В порядке

             – Как ты?              – В порядке. А ты?              – Тоже.              И так каждый день повторяется. Кто первый с работы придет, тот и спросит. А ответ всегда одинаково лживый. В порядке. Конечно же, они, блять, в порядке. Просто понемногу что-то от души отрывается, вот она и кровоточит постоянно: когда лишь сукровицей сочится немного, а когда приходится прижигать дешевым алкоголем, купленным в круглосуточном супермаркете после работы.              Той самой работы, что все соки уже выжала и теперь к костям перебралась, в муку их перемалывая. Зато престижная: офис в новомодной высотке с панорамными окнами, зарплаты такие, что, казалось, лишь мечтать о них можно было, и все важные такие по коридорам ходят, дорого одеты и волком друг на друга смотрят, ведь все здесь конкуренты. Друзьями на этих тридцатых этажах, кажется, лишь Гарри с Гермионой остались.              Приползают поздними вечерами в свою небольшую квартирку – можно было и получше что-то подыскать, да зачем? Им ведь лишь упасть в полном изнеможении надо – можно даже на просевшем диване в гостиной – и в ближайший китайский ресторанчик позвонить, чтобы до слез острую лапшу заказать. Телевизор порой до самого утра работает, если день слишком тяжелым выдался. И они молчат почти всегда, то в окно уставившись, то на развешенные всюду картины в покрытых мелкими трещинами рамках. Да и о чем вообще им говорить? Как окончили университет и с наивной верой в лучшее и светлое отправились на собеседование, да с концами?                     – Прекрасно, мисс Грейнджер, вы приняты, – сдержанная улыбка на кофейных губах и насквозь пронзающий взгляд, что темнее тьмы даже в тот ясный сентябрьский день был. – Только вы помощником не маркетолога будете, а моим, – и неспешно прядь волос на механический карандаш накручивает. – Личным.              – Спасибо вам, – сияет вся, – миссис Лестрейндж.              – Мадам, – и на один лишь миг хищный оскал на ее лице промелькнул. Показалось, наверное. – Мадам Лестрейндж.              Если бы кто-то сказал тогда радостно выбежавшей на оживленную улицу Гермионе, что содиректор такой огромной фирмы никогда лично собеседования не проводит… спасло бы ли это ее юное сердце? Вчерашняя студентка была готова на самый высокий в мире помост выбраться и закричать, срывая голос, что нихуя бы это ее не спасло.                     Яд по имени Беллатрикс Лестрейндж проник в кровь сразу же, как они в лифте столкнулись. Тесная кабина, в которую человек десять набилось, и ее горячее дыхание на шее девушки, разносящее мелкие мурашки по девственному телу. С каждой остановкой людей все меньше становилось, а потом дверь закрылась, отрезая их от всего внешнего мира, и только пробирающий до костей шепот напоминал, что Гермиона все еще жива.              – Вы ведь на собеседование? – несмелый кивок. – Тогда вам ко мне.              И уже тогда понять стоило, что женщина в угол ее почти загнала, все ближе к клетке подталкивая. Платиновой такой и с острыми шипами на прутьях, что в нежную кожу до крови впиваются, следы зубов и ногтей оставляя.                     – Я себя чувствовал, что кролик перед питоном, – Гарри смеется нервно немного и, кажется, уже в пятый раз зажигалкой чиркает.              Красный пластик в ближайшую же мусорную урну летит, когда Гермиона протягивает другу коробок самых обычных спичек.              – Так тебя хоть приняли?              – А то! – напряженная отчасти радость. Распереживался, наверное. – Но не в техотдел, – и театральную паузу тянет, – а личным помощником самого мистера Снейпа.              – Это который еще на стажировке тебя заставлял за кофе бегать и всякий раз пытался убить взглядом?              Смеются на всю улицу, позабыв, что совпадений в этом мире почти не случается, да и опасность они в большинстве своем несут. И убивать уже не взглядом будут, а прикосновениями, властными, не терпящими отказа.                     Гермиона как можно быстрее пытается идти, мысленно проклиная себя, что такую узкую юбку надела и чертовы остроносые шпильки. И недели не прошло, как она марафоны по офису и окружным кафе каждое утро стала устраивать.              – Что, подавала надежды, а теперь кофе? – Гарри устало ухмыляется и ставит в переноску бумажные стаканчики.              – В отличие от некоторых, я не только кофе подаю, – девушка отворачивается от друга и обращается уже к бариста, – Большой ванильный раф-кофе, шоколадный маффин и маленький капучино.              Горячий кофе, выпечка свежая, документы со всех отделов разом, вежливая улыбка и очередная тщетная попытка не задохнуться, когда мадам Лестрейндж руки ненароком – или все же специально? – касается, забирая принесенное. Специально ли носом по воздуху ведет и нижнюю губу покусывает, когда картонную переноску подхватывает? Будто на прочность девушку проверяет. Или же и вовсе по запаху ее вкус понять пытается.              