Плыть по течению

Стайлз не любил реальность. Безрадостная и одинокая, она не предполагала счастливого финала для двадцатилетних девственников с хроническим расстройством нервной системы. Он глотал пачками психостимуляторы, и волчат воротило от гнилостного запаха таблеток, с которыми он ничего не мог сделать. Множественные попытки отказаться от аддералла ломались под грузом побочных эффектов, и Стайлз искренне не знал, как с этим бороться. Поставленный на учет в семь, он должен был уже вылечиться, перестать страдать от бессонницы, панических атак, припадков дислексии и периодической тошноты, но бесконечные обследования и чертова томография намекали на такой же жалкий конец, какой был у его матери. Маловероятно, что он продержится до тридцати. Стилински чувствовал себя отвратительно. Когда впервые потерял дар речи от божественной красоты Лидии Мартин, и на протяжении всех последующих семи лет, когда они случайно сталкивались в перерывах между уроками. Но любить первую красавицу школы значительно проще, чем потерять голову от серийного убийцы с манией величия. Когда летучие мыши в первый раз зашелестели крыльями в животе, а коленные чашечки завибрировали в ногах, Стилински хотел застрелиться. Он смотрел, как окровавленные руки Питера сжимаются на горле Кейт, и радовался, что передозировка аддералла может вызвать эректильную дисфункцию, иначе Стайлз давно бы уже сверкал крепким юношеским стояком. Флаг над Рейхстагом в мае сорок пятого и то не горел так ярко, как могла бы его вздыбленная ширинка в столь щекотливой ситуации. А потом Питер умер, и Стайлз решил, что сможет жить дальше, как самый обыкновенный подросток с кучей проблем, комплексов и незначительных правонарушений. Но Питер воскрес, ночные поллюции вернулись, как и превышения предписанных врачом дозировок.  Поглощенный своими страданиями, Стайлз постепенно терял смысл жизни, а его эмоциональный фон смешивался с безжизненной серостью ахроматического спектра. Интерес к сверхъестественным пропадал, и даже канимы-убийцы, ведомые не хозяином, а совокупностью инстинктов и влиянием луны, не пугали и не заставляли адреналин бурлить в крови как раньше, когда он, будучи бритоголовым засранцем откапывал тело Лоры на пороге сгоревшего дома.  Парень увалился на выкорчеванный из земли старый пень и равнодушно следил за стаей и ее бессмысленными попытками сразить очередное знамение судного дня. Будь Дерек немного умнее, а Скотт не таким жалостливым, проблема могла решиться до того, как у этой твари сформировались крылья, рога и ровный заборчик ядовитых шипов, шествующих гордой вереницей от самого затылка и до кончика хвоста. Но альфы хотели взять тварь живой, вразумить ее, возможно, перенять на свою сторону или пристроить в какую-нибудь неплохую стаю, потому что в их уже был Джексон. Тот пытался помочь, но, как оказалось, яд ящериц не действовал на себе подобных, и Уиттмор, вечно отлынивающий от тренировок, не обратившийся в полноценного сверхъестественного дракона, так и не смог хоть что-либо сделать. — Пора положить конец этим танцам, — раздраженно зашипел Питер и, подкравшись к каниме со спины, насквозь продырявил ей грудь.  — Какого хрена? Питер окинул племянника равнодушным взглядом и, не без труда вытащив руку из безжизненного тела, принялся рассматривать сердце канимы. Темно-фиолетовое, с еще сокращающимися мышцам и влажно поблескивающими от крови полыми венами.  — Не стоит благодарностей. Дерек взревел раненым вепрем, вторя такому же вою Скотта. Их альтруизм выбешивал Стайлза до мозга костей, но он продолжал сидеть на сухом пне и пялиться в пустоту. У Питера даже в полуобороте пальцы были длинными и жилистыми.  — Мы же не хотели его убивать!  