в незримые шахматы, молча жмётся губами, будто пытается напиться его жизненной силой до следующего раза, буквально вынуждая жмуриться в предвкушении.        Сан сам себя не простит, но хочется поддаться. Но не сейчас, не так. Нужно, чтобы Чан сам озвучил то, ради чего продолжается этот танец на двоих без возможности перетечь в горизонтальное положение. От напряжения сводит бёдра, а от желания скручивает низ живота огненным узлом невысказанных чувств.        Наэлектризированным удовольствием по позвоночнику ползут мурашки. Хочется, чтобы это никогда не кончалось, и Сан почти захлёбывается дыханием, понимая, что почти вцепляется в чужую кисть, чтобы продлить прикосновение, притянув к себе и прижав хоть так, хоть через кресло, но чувствуя фантомный жар, от которого перед глазами цветные пятна.        Хлопок двери будто ледяной душ приводит в себя. Рывком, будто ударом, падением сердца куда-то в бездну преисподней. Сан устало откидывается на спинку и съезжает в кресле, отбрасывая безвозвратно испорченную перьевую ручку в смятом корпусе.        Ну что ж… игра продолжается.