Густо краснея от этой внезапной мысли и вида, как тонкий шелк рубашки струится по плечам и совершенно не скрывает черное кружево бралетта, Гермиона поспешно покидает кабинет. Распаленная фантазия рисует за спиной сдавленный смех, холодный такой, с нотками безумия, что так подходят упавшим на лицо черным кудрям. Но точно ли это была всего лишь фантазия?                     – А вы уверены, что вас для работы наняли, а не для снятия стресса? – Рон абсолютно бестактный, впрочем, как и всегда. Вгоняет друзей в краску и спокойненько себе рагу помешивает. – А что, вы ведь ничего путного не делаете и все причитаете, что ваши начальнички как-то странно себя ведут.              – Да характер у них просто такой, – лучшего объяснения Гермиона найти не смогла и, подхватив бутылку вина, которую рыжий для приготовления мяса, кажется, принес, уселась с ней в обнимку прямо на разделочном столе.              – Своеобразный, – и после неравного боя вино в руки Гарри перекочевало, – очень своеобразный.              – Вот выебут вас, тогда и поговорите об особенностях их характера, – на треть опустевшая бутылка возвращается к Рону, и в звенящей тишине карминовая жидкость выливается в казан.                     Гермиона бросает взгляд на часы, стрелка к девяти уже близится, а она все еще в офисе и все еще проклинает себя за узкую юбку и неудобные туфли. Кажется, о ненормированном графике ее никто не предупреждал, да и впервые это она так задерживается. И вот когда ее домой отпустят-то? На рабочем столе лишь одна папка осталась, так что можно понадеяться, что на этом все и закончится: занести на подпись, тихонечко попрощаться и быстренько смыться, пока тучи не вспомнили, что они над гребаным дождливым Лондоном нависают. Что ж, переработки ей определенно были не к лицу.              Кое-как получается вежливо улыбнуться, а потом она движется уже на автомате: заправить за уши выбившиеся пряди, выпрямить складки на юбке, которую девушка пообещала себе выкинуть сразу же, как новую купит, короткий взгляд в зеркало, спасительный – на часы, ярко-желтая папка, вдох-выдох, два удара костяшками о дубовую дверь.              – Добрый вечер, – в рассеянном свете стоящих близь стола торшеров Гермиона замечает сидящую вполоборота женщину. – Мадам Лестрейндж? – негромко переспрашивает, так и не дождавшись ответа. – Тут документы из маркетингового отдела.              – Подойди ближе, – брюнетка поднимается и выжидающе смотрит. Щелчок, и торшеры гаснут. Пустой граненый бокал скользит по столу, замирая у самого края.              Грейнджер сейчас тоже, кажется, к краю приближается, ведомая черными глазами, которые будто бы еще темнее стали. Взгляд долгий, дыхание тяжелеет, а расстояние все сокращается, чертова солнечная папка слишком громко падает на стол. Хочется следом за ней упасть и лапки подогнуть в примирительном жесте. Жаль, некого молить ни о пощаде, ни о спасении. Меньше ярда остается, как Гермиона останавливается и голову опускает.              А в мыслях «беги, глупая» борется с «ближе подойди». Вот и не шевелится вовсе, ждет неизбежного, как замерший в свете фар олененок. И что вообще с ней сейчас происходит? Желает и боится одновременно. Кажется, уже даже мелко подрагивать начинает.              Дважды разносится стук массивных каблуков. У помады, оказывается, не только цвет кофейный, но и вкус, к которому теперь и алкоголь домешивается. Травяная горечь с легким намеком на сладость. Язык щекочет небо, обводит зубы и, играясь, вновь исчезает со рта девушки, заставляя слепо подаваться вперед, ловить ускользающие губы и снова подчиняться их напору.              А потом руки уверенно опускаются на бедра, и Гермиона резко отстраняется, шумно втягивая воздух. Кабинет освещают лишь далекие огни с улицы, чей свет отражается на влажных губах и шелковой рубашке. Тихое «тшш» могло бы, наверное, успокоить, если бы за ним не последовал низкий смех. Беллатрикс потянулась к лицу девушки, откинула упавшую на глаза русую прядь и с силой притянула к себе, впившись ногтями в шею.              В голове рой вопросов и ни одного ответа – лишь губы, настойчивыми движениями размазывающие помаду по щекам и подбородку. Их поцелуй становился все откровеннее. Глубокий, мокрый, как он только может быть таким неспешным? Словно женщина пытается показать, что она может быть нежной, но внутреннего зверя, пробудившегося этим вечером, усмирить не так уж и просто.              Зато предельно просто было подталкивать свою подчиненную к окну, беззастенчиво оглаживая ее бедра и сминая ягодицы, властными движениями давая четко понять, что убежать не получится. Остается только повиноваться и покорно подставлять покрасневшую шею под грубые ласки.              Узкая юбка медленно поднималась все выше, и женщину, казалось, забавляло, что ей противилась даже плотная ткань офисной одежды. О том же, что тихое поскуливание девушки лишь сильнее раззадоривало Беллатрикс, и говорить смысла нет: все без слов понятно по одной лишь довольной ухмылке. Девочка сомневается, пусть и несмело ластится, хватается за каждый поцелуй. Одновременно оттолкнуть пытается и встать как можно ближе. Ведет себя, словно ей четырнадцать, а не двадцать три.              