Питер смотрит на Скотта устало и снисходительно: — Ты ошибаешься, мой дорогой истин… Маккол замер одновременно с Питером. Широко раскрыв глаза, он словно в замедленной съемке наблюдал за тем, как смешно вытягивается от удивления лицо оборотня, а потом с размаху впечатывается во влажную от крови землю. Стая с минуту смотрит на неподвижное тело Хейла прежде чем удариться в панику и кинуться со всех ног к оборотню. Дерек скользит коленями по грязи, падая подле дяди, и осторожно переворачивает его на спину, боясь обнаружить на его лице первые признаки смерти. Но Питер выглядит донельзя комично и восхитительно нелепо с прилипшими к лицу листьями, кусками грязи и хмуро нависшими над переносицей бровями. Стайлз пытается не пялиться на задравшиеся полы рубашки. — Ты… — облегченно шепчет Дерек. — Живой, — заканчивает за него Питер и безрезультатно пытается смахнуть со лба травинку. Он даже мизинцем пошевелить не может, и это чертовски похоже на те шесть лет ада, что волк провел в коме. Уиттмор несколько минут заинтересованно пялится на волка. Его руки все еще блестят от крови, и Джексона это странным образом интригует. Сущность канимы загадочна и необъятна, чтобы бестиарий мог дать хоть что-то дельное, а его Уиттмор изучил от и до в попытке понять, какого хрена он не может обратиться в нормального оборотня, а вместо этого уподобляется ядовитой лягушке, стоит Дереку приказать. Окунув палец в зияющую на груди трупа дыру, юноша заинтересованно понюхал вязкую кровь. Пахло странно. Привычный отголосок металла оседал на языке, но к нему вдобавок примешалось что-то еще. Ментол или перечная мята. Джексон не был уверен в том, что нос его не подводит, но шестеренки в голове противно скрипели, подводя к смешному выводу. Зачерпнув еще немного крови, парень встал, провел пальцем по щеке Скотта и, заинтересованно склонив голову, замер в ожидании реакции.  Маккол брезгливо потер щеку: — Ты чего? — Кое-что проверяю, — хмыкнул Джексон, не без удовольствия наблюдая за тем, как, покачнувшись, Скотт падает прямо к его ногам.  — Яд канимы?  Джексон кивнул: — Тут два варианта: либо эта зверюга эволюционировала и ее кровь тоже стала паралитиком, либо Питер, когда убивал, нарушил целостность оболочки ядосодержащих желез… Я склоняюсь к первому варианту, потому что источник яда у канимы находится в основании шеи и под хвостом. А дыра в сердце. — Замечательно, — Питер раздраженно закатил глаза. — И долго я так буду? Джексон пожал плечами: — Часа два максимум. Или минимум. Канима-то полностью сформировалась. Моего яда хватило бы максимум минут на тридцать.  — Как же это все не вовремя, — Дерек перевел взгляд с дяди на труп, представляя, сколько всего придется сделать, чтобы натасканные полицейские овчарки не привели в эту местность никого из участка. Возможно, понадобится помощь Пэрриша. — Я отвезу его. Стайлз вскочил непозволительно резко, чтобы нарваться на порцию удивления в глазах стаи. Стоило ли вообще нарываться на инициативу? — Я все равно тут больше не нужен, — продолжил юноша, растягивая по лицу глупую улыбку, — и я единственный знаю, где находится квартира Питера. — Пронырливый щенок, — процедил сквозь зубы старший Хейл. Он надеялся, что никто из стаи не станет нарушать его личное пространство, но мужчина совершенно забыл, что неугомонный подросток с доступом к полицейской базе данных попросту не может не знать таких вещей. Странно, что Дерек до сих пор не в курсе. — У нас все равно нет другого выбора,  — вздохнул альфа.  