for life

— Нам пора заканчивать все это, — Бэкхён затягивает так, что жжет легкие, распарывается трахея, дыхание переплетается с дымом, заставляя его поперхнуться. Он не обращает внимания на моросящий противный дождь, не замечает ледяной ветер, что заставляет сжаться так, что кости торчат во все стороны. В принципе, Бён перестал на что-то обращать в этой жизни. Запираться в комнате сутками, терзая пальцы о струны — стало нормой. Курить, что потом кашляешь, будто подхватил туберкулез, наверное, тоже. Спускать деньги на всякое барахло, лишь бы отвлечь внимание, лишь бы заполнить пустоту — аналогично. Он выползает на репетиции лишь в самую лютую и поганую погоду, намереваясь выйти на крышу здания, чтобы задохнуться дымом, а может и сделать шаг в неизвестность, только вот Чанёль всегда по пятам. Пак не может оставить напарника ни на секунду, предчувствуя, что если упустит один раз — упустит уже навсегда. Остальные из группы пытаются переубедить его, что их вокалист не настолько поехал головой, чтобы прыгать, но кто они такие, чтобы им всецело доверять? — Что мы должны заканчивать? — уточняет Чанёль, стоя чуть позади. Он даже не вздрагивает от того, что его обнаружили, пусть и пытался идти тихо-тихо. Но Бэкхён неглупый. Бэкхён знает, что так просто его не отпустят. — С группой. Я, — он облизывает сухие губы, торопясь продолжить, — не вижу у нас будущего без него. — А может, ты не видишь его у себя? — осторожно замечает Чанёль, пальцами зарываясь в отросшие волосы. — Кёнсу так решил. Ты ничего не изменишь. Бэкхён сплевывает в сторону и тяжело вздыхает, наблюдая, как тлеет сигарета в руке. Оранжевый огонь нервно дергается на порыве ветра, будто подсказывает собственное внутреннее состояние. Или ему чудится? Пора заканчивать с таблетками. — Бэкхён, никто не виноват в этом. Он… он всегда был гордым, всегда был самоуверенным, всегда знал, что желал. — И это явно не я, — сердито выдыхает Бэкхен, оборачиваясь к другу. Тот слабо улыбается, а после поднимает взгляд к тучам, немного ежась от холода. — Он никогда не выбирал меня. Даже в группу его затащил Исин. Авторитет, блин, нашел. А ведь я тогда еще не приставал! — Просто мы повзрослели. Мы ведь начали играть в конце старшей школы, играли в университете, набирали популярность, набирали опыт, набирали аудиторию, но… Кёнсу казался мне всегда чужим для подобной музыки. Будто, — Пак хмурит брови, — ему хотелось чего-то простого, понятного для большинства. — Да, только я не поддержал его, — устало замечает Бён, туша сигарету о бетон. — И теперь Кёнсу нет ни в нашей группе, ни в моей жизни. Наверное, нужно было просто не лезть со своими чувствами. Может, — он поворачивается к Паку, надломлено улыбаясь, — было бы не так больно тогда. Но… — Нет. Мы не закончим с группой, Бён. Мы пашем, как никто другой. Мы отдали и вложили слишком много, чтобы всё бросить на ветер. Жизнь на одном парне не заканчивается. Да и… почему бы тебе не позвонить ему? — С чего я должен? Он бросил меня, Чанёль. После нашей грандиозной победы, как лучшей рок-группы года, он нас, меня, — Бэкхён судорожно хватает ртом воздух, вздрагивая от пробравшего насквозь холода — ветер усиливался. А слова теряли смысл. Как объяснить, что твое слабое сердце выдрали, распотрошили и выкинули на корм птицам? Как объяснить, что некогда вместе созданное, растворилось в небытие и не имело смысла? — Потому что тогда ты нажрался, как свинья. Я бы тоже тебя бросил, если бы ты мне почти рыгнул в лицо, говоря о том, что баллады дичь и скука смертная, — поддакивает вдруг подошедший Сехун, обнявший себя покрепче. — Ну и дуба-а-ак тут. Вы какие-то ненормальные, раз постоянно сбегаете сюда, — он показательно морщится, а после кивает на дверь. — Чунмён ноет там, что мы не отрепетируем нормально новые песни, время-то тикает. А Исин готов его придушить микрофоном, если тот не заткнется и не перестанет насиловать клавиши. Я его сдерживать не буду, он и меня заебал уже. Поэтому, пиздострадалец, после репетиции, — Сехун некультурно громко чихает, шмыгая следом носом, — ты звонишь нашему бывшему. Извиняешься. И перестаешь пороть чушь. Мы найдем гитариста, найдем временного, похуй, но найдем. — Бэкки, — Чанёль обнимает Бёна за плечо, — просто позвони. Прошло ведь буквально пару месяцев с его ухода. Я не думаю, что он заблокировал тебя. Он даже в чате до сих пор висит. Группа проживет без него, а ты явно нет. Раз уж он так важен тебе, то, пожалуйста, сделай ты первый шаг. И да, — он цепляет своей огромной рукой тощее плечо Сехуна, заставляя его ойкнуть, притягивая к себе ближе, — найдем. На похуй или на хую или…того красавчика, который все пытается склеить Исина. — Танцора-диска того что ли? — прыскают одновременно Бэкхён и Сехун. — Вообще-то, придурки, — низко выдает показавшийся Исин, который выглядел так, что готов был убивать, потому что подозрительно крутил в руке шнур от микрофона, — его зовут Чонин.