До треска сжимает скользкий шелк на плечах своей начальницы, то открывает, то снова прячет шею, губы подрагивают, а глаза так крепко зажмурены, что лишь кончики ресниц виднеются. Восхитительное зрелище.              А скоро еще лучше станет.              Гермиона вздрагивает, почувствовав спиной холод стекла, что даже сквозь одежду просочился, разогнав по разгоряченному телу целый легион мурашек. А Беллатрикс, будто и не замечая никаких изменений, продолжила терзать уже саднящую шею, неспешно спускаясь ниже. Она оторвалась, только когда девушка, собрав жалкие крупицы не успевших еще убежать восвояси сил, ощутимо оттолкнула ее от себя.              Но это лишь смех вызвало, все тот же низкий, бросающий в дрожь. Лестрейндж посмотрела на подрагивающие руки, слабо удерживающие ее на расстоянии, затем перевела взгляд на тяжело дышащую Гермиону. Улыбка становилась все шире, и она сжала запястья девушки, медленно увеличивая силу, пока кожа под ее пальцами не начала краснеть.              – Не стоит так делать, – она вновь вплотную приблизилась к подчиненной, почти незаметно касаясь ее губ. – Я ведь могу и разозлиться.              Веки шатенки снова опустились, она выдохнула и обмякла в руках женщины, теперь уже полностью вверяя себя ей. Сложила оружие, так и не решившись начать войну, и на этот раз сама потянулась за поцелуем, даже попытавшись перехватить инициативу, но куда там. Беллатрикс по-прежнему ее запястья удерживала, пусть хватка уже и стала менее болезненной, и прижимала к окну своим весом. Поцелуй же теперь все больше на попытку изнасиловать рот походил, чем на проявление… чего? Да плевать уже!              Язык снова властвовал наперебой с зубами, все чаще вырывая приглушенные стоны и все сильнее туманя разум. Минута, две или целая вечность прошла уже, когда к онемевшим ладоням вновь кровь приливать начала, а пальцы Беллатрикс снова впились в бедра, медленно, но с нажимом скользя вверх? Огладили живот, мимолетно провели по груди и опустились на плечи. Гермиона словно пьяная была, когда женщина отстранилась от нее, напоследок мазнув губами по щеке, и одним уверенным движением, вскружившим голову еще сильнее, развернула ее лицом к окну.              – Обопрись руками о стекло, – наверное, разводы кофейной помады теперь и за ухом остались. – Не бойся.              Пропасти в тридцать четыре этажа, от которой девушку отделяло лишь четырехкамерное окно? Или же того, что Беллатрикс одна за другой высвобождала пуговицы из петель льняной рубашки, открывая себе доступ к загорелой коже плеч и спины, которую так и хотелось покрыть багровыми и даже сливовыми отметинами?              Влажные ладони вновь и вновь соскальзывали, оставляя на стекле смытые разводы. Лондон не спит даже ночью. Такой оживленный и яркий, ослепляющий почти, но может ли хоть кто-то из бегущих внизу людей представить, что где-то высоко над их головами только что громко вскрикнула русоволосая девушка, когда на ее спине, над самой кромкой белья, сомкнулись острые зубы, до боли втягивая мгновенно краснеющую кожу? Вряд ли. Зато Беллатрикс себе это представить могла, рисуя целые соцветия на медовой коже, блуждая руками по такому податливому сейчас телу.              С тихим «упс», в котором ни капли раскаяния не было, брюнетка разорвала тонкий капрон колготок. Она обязательно сделает щедрую надбавку к зарплате Грейнджер за уничтоженный элемент гардероба и даже посоветует ей чулки купить, а пока что можно пускать все больше стрелок, сильнее растягивая рваные края. И как только у нее выдержки хватило, чтоб еще и белье в клочья не разодрать, а лишь приспустить намокший хлопок?              Беллатрикс довольно прикрыла глаза: как бы девочка ни пыталась вначале дать ей отпор, сейчас она определенно готова кончить от пары правильных движений. Но стоит ли ее так просто отпускать, пока она еще даже молить не начала? Внутри женщины все ликовало и скручивалось в тугой узел от предвкушения: она только две недели ждала, а казалось, что гребаное десятилетие. Но ничего, Лестрейндж сумеет еще немного подождать, играясь с твердыми ягодами сосков, сжимая так идеально помещающуюся в ладони грудь до появления задушенных стонов, оставляя все больше багровых меток на плечах и спине.              Гермиона на ногах от происходящего еле держалась – лишь руки начальницы да запотевшее от ее дыхания оконное стекло помогали не упасть, а ведь так хотелось на пол осесть. Снова хотелось. Но получалось лишь на ночной город смотреть, как он смазанными огнями движется быстро и словно пульсирует. Пульсирует, желая прикосновений, истекает соками желания, и девушка снова в спине выгибается, призывая Беллатрикс к более – еще более – активным действиям, о которых завтра или даже уже сегодня вечером она обязательно пожалеет.              