Стайлз не понимал, чем думала его голова, когда он вызвался играть в личного шофера парализованного оборотня. Питер был зол и злости своей даже не скрывал, ворчал всю дорогу, проклинал Дерека и чертового Скотта, с которым они так и не смогли поладить, и которые не смогли вовремя прибить крылатую бестию. Слова лились рекой, и Стайлз, благополучно их игнорируя, выруливал к автостоянке возле дорогой новостройки с наружным стеклянным лифтом. Его малышка за всю дорогу так ни разу и не показала своего своенравного характера, мягко шурша стареньким двигателем. Он остановился возле красного BMW и смущенно замер. Его ржавая консервная банка с потертыми синими боками, потерявшими лоск еще в прошлом веке, смотрелась инородно и нелепо рядом с дорогими иномарками, и юношу от этого воротило. Так ли он подходил Питеру Хейлу, как казалось мальчишке в его мечтах? Стайлз вылез, громко хлопнув дверью, и замер на несколько минут, заполняя легкие холодным свежим воздухом. В голове гулял туман и мысли, которых там быть не должно, но которые появлялись от запаха и ворчливого голоса волка.  — Где ключи?  — спросил Стилински, открывая перед Питером дверь. Тот попытался вывалиться и неудачно удариться головой об асфальт, но крепкие руки подростка подхватили его и вернули к относительно приемлемому положению.  — У консьержки возьми, — устало выдохнул волк. — Мои остались в машине. Дерек должен был отвезти ее к лофту. Стайлз, когда впервые увидел воочию Ferrari 250 GTO 1963 года матово-красную подумал, что звание самой дорогой машины в мире она полностью оправдывает, как и корона, плотно обосновавшаяся на голове Хейла-старшего.  Квартира Питера надменно взирала на ночной Бейкон с высоты семнадцатого этажа. Стайлз думал, что сойдет с ума, пока медленно, слегка лениво лифт вез их с Питером наверх, периодически нерешительно замирая перед этажами. Девяносто килограмм живых мускул худосочному шестидесятикилограммовому подростку казались неподъемным грузом, высосавшим из него всю душу, пока Стилински с упорством барана тащил обездвиженного ликана, который, слава Богу, молчал, к его шикарной золотой клетке. Скинув Хейла на пол прямо в коридоре, юноша с облегчением  выдохнул. Его легкие, как и мышцы на ногах, горели адским пламенем, но он только сейчас по-настоящему осознал, насколько устал. Даже Финсток его так не гонял, когда мстил за неуместное обрезание, упомянутое в пылу охватившего его вдохновения в эссе по экономике. — Спасибо, — хмыкнул Питер, и Стайлз раздраженно на него посмотрел. В его словах не было ни грамма искренности, и парень был уверен, что волк поблагодарил его чисто ради галочки, нежели на самом деле был в чем-то признателен.  — Да подавись, — ответил подросток и, отдышавшись, потащил волка дальше, к спальне. Стилински знает, что слишком добр, и даже Дерек считает, что Питер не заслуживает к себе нормального человеческого отношения, шпыняя дядю словно безродного щенка. Возможно, поэтому последний так дергается, когда кто-то пытается сблизиться с ним.  Стайлз сгрузил Хейла на кровать. Большая и мягкая, будто специально созданная для того, чтобы трахаться на ней ночами напролет. Массивная кожаная спинка цвета насыщенного венге, шелковое постельное белье — извращение в чистом виде. — Ты мог этого и не делать. — Мог, — согласился Стилински.  — Но все равно спасибо. Мои старые кости будут тебе благодарны.  Стайлз бросил на Питера долгий задумчивый взгляд, на его мятую рубашку, крепкий плоский живот — не такой рельефный, как у Дерека, но с очаровательной родинкой возле пупка, которая успела промелькнуть перед глазами, когда младший Хейл грубо тащил дядю к машине Стайлза. Волк лежал расслабленно, откинув голову на подушку. Его адамово яблоко слегка дернулось, когда Питер облизал пересохшие губы, и Стилински задохнулся от посетившей при этом его мысли.  Питер Хейл парализован.  Он не сможет сопротивляться, если… Юноша покачал головой, пытаясь выкинуть из головы ненужные мысли.   — Стайлз?  Он вроде как уже достаточно долго терпит, чтобы отказываться. Он терпел с Лидией, и наступает на те же самые грабли с Хейлом. Так почему нет?  Уняв дрожь в руках, Стилински осторожно стянул с волка ботинки, кожаные, наверняка дорогие, как и все то, чем окружал себя оборотень.  — Полагаю, этого достаточно. Иди домой. На Питера Стайлз старался не смотреть, выкидывая в сторону носки, справляясь с брюками и пуговицами на рубашке. С учетом того, что мужчина двигаться не мог, Стилински справился достаточно быстро, оставляя только трусы.  — Какого черта ты творишь? — процедил Питер, заливая радужку алым. Он выпустил клыки и когти, но выглядело это уже не так страшно, как во времена, когда оборотень мог ими воспользоваться по назначению. Стайлз равнодушно посмотрел на трансформацию и грустно улыбнулся. Ему совсем не было страшно. Скорее больно, чертовски больно от того, что иначе парень никогда не сможет даже на дюйм приблизиться к объекту своего помешательства.  — Ты не страшный, — шепчет он,  избавляясь, наконец от боксеров. Член Питера вяло лежит рядом с такими же безразличными яйцам. Бритыми, стоит заметить.  — Посмотрим, что ты скажешь, когда я порву тебе глотку, щенок.  Стайлз сходил на кухню, порылся в шкафчиках и нашел обычное растительное масло. Искать смазку, которой у волка может просто не водится, он не стал. Тратить свое время, и без того не безграничное не было никакого смысла. Джексон сказал, что у него есть два часа, и Стайлз воспользуется ими полностью.  Когда юноша вернулся, Питер продолжал лежать. Крылья его носа раздувались от переполнявшей его ярости, а жилы на висках извивались гремучими змеями, когда Стайлз, ничуть не скрываясь, поставил на прикроватную тумбочку масло, и стянул с себя толстовку. — Я… я давно уже, — прошептал юноша, осторожно присаживаясь возле волка, — давно… Дрожащая рука мягко легла на грудь волка, кончиками пальцев задевая горошину соска. Темные волоски щекотали ладонь, и Стилински не смог сдержать улыбки, потому что в его мечтах те казались жесткими и колючими. — Я знаю, что это неправильно, — продолжил он, ведя руку выше, к ключицам. — Потом можешь делать со мной все, что захочешь. Можешь даже убить. Стайлз осторожно перекинул ногу и уселся на бедра мужчины. Теперь он мог трогать Питера двумя руками, оглаживать бока, царапать под ребрами, следя за тем, как красные полосы от человеческих ногтей стремительно исчезают со смуглой кожи. Он мог взять Питера за руку, разглядывая крепкие мужские пальцы. Хейл продолжал лежать, подобравшись как хищник перед прыжком, и напряженно следить за движениями мальчишки. — В тебе ведь нет ничего хорошего, — хрипит Стайлз, смаргивая подступающие слезы. — Ты жестокий, грубый. Ты параноик и самый настоящий мудак. Ты укусил Скотта и чуть не свел с ума Лидию. Я должен ненавидеть тебя, Хейл, но вместо этого я постоянно пытаюсь найти в тебе хоть что-то хорошее. — Я ведь злодей, Стайлз, — говорит, наконец, Питер, и Стилински дергается от неожиданности и выпускает его руку.  — Да, — соглашается, — я все еще помню об этом. Юноша закрывает глаза и осторожно наклоняется вперед до тех пор, пока его искусанные губы не касаются мерно вздымающейся груди ликана. Теплая. Нет, горячая. Стайлз судорожно вздыхает, выцеловывая на смуглой коже созвездие волка, подбираясь к крепкой шее и утыкаясь в нее носом. Питер пах терпко, по-мужски, забивая легкие ароматом сандала и пачули. Парень провел языком по выступающему изгибу кадыка, чувствуя во рту оседающий привкус горького шоколада. Правильно, Питер не мог быть сладким или воздушным. Он не зефир, чтобы маленькие девочки-школьницы растапливали его в кружке горячего какао. Эти слова ему, в принципе, не подходили под каким углом ни глянь. Питер обязан быть на вкус как Chocopologie от Knipschildt, потому что в любом другом случае это не будет тот самый Хейл, мстительно перерезавший глотку Кейт и чокнутому безротому наемнику с томагавком.  Стайлз прикусывает кожу на шее, спускается ниже и смыкает зубы на соске, чтобы тут же повторить это со вторым. Стилински нравится, что Хейл под ним такой податливый, несопротивляющийся, и от этого в штанах становится чертовски тесно, но парень не собирается торопиться. Возможно, это его последние минуты жизни, чтобы так бездумно бросаться в пучину разврата, не привнеся хоть немного романтики.  — Я безумно влюблен в тебя, — шепчет Стайлз, впиваясь поцелуем в ту злосчастную родинку возле пупка. Питер судорожно вздыхает. Член его по прежнему остается безучастным. Стайлз не насильник, не изувер, он не станет эгоистично следовать лишь на поводу собственных желаний, забывая о лежащим под ним мужчине. — Уже три года.  Питер вздрагивает, когда горячие губы Стилински прикасаются к его члену.  — Еще не поздно остановиться. — Нет, — выдыхает Стайлз, — я уже не смогу. Во рту солоно и терпко, и мягкая плоть Питера ощущается на языке тяжело и горячо, непривычно и чертовски возбуждающе. Он не спец в таких делах, но, начерпавшись опыта на просторах интернета, юноша знает, что зубы рекомендуется держать подальше, а языком невзначай задеть уздечку. Мальчишка старается, чувствуя себя как на экзамене, и чертовски пристально следит за реакцией волка. Он отстраняется, не без облегчения замечая, что член Питера начинает неторопливо твердеть. Красная головка, показавшись лишь наполовину, уже блестит от обилия слюны. Стайлзу нравится вкус Питера, вкус его предъэякулята и яиц. Он пошло чмокает и проводит языком по всей длине ствола, заставляя мужчину под ним судорожно вздохнуть. Вряд ли это будет самый лучший минет в его жизни, но Стайлз, по крайней мере будет стараться, чтобы он запомнился волку на всю жизнь. Он заглатывает полностью и практически давится, но это ничто по сравнению с тем, как дрожит в его рту плоть оборотня. Питер готов.  Стайлз тянется, чтобы достать с тумбочки масло, и неосторожно выливает его на свою ладонь, пачкая простыни и бедра Хейла. — Черт, — хрипит волк, когда мальчишка воодушевленно начинает сосать, попутно приставляя к его анусу теплый, добротно смазанный палец. Стайлз хотел бы быть снизу, но подрочив пару раз дома и надавив на тот самый заветный бугорок простаты, почти полчаса пытаясь прийти в себя и справится с дрожью в коленях, он решил, что должен доставить волку то же удовольствие, что испытал сам.  — Если будет больно, — шепчет юноша, — скажи. Я остановлюсь.  — Мне больно? Стайлз усмехается и качает головой. — Я ведь знаю, когда ты врешь. Стилински лижет член, потирая языком чувствительную покрасневшую уретру. Его палец внутри оборотня, и там чертовски жарко и узко, и этого достаточно, чтобы в голове больше не осталось ничего, кроме мыслей о болезненном давлении в брюках. Стайлз замирает, боясь сделать что-то не так, наощупь находит простату и уверенно потирает ее подушечкой пальца.  — Ста-а-айлз, — хрипит волк. Он не может выгнуться, не может дернуться, но тело его наполняется сильной дрожью, когда мальчишка повторяет манипуляцию.  — Ты чертовски красивый, — шепчет Стайлз, невинно касаясь истекающего члена. Соленая влага оседает на его губах, и он непроизвольно облизывается.  — Я убью тебя, лапушка. Я точно убью тебя. И никакой шериф мне не помешает. — Я не стану сопротивляться.  Стайлз добавляет второй палец, щедро смазав его маслом, и тот входит легко и плавно. Он больше не трогает плоть Питера, достаточно того, что каждый раз юноша проходит по предстательной железе, и член Хейла от этого извергает все больше и больше смазки. Три пальца, четыре, пять. Волк практически готов, так что Стилински приходится сжать основание, чтобы тот не кончил слишком рано. Разница в их возрасте вряд ли даст шанс на второй заход.  Стайлз не решается целовать в губы, это слишком интимно, но он позволяет себе целовать его грудь, шею, ключицы. Он оставляет мокрые следы и красные засосы, пока смазывает свой член и приставляет его к судорожно сжимающемуся анусу. Дырка мокрая, блестящая, и она засасывает член Стилински настолько уверенно и легко, что в попытке обнаружить на лице Питера хоть что-то, указывающее на боль, Стайлз ничего не находит.  — Я безумно влюблен в тебя, — шепчет юноша, на пробу двигая бедрами. — Люблю, — повторяет. Он задает медленный неторопливый темп, пытаясь попасть по простате и не кончить слишком быстро. Питер протяжно стонет под ним, и Стилински не может от этого не улыбнуться. Новое движение и новый стон, позволяющий парню ускориться.  — Я люблю тебя. Стайлз никогда не стал бы называть себя опытным любовником, но он внимательный и ответственный, он старается сделать все правильно, как по учебнику, чтобы, по крайней мере, не облажаться полностью. Питер под ним хрипит от каждого толчка и покрывается испариной, так что Стилински, наверное, может похвалить себя. Его партнеру приятно, а это значит, что он еще ни разу не облажался, не считая ситуации в целом. Он словно бы приручал все это время дикого зверя. Тот сидит на цепи, но стоит паралитическому действию закончиться, и зверюга, ни на секунду не задумавшись, вцепится в глотку мертвой хваткой, отстаивая свою свободу. Стайлза это возбуждает. Как и бархатные стенки прямой кишки, скользкие от обилия масла и предэякулята, сжимающие его настолько плотно, что становится трудно двигаться и дышать.  — Прости, прости меня, — шепчет Стилински, давясь собственными слезами и наращивая темп.  Питеру хорошо. Он никогда и никому не позволил бы взять себя подобным образом, но мальчишка старательно давил на простату при каждом толчке, выбивая из легких воздух. Хейл никогда бы не думал, что такая ситуация вообще может произойти в его одинокой, асоциальной жизни, но он продолжает лежать у себя дома, на своей кровати, с задранными кверху ногами, его трахает мальчишка, влюбленный в него целых три года, и плачет то ли от обиды, то ли от наступающего оргазма. Питер хрипло стонет, боясь признаться самому себе, что ему нравится. Стайлз вторит ему своими всхлипами и уверенно кладет руку на стоящий колом член оборотня. Им осталось немного, пару резких толчков, чтобы дойти до финала, но мальчишка дразнится. Он то потирает большим пальцем головку члена, то пережимает основание, не позволяя кончить, он то ускоряется, то непозволительно медленно выходит, покидая тело волка практически полностью, чтобы потом так же медленно заполнить его собой.  — Давай уже, — рычит Питер, чувствуя подступающий оргазм и горячие соленый слезы, капающие на его грудь.  Стайлз ускоряется, размашисто двигая бедрами и сжимает член Питера крепко и жестко. Он не церемонится, зная, что в самом конце не нужны никакие ласки и нежность, а небольшая боль только добавит остроты ощущений.  Стилински хочет видеть. Он нависает над волком, вдалбливая того в мягкий матрас, и внимательно следит, как на небритом мужском лице закрываются глаза, смыкаются брови на переносице, чтобы через мгновение Питер мог удивленно раскрыть рот и с громким рыком излиться мальчишке в руку. Стайлз не останавливается и не меняет направления, продолжая проходить головкой по простате, заставляя волка трястись, словно в приступе эпилепсии. Это хорошо и больно одновременно. Стилински знает на собственном опыте. Ему хватает еще пару секунд, чтобы последовать за волком и сотрястись всем телом, кончая внутрь. Возможно, не стоило этого делать, или изначально неплохо было брать с собой презерватив, но мальчишка слишком давно об этом мечтал, чтобы избавить себя от последней возможной радости. Он плачет. Это самый лучший и одновременно самый худший день в его жизни. Он некоторое время не выходит, уткнувшись носом в грудь оборотня, захлебываясь слезами, и ждет, боясь смотреть Питеру в лицо, пока не чувствует на своем затылке руку.  Питер смотрит на него и хмурится: — Ты идиот, Стайлз, — шепчет мужчина, стирая слезы с опухшего лица мальчишки. — Эта дрянь уже давно не действует.