Мне жаль тебя

Уилла шатает из стороны в сторону, как только что сошедшего с корабля плохого матроса, и картинка перед глазами пляшет волнами. Образ поджавшей губы Джессамины тоже расплывается в разные стороны, и удержать его в нормальном виде никак не получается. Уилл даже начинает думать, что у него галлюцинации от паленого пойла. Откуда бы Лавлейс взяться в коридоре посреди ночи? Он головой из стороны в сторону мотает, но образ все не исчезает никак. Джесси хмурится, но стоит на месте. Она явно не ожидала встретить его на пути; так рано для забулдыги, и так поздно для охотника, на самом деле. В принципе, можно понять некоторое замешательство. А Уиллу Джем часто говорил, что он идиот, хотя и находчивый иногда. Уилл улыбается во весь рот и совершенно обыденно, привалившись плечом к стене, которая почему-то отъезжает на пару метров в бок, едва ли не позволяя ему грохнуться на пол, спрашивает: – Как там твой кукольный домик, Джесси? И пальцем указательным задевает ее нос, чтобы в следующую секунду окончательно убедиться, что она самая что ни на есть настоящая. Джесси, которая слишком много всего прячет за своей высокомерностью, и которую так просто расковырять до состояния открытой, кровоточащей раны. Это ему, захмелевшему, кажется безумно забавным почему-то. Джесси хватает его за поднесенную к лицу руку, ногтями в тыльную сторону ладони впиваясь, и шипит сквозь зубы: – Пошел к черту, Эрондейл. А на дне зрачков – какие-то оттенки шока, будто он ее ударил. Уилл на это даже внимания не обращает. Он слишком пьян, сейчас слишком ночь, а Джесси слишком злая, что два остальных фактора позволили ему просто пройти мимо. Улыбается только шире; синие глаза в пьяном веселье отливают светом ведьминских огней. – Уже и выражаешься, как простолюдины? – будь Джесси вампиром, ее глаза налились бы кровью от злости. – Значит мое присутствие в Институте не бесполезно. Того и гляди, станешь с себя это тряпье, возьмешь в руки меч и пойдешь убивать демонов, как все нормальные о... Пощечина прилетает с таким звонким шлепком, что эхо прокатывается по всему коридору. Джесси отпихивает его от себя, дыша, как пробежавшая пару километров легавая, и смотрит так, будто хочет еще добавить, а потом и вовсе его добить. Уилл пошатывается и моргает несколько удивленно, заторможено. Джесси вздергивает подбородок, пальцы в кулаки сжимает и вдыхает шумно. Уилл ждет, что она сейчас начнет кричать, осыпая его разнообразными оскорблениями и стремясь перебудить весь Институт. Но Джесси молчит. Молчит, и Уиллу от этого становится не по себе. Он привык скандалить ради забавы и хотя бы какого-то кипиша, когда становится скучно. А Джесси молчит. Даже не сбегает, не зовет Шарлотту. Просто стоит и смотрит на него с таким праведным гневом в глазах, какого Уилл еще не видел. Не будь он в замешательстве, обязательно восхитился бы своей работой. Но Джесси мысленно считает до восьми, скрещивает руки на груди и говорит, даже не злобно, а подчеркнуто сдержанно: – Мне жаль, Уилл, что тебе приходится так стараться быть невыносимым и мерзким человеком, – холодно произносит она. Уилл замирает, как статуя и, кажется, бледнеет. – Я понимаю, что что-то вынуждает тебя вести себя столь отвратительно, но также вижу и то, что ты сам от всего этого не в восторге. Поверь, я далеко не слепая, а уж тем более не слепой Джем, который бы не стал терпеть простого эгоистичного идиота рядом, хотя я иногда в этом и сомневаюсь, особенно после появления Тессы. Но мне жаль, что ты по каким-то причинам должен отталкивать всех людей и доводить их до желания убить тебя на месте, – а затем, более твердо и даже жалостливо, – Мне жаль тебя Уилл. Уилл смотрит на нее ошалело, будто бы она его ударила снова, да еще и чем-нибудь тяжёлым. Джесси пальцами по локтю постукивает и ждет, что он ответит на это. В коридоре повисает такая оглушительная тишина, словно весь воздух выкачали. Уилл чувствует себя так, будто готов выблевать собственные лёгкие. Но не может понять, почему именно. Он сглатывает и говорит: – Джессамина, ты... – Поразительно, ты смог вспомнить моё имя. Снисходительная гримаса сползает с ее лица, подобно оплавленному огнем воску. Брови нахмурены, губы сжаты в тонкую линию, с чуть подрагивающими в удовлетворении уголками. У Уилла в мозгу что-то щелкает, как свет включается в комнате. Она издевается. Определенно издевается, и выходит это у нее лучше некуда. Джесси не изучает его, как Тесса, не понимает, как Джем, не сочувствует, как Шарлотта; Джесси пробивает в нем точные, безумно болезненные – ведь она знает, куда именно нужно бить – сквозные дыры, словно спицами, и смотрит внутрь, как в открытое окно. А внутри у него – зеркало, в котором она сама отражается. Джесси смотрит в это облитое кровью зеркало и усмехается: – Неужели ты действительно поверил, что мне жаль? А затем подходит еще ближе и тихо продолжает: – Мне абсолютно все равно на то, как ты себя чувствуешь, и что ты там чувствуешь. Но, поверь, я вижу все и хочу, чтобы ты это запомнил, – ее голос, слишком тихий по сравнению с обычным тембром, сейчас кажется ужасно громким; настолько, что мог бы разбудить Генри и вытащить его из подвала. – О, и, если еще раз упомянешь мой дом, об этом узнают в с е. И ты сгниешь под тонной чувства вины, в заботливо вырытой всеми доброжелателями яме. Джесси не дожидается от него ответа: поднимает юбки и уходит прочь походкой абсолютной победительницы. Эрондейл разжимает пальцы, чувствуя, как вниз по ладони стекают тонкие дорожки крови. И, неожиданно даже для самого себя, усмехается. А Джесси останавливается возле поворота и бросает через плечо: – Катись к черту, Уилльям Эрондейл. Тебе там самое место.