И вопреки всем ожиданиям она молчит, когда ладонь женщины наконец-то прикасается к ее лону. Молчит и безмолвно открывает рот, как выброшенная на сушу золотая рыбка, обреченная на смерть под палящими лучами полуденного солнца. И в конвульсиях она точно так же бьется, только не в предсмертных, а в болезненно-сладких, спиралью скручивающих низ живота – и по спирали пальцы Беллатрикс внутрь ее тела проникают, все же вырывая из горла девушки что-то похожее на хриплый стон. Потому что больно, когда сразу три и на всю длину, когда без промедлений двигаться начинают, весь воздух из легких выбивая.              Гермиона щекой прислоняется к стеклу и судорожно царапает его, вздрагивая всякий раз, когда Беллатрикс вращает кисть или прикусывает кожу. Высокий тонкий каблук кажется как никогда неудобным и даже грозит сломаться, если девушка и дальше продолжит так переминаться с ноги на ногу – вернее, если женщина и дальше продолжит так быстро двигать пальцами, лишь изредка прикасаясь к набухшему клитору. И уже непонятно, о чем молить следует: ускориться, замедлиться, нежнее, грубее – лишь бы эта гребаная пытка закончилась поскорее. Лишь бы она никогда не заканчивалась, окончательно лишив рассудка.              Доведя до полного исступления. Вверх-вниз, и Беллатрикс снова сбивается с ритма, ведь ладонь уже мелко покалывает от напряжения, а собственное тело не меньше разрядки требует. Вот и приходится, пока обрывистое дыхание со стонами-всхлипами ласкает слух, тереться о бедра Грейнджер, словно она вновь во времена средней школы вернулась. Вырывающийся крик наслаждения удалось задушить очередным укусом под выпирающей лопаткой, будто бы этим вечером сдержанная и холодная мадам Лестрейндж в одночасье превратилась в кровожадного монстра, отчаянно желающего юной невинной плоти, что сейчас задыхается в когтистых лапах отчасти даже болезненного оргазма.              Гермиона откидывает голову на плечо женщины и даже не пытается привести дыхание в норму. Взгляд блуждает где-то в беззвездном небе, сознание, наверное, где-то там же заблудилось, сбиваясь с пути еще больше от неспешных движений длинных пальцев, что до сих пор внутри и то ли наслаждение продлить пытаются, то ли последнюю связную мысль из головы вытравить вытрахать.              – А ты оказалась нежнее, – обрывистый хриплый шепот, – чем я подумала сперва.              В смытом отражении оконного стекла девушка видела, как Беллатрикс поднесла к лицу руку, покрытую смазкой и алыми разводами, как-то отрешенно посмотрела на нее, а после размашистым движением языка собрала отдающую медью влагу.                     – Как ты? – Гарри рядом на диван упал и всунул в руки подруги стакан с чем-то подозрительным. – Бледная какая-то.              – Я в порядке, – впервые, кажется, лжет ему и подносит к губам это нечто – невероятно крепкое, к слову, нечто. Но это определенно куда лучше ромашкового чая, что она себе налила, дабы хоть немного успокоиться. Тело, кажется, до сих пор мелкая судорога бьет.              – А меня вот выебали сегодня, – адский коктейль на домашнее платье от такого заявления немного проливается, а парень продолжает говорить, как ни в чем не бывало, и лишь его зеленые глаза в одну точку на стене слепо смотрят. – Хотите кофе, мистер Снейп? Вот документы на подпись, мистер Снейп. Желаете быстрый отсос под столом или взять меня на том новеньком кожаном диване? И кстати, мистер Снейп, у вас встреча через полчаса, так что вы как-нибудь побыстрее, – и залпом выпивает все содержимое стакана, морщась то ли от горечи алкоголя, то ли от происходящего.              – Под столом, значит, – и хочет примеру друга последовать, но заходится кашлем уже после второго большого глотка.                     – Сегодня в пять вечера у вас встреча со спонсорами, – Гермиона силится смотреть лишь на экран планшета и не сжимать его так судорожно под пристальным взглядом начальницы. – В шесть будет предварительная презентация в рекламном отделе. А к семи обещал зайти ваш муж, – удивительно, но даже получилось сказать это ровно – почти равнодушно. – Я могу идти?              – Задержись ненадолго, – вкрадчивый голос мгновенно на предавшее разум – и сердце – тело подействовал. – И не стой в дверях. Я кусаться не буду, – и провела языком по верхнему ряду зубов. – Сегодня не буду.              Беллатрикс закинула ноги на стол и, подтянув к груди пышную юбку, поманила девушку рукой. Колени подгибались. Не зря, как оказалось. Но сперва был поцелуй. Кофейный и совершенно не напористый, лишь обманчиво мягкие касания губ. Медленно, даже без тени обычной несдержанности, только спина вскоре ныть начала, ведь Гермионе наклоняться приходилось, а упереться руками о подлокотники она до сих пор не решалась, и плевать, что еще на прошлой неделе на этих самых подлокотниках ее колени лежали.              Разорвав поцелуй, брюнетка вновь коротко засмеялась, похлопав девушку по покрасневшим щекам, и стерла с губ остатки помады. Колесики стула, неприятно скрипнув, подкатились к стене, давая пространство меж столом и… не прерывая зрительного контакта, Беллатрикс широко развела ноги. Белья не было. Ладонь легла на плечо девушки и несильно надавила, заставляя встать перед ней на колени.              – Не волнуйся, – женщина большим пальцем обвела губы Гермионы, пощекотала подбородок. – Я, как и всегда, подскажу, – рука опустилась на затылок девушки, – как правильно.                     