***

Бэкхён не успевает сделать этот шаг первым, потому что на личную почту приходит сообщение от Кёнсу. Первое за эти пару месяцев. До не особо радовал его сообщения раньше, в принципе. Поэтому Бён даже перегружает компьютер, надеясь, что ему мерещится. «Скука смертная. Дичь дичайшая. Блевательная блевота. Скулящее чудище. Унылая банальщина. Ты так красноречиво выражался, пытаясь меня переубедить, что баллады именно такие. А, там было еще что-то ругательное, но я выше этого. В общем, это всё передает тебе огромный привет в "лице" моей новой песни. Качество дерьмо, потому что это первое выступление с ней. Но знай, паскуда ты этакая, это песня для тебя. И хоть я тебя ненавижу, но меньше, чем люблю. И не звони мне после этого шедевра. Ни за что не возьму трубку, мудила. До Кёнсу.» — Мудила, значит? — хмыкает себе под нос Бэкхён, проматывая письмо до конца. Внизу был прикреплен видео-файл с подписью «for lifе». Сделав глубокий вдох, Бён решается нажать на него. На весь экран открывается видео. Скромный концертный зал заполнен полностью людьми разных возрастов. На небольшой аккуратной сцене расположилось два человека. Один за изысканным фортепиано, второй, в белом костюме, в центре с микрофоном. Едва начала звучать музыка из под пальцев за инструментом, как зрители зашумели, приветствуя исполняющих. Кенсу слабо улыбнулся на экране, а после прикрыл глаза, начиная петь после короткого вступления — зал взрывается коротким криком вновь. В этот же момент Бэкхён понимает одну вещь: его пробирает дрожь. От низкого, глубокого, пронизывающего насквозь голоса. Кёнсу не стесняется вкладывать в него все чувства, что одолевали его. Он буквально передает их своим голосом через такую простую и трогательную песню о любви. Никакой загруженности, никаких сложностей, никакого потаенного смысла, но от этого так щемит на сломанном сердце Бэкхёна, что он не замечает даже, что по щекам поползли редкие слезы. От душераздирающей ноты в середине песни, Бён забывает дышать, а сердце, кажется, стучать. Он смотрит, смотрит на Кёнсу, пытаясь уловить каждую эмоцию на любимом лице — те перетекали неспешно между собой, заставляя прочувствовать сильнее простую истину. Это было признание. — Хочу смотреть только на тебя целую вечность… Всю жизнь, — нежно, с мурчащей ноткой, с мягкой улыбкой заканчивает песню Кёнсу, опуская микрофон на колени, и поднимает взгляд. Аплодисменты не заставляют себя ждать. Бэкхён чересчур громко, надрывно всхлипывает, кусая губы до боли; взгляд ищет взглядом по комнате свой телефон. Пусть он самый мерзкий, плохой, отвратительный парень на свете, но он готов признать свою вину и забрать свои гадкие, сказанные в пьяном угаре, слова назад. Даже в глотку затолкать, даже подавиться ими. Находится мобильник на кровати, будто ждал своего часа. Бён включает на повтор видео, чуть приглушая звучание, набирая по памяти единственный номер, что знал наизусть. Песня сейчас маленькая страховка и одновременно успокоение. Гудки раздаются недолго, потому звучит мягкий голос, с усмешкой, который Бён был слышать всегда. Голос, который заставляет всхлипнуть громче с тупой улыбкой для их ситуации: — Сказал же не звонить, му… — собеседник исправляется мгновенно, реагируя на звук, — Бэкхён-и.