Грейнджер в замешательстве смотрела на украшенную гирляндами квартиру и елку в самом центре гостиной, где до этого стоял диван. От количества рыжих макушек в глазах зарябило сильнее, чем от мигающих огоньков. Гарри лишь сочувственно похлопал ее по плечу и указал на их любимый просевший диван, одиноко притулившийся к стене. Уизли никогда не требовалось приглашать – они сами всегда приходили, ждали их или нет. Шумно, ярко, с алкоголем и вкусной домашней едой. Они устраивали праздник там, где появлялись.              И плевать они хотели, что Гермиона семь дней выходных взяла, чтобы все это время лениво проваляться в кровати в обнимку с мороженым и сопливыми сериалами. Не менее уставший от всего Поттер на этот грандиозный план по проебыванию Рождества согласился без раздумий и самостоятельно забил их морозилку пломбиром, да так, что туда теперь вообще ничего не влезет. Как оказалось, их мнением никто не интересовался. Праздник – это праздник. И он просто обязан включать в себя сытный ужин, хорошее вино, смех до колющей боли в животе и промывание мозгов на балконе, чтобы не будить разбросанные по всей гостиной спящие тела.              – Вот скажите мне, какого хуя вы просто не уйдете оттуда?! – Рон негодует, а они лишь взгляды опускают, как нашкодившие дети, и молчат в ответ.              Он не поймет. Они и сами не понимают, почему возвращаются всегда. Ночью порой обещают себе, что это в последний раз было, но уже утром, помогая друг другу тональником скрыть все следы минувшего вечера, вновь спешат в офис и склоняют голову в вежливом – покорном, покорном, блять, как раб перед своим господином – приветствии.                     – А я отчего-то даже подумала, что ты не вернешься, – Беллатрикс в самые губы дышит и, хватаясь за бедра, привычно уже ближе к себе притягивает, – такой длительный отгул взяла.              И только громкая телефонная трель спасает девушку от неминучей гибели в удушающих, но таких желанных объятиях начальницы. Ловко освободившись от цепких рук, она молниеносно исчезает за дверью, принимает вызов и вскоре возвращается с опущенной головой:              – Это ваш муж, – слова горечью оседают на языке. – Хочет приехать.              – Тогда пусть, – снова подходит ближе, расстегивает верхние пуговицы рубашки и просто смотрит на чистые, без единой метки ключицы и шею. – Возьми документы на моем столе и отнеси их Северусу, – отступает к окну и отворачивается. – Вечером зайдешь ко мне.              – Хорошо, мадам, – голос хриплый, а в глазах так не вовремя щиплет.              Стол, темно-синяя папка, дверь и только бы не смотреть на замерший у окна силуэт. Одинокая слеза скатывается по щеке, как только за спиной тихо закрывается дверь.                     – Не стоило нам возвращаться, – как точно Гарри ее мысли описал, только вот обернулся он к ней с глупой меланхоличной улыбочкой на лице.              Документы без лишних церемоний упали на подоконник, так и не добравшись до пункта назначения. Этот ебаный «пункт» на шее парня живого места не оставил, очередную рубашку ему порвал и выпустил из своих лап, видимо, даже салфетку не предложив, чтоб лицо вытереть. Что ж, возможно, Гермионе не так уж и плохо живется, Беллатрикс ведь самолично ее в порядок приводит, дабы у гремящих на весь район, кажется, слухов подтверждения не было.              – Мне идти уже надо, – обнимает напоследок и вручает другу свою пудреницу, ему она нужнее сейчас.              Панорамное окно и замершая перед ним фигура, облаченная во все черное. До чего же, блять, они похожи. Даже мыслят, кажется, одинаково. Вот же, взгляд исподлобья по идеальной прическе скользит, по нетронутой блеклой помаде, по чуть загорелой коже за расстегнутой рубашкой – и на каменном лице мелькает тень какой-то непонятной улыбки. Приходится немало усилий приложить, чтобы чертову папку в руки ему отдать, а не под ноги кинуть. Гляди, окажется, что эти двое еще и пари заключили: кто быстрее своего сбежавшего узника оприходует.                     – Кажись, наши боссы ставки делили, у кого выдержка получше, – Гарри ухмыляется и вертит в руках бутылку белого вина.              Парень скрывается за дверью Лестрейндж, а Гермиона от гребаной безысходности хочет завыть, как голодный волк на луну. И как он только может таким спокойным оставаться после всего? Натянул водолазку, пригладил волосы и вновь бегать по всему офису готов, будто и не собирает себя каждый вечер по кускам, едким дымом склеивая.                     – Как думаешь, это любовь у нас такая или просто зависимость?              Гарри теперь прямо в квартире курит, а Гермиона и забыла уже, когда перестала его ругать за это. Так ведь можно все слезы на раздражение от дыма списывать. Вот и сейчас она с покрасневшими – конечно же, от чертового дыма – глазами сидит.              – А что из этого хуже?              И стоит ли вовсе ответ искать? Все происходит, кажется, как они того и желают: поцелуи, выбивающие почву из-под ног, прикосновения жарче Везувия, а разум от наслаждения затуманен почти каждый день, когда есть возможность самозабвенно пасть во властных объятиях, пусть порою они и лишены даже малейшего намека на нежность.              Но как же это неправильно, блять, все! И хоть каждый день плачь, кричи, волосы на себе рви и нежную кожу над гематомами собственными ногтями раздирай, пока бисеринки крови не появятся – не изменится ничего, лишь на плечах вишнево-лиловых следов все больше с каждым днем будет становиться. Да только отчаянно глупая надежда хоть на какую-то взаимность по-прежнему будет тлеть в груди.                     – Поужинаешь со мной? – Беллатрикс спрашивает, не настаивая, даря мнимую надежду отказаться.              Но только кто в подобной ситуации отказываться будет? Гермиона кивает согласно и никак не может сдержать наивную улыбку. Ужин. А ведь уже ровно полгода прошло, как она на женщину работает. Противный писк напоминает, как именно девушка работает, но все отметается на периферию сознания, когда Беллатрикс берет ее за руку и вкладывает листок с адресом.              – Буду ждать тебя в восемь, – поцелуй совершенно невинный, но от этого голова, кажется, еще сильнее кружится. – А пока можешь идти домой, чтобы собраться, – указательный палец замирает у самых губ девушки, не давая ей озвучить только что родившийся вопрос. – Сегодня нет никаких встреч и собраний, так что, думаю, я смогу и одна управиться. Только не опаздывай, – бросает она вслед уходящей Гермионе.                     Как назло – или все же к счастью? – в квартире было пусто. С одной стороны, Гарри хоть как-то мог бы помочь с выбором наряда, а с другой же, он обязательно попытался бы образумить подругу, спустить ее с небес обратно на пыльную землю, где не бывает сказок и чуда, где вместо слов любви звучат лишь поручения, приказы и стоны.              Ужин. Беллатрикс вряд ли бы просто так позвала ее на ужин. Да, стоит именно этой мысли придерживаться, что от нее тепло в груди разливается, как после горячего вина морозным зимним вечером.              Взгляд цепляется сразу за два платья. Черный шелк заманчиво переливается в дневном свете. Раньше Гермиона никогда бы такого не купила, да и не надевала она его ни разу, лишь порой клала возле себя на кровати и медленно рукой по нежной ткани водила, представляя, что она рядом и что позволяет девушке лениво ласкать себя. Наряд спешно возвращается обратно в шкаф. Нет, так рисковать Грейнджер не собирается, потому лучше все же не изменять себе и пойти в привычном строгом миди, от которого она так и не смогла отказаться.                     – И что ж ты такие узкие платья-то любишь?              Плотная изумрудная материя сопротивляется – это уже плохой традицией стало – и отчаянно не хочет подниматься выше, застряв где-то на середине бедер. Из горла женщины вырывается по-настоящему животное рычание, а следом раздается треск рвущегося по шву платья. В этом месяце будет не только надбавка к зарплате, а и несколько новых – удобных – юбок, чтобы можно было без лишнего труда задирать их до самых плеч. Правда, вид оборванных нитей, налипших на черное кружево неслабо так заводил – словно до этого в теле недостаточно жара было.              Туфли звонко падают на кафельный пол, когда Беллатрикс подхватывает девушку и усаживает ее на поверхность возле умывальников. И еще пару секунд смотрит, наслаждаясь открывшимся видом: грудь тяжело вздымается, щеки заливает румянец, старательно накрученные локоны разметались по плечам, припухшие от недавних поцелуев губы слегка приоткрыты, ноги широко разведены в стороны, ожидая, когда же женщина подойдет ближе. Лишь взгляд Гермиона старательно отводит и царапает короткими ногтями пепельный мрамор, словно время вернуло любовниц в те поздние сентябрьские вечера, когда шатенка всем своим естеством излучала смущение и нерешительность.              Наверное, сказывается то, что они сейчас в уборной одного из ресторанов Сохо*, куда в любой момент может зайти какая-нибудь манерная посетительница и застигнуть их в совершенно недвусмысленном положении. Так откровенно, пошло, непростительно, но, блять, как же хотелось вновь и прямо сейчас сделать эту хрупкую девочку своей – всеми дозволенными и запрещенными способами. И плевать уже, что все снова пошло не так, как Беллатрикс планировала. Абсолютно не так, так пиздецки неправильно! А ведь она каждый свой шаг обдумывала. И зачем это все? Чтоб опять контроль над собой потерять в самый неподходящий для этого момент?              И брюнетка даже отчасти не представляет, как вообще смогла целый час сдерживаться, наивно полагая, что сумеет выполнить все пунктики «чудесного мартовского вечера». Встретить Гермиону у входа, помочь снять пальто, попутно захлебнувшись слюной от вида, как простенькое и, казалось бы, сдержанное платье облегает тонкую фигурку, подчеркивая каждый, блять, изгиб. Уже тогда захотелось наплевать на все и затащить ее в какую-нибудь тесную подсобку, но кое-как удалось утихомирить разбушевавшееся торнадо и провести девушку к столику.              И дальше ведь дело за малым было: непринужденная беседа о затянувшейся зиме и предстоящем собрании директоров, молодой ротлинг*, чтобы губы Гермионы не подрагивали от слишком насыщенного вкуса, легкие закуски и гребаный кремовый десерт с ягодками голубики, лишивший Беллатрикс последних крупиц здравомыслия. И вместо уток Сент-Джеймсского парка* кормить пришлось внутреннего суккуба, пробудившегося вновь от вида немного испачканных в сиреневом креме губ.              Вожделение с головой накрыло и на этот раз точно не собиралось никуда уходить, затуманив взгляд первобытной и абсолютно безжалостной похотью. Гермиона такая уязвимая сейчас, как и всегда покорная, принимающая всех демонов Беллатрикс, даже если они желают взять ее прямо в уборной какого-то пафосного ресторана. Сидит на холодной мраморной поверхности и просто ждет, когда же женщина за бедра притянет ее на край, заставляя скрестить щиколотки у нее за спиной.              Ангел, если их сейчас кто-то увидит… то Лестрейндж, не церемонясь особо, попросит этого кого-то съебаться куда-нибудь подальше, ведь этим вечером ее девочка первая потянула руку к кромке белья. Своего белья, окончательно выводя женщину из равновесия. Маленькая чертовка сегодня снова решила попытаться свои правила установить. Уткнулась холодным носом в шею женщины и начала медленно двигать рукой.              Так ужасно медленно, на что у Беллатрикс никогда ни выдержки, ни терпения не хватало – она предпочитала быстро, словно уже через пару часов ядерная война начнется, уничтожив все живое на этой планете, да и саму планету тоже. Она Гермиону до слез доводить любит и оборванных молитв сорванным голосом. И если бы только они сейчас в офисе были, то женщина обязательно перехватила бы тонкое запястье, поднимая его вверх и прижимая к зеркалу, но стоило тише себя вести – вообще не стоило так себя вести! В титановой узде себя держать надо было, но останавливаться уже определенно поздно.              Плечи девушки мелко содрогаться начинают, а босые ступни сильнее вжимаются в спину Беллатрикс, наконец-то вырывая ее из того подобия транса, в который она впала, глядя на свое отражение, что пальцами рисовало непонятные символы вдоль позвоночника Гермионы. Последний бастион рушится без предупреждения. Женщина отрывает от своего плеча покрасневшее личико, осыпает его поцелуями, кажется, впервые даря столько нежности, и все пытается понять, почему же шатенка отказывается смотреть ей в глаза, почему так упорно прячет янтарные радужки…              С этим она позже разберется, когда вновь появится возможность ровно дышать, а легкие не будут гореть от нехватки воздуха из-за мучительно медленного поцелуя. Кольца путаются в русых прядях, вызывая сдавленное шипение, языки наконец-то не в битве встречаются, а в неспешном вальсе кружатся. Никаких зубов, царапин и синяков – только размеренный ритм и скользящие, поверхностные движения, лениво ласкающие и так непривычно мягко доводящие до блаженной неги. Пальцы переплетаются в самое последнее мгновение, стон тонет в поцелуе, и Гермиона с такой силой обнимает женщину ногами, словно желает навсегда слиться с ней в единое целое. Наверное, так оно и было, да только желание неозвученным осталось – навсегда, кажется, неозвученным.              За опущенными веками девушки смиренное отчаяние было и смутное представление о завтрашнем дне. Ресторан лишь обычной фикцией оказался, как и эти объятия, заставляющие душу трепетать, а сердце на куски разрываться от двояких чувств. Вот же, Беллатрикс совсем рядом, Гермиона ее тепло чувствует и ускоренный пульс, горьковатый парфюм и грубую ткань корсета – но как же она далеко, так невыносимо, блять, далеко, что не дотянуться до нее, а за руку держать можно лишь в подобные минуты вязкого наваждения. И ничего с этим не поделать – лишь продлить это время можно, благо гордость свою она давно уже заткнула.              И домой Гермиона лишь под утро вернется, абсолютно измотанная и в порванном платье. Они сегодня не только поужинали вместе впервые, но в отель поехали. И еле до номера дотерпели, вновь отбросив в сторону всю неспешность и осторожность. Спина девушки, кажется, с каждой стеной за эту ночь встретиться успела, пока они до кровати добрались. Змеи в брачный период, наверное, себя поспокойнее ведут. На языке ведь до сих пор вкус женщины чувствуется, а на груди и бедрах поверх уже выцветающих отметин легли новые, что еще неделю виднеться будут, напоминая о том, как Грейнджер в очередной раз заглушила все голоса разума и сердца и позволила начальнице терзать свое тело, как ей только вздумается. В очередной, блять, раз понадеялась не пойми на что, а в итоге все равно вернулась домой с выпотрошенной душой и видом прожженной шлюхи с объездной трассы. Да и чувствовала себя она так же.                     Выйдя из душа, холодного, чтоб хоть немного остудить мысли, Гермиона первым делом протирает зеркало и долго смотрит на свое помятое отражение. Ужин… как же! От одних лишь воспоминаний, каким взглядом Беллатрикс ее в том ресторане одаривала, снова в томную дрожь бросает, отдавая колющей болью над солнечным сплетением. В черных глазах плескалось неприкрытое ничем вожделение, словно женщина была готова разложить ее прямо на том кругленьком столике или и вовсе под ним. И только Грейнджер решилась в уборную сходить, дабы хоть отчасти смыть с себя то напряжение, что ее весь вечер преследовало, как она тут же оказалась зажата меж раковиной и горячим телом начальницы. От обиды разрыдаться захотелось, но это лишь хуже сделало бы, вот она и решила напоследок…              Девушка несколько раз ударила по краю раковины, пока рука неметь от этого не начала, и с силой зажала себе рот, чтобы сдержать хотя бы рвущийся из груди крик, раз слезы не смогла. Наивная идиотка! Блять, какая же она все-таки глупая! Как вообще можно было поверить, что она по-настоящему нужна этой женщине? Зачем?! У Беллатрикс ведь есть муж, огромная компания, состоятельные друзья и скоро обязательно еще и дети появятся, ведь четвертый десяток пошел – пора уже, а Гермиона... неплохой досуг, гляди, еще и не единственная такая. Просто молоденькая дурочка со смазливым личиком, которой даже ничего не обещали, а она все равно поверила.              Отражение невесело смеется, напоминая, что хоть одного такого же идиота она знает лично.                     – Давай уедем отсюда.              Гарри лишь кивнул согласно и со стеклянным взглядом пошел собирать по всей квартире разбросанные вещи. Билеты на ближайший рейс, капли дождя на лобовом стекле такси, ожидание, регистрация, небо над Атлантическим океаном и шумные улицы Бостона*. Все те же дожди и туманы, лишь их сезоны местами поменялись. Так что по Лондону скучать не придется. Здесь все похожее, даже разговоры.              – Как ты сегодня?              – В порядке.              – Я тоже.              Жаль, в их словах по-прежнему сквозила ложь, пусть уже и не настолько наглая, пусть уже и с примесью слабой надежды, что однажды точно легче станет.              И, сидя на балконе новой просторной квартиры, Гермиона с легкой улыбкой смотрела на огни ночного города и отчаянно пыталась не вспоминать, что происходило с ней там, на другом – родном – континенте, где на нее с животным желанием смотрели антрацитовые глаза. Они до сих пор во снах преследуют и все просят вернуться, дабы вновь почувствовать на коже горячие руки и острые зубы, вновь сделать глоток дурманящего опиума той нездоровой влюбленности, что у них была.              И может, она даже вернется однажды, когда невмоготу совсем будет, когда ломка по женщине до такой степени дойдет, что в мыслях лишь ее имя и будет звенеть. А пока Гермиона даже произносить его боится и все смотрит, как внизу на скорости движутся яркие огни и спешат куда-то люди, а на небе вновь ни единой звезды не видно. В их первый вечер так же было.                     – Миссис Лестрейндж? – дверь неслышно отворилась, и в кабинет уверенно вошла азиатка в строгом брючном костюме. Беллатрикс лишь коротко кивнула и жестом указала ей на стул перед собой. – Тогда сразу к главному, – она достала из сумки несколько папок и протянула их женщине. – Документы на развод готовы. Ознакомьтесь, и если все в порядке, то я перешлю их адвокату вашего супруга. А дальше дело за малым: пара подписей, и можете смело возвращать свою фамилию.              – Спасибо, мисс Чанг, – получилось даже выдавить из себя тень улыбки. – Я позвоню вам, когда ознакомлюсь с документами.              Когда дверь за адвокатом закрылась, Беллатрикс опустила взгляд на лежащий на столе лист бумаги, который она вот уже пару часов сверлила взглядом.       

Заявление об увольнении Гермиона Дж. Грейнджер

      А уже через секунду все, что было на столе, с грохотом приземлилось на пол. Так и не научившись правильно любить, она снова все испортила. Радует, что Беллатрикс хоть не одна такая.                     – Так мы празднуем твой развод или напиваемся с горя?              Морозный февральский ветер неприветливо встретил двух начальников, выбравшихся на крышу офисного здания. Покрытый тонким слоем мартовского снега Лондон завораживал, а еще отчего-то казался хрупким. Огромный город, хранивший в себе нечто уязвимое. Сильный, стойкий, кому-то даже жестоким представится, но он все еще не лишен нежности, пусть и может показаться, что за долгие годы борьбы разучился ее выражать.              – Плевать, – Беллатрикс прислонилась спиной к парапету и подняла взгляд вверх. Звезд видно не было.              – Не волнуйся, – Северус протянул ей наполненный до краев бокал. – Теперь-то они точно в порядке будут.              «Без нас и того подобия любви, что не умеет говорить и лишь разрушает прикосновениями огрубевших рук».              Да только Беллатрикс не умела так просто сдаваться: и это ее девочку либо уничтожит окончательно, либо…                                           * Сохо – торгово-развлекательный квартал в центральной части лондонского Вест-энда. * Ротлинг – вариант розового вина, полученный из смеси белого и красного винограда, либо из смеси свежевыжатых соков из белого и красного винограда. * Сент-Джеймсский парк– королевский парк в Вестминстере, начинающий «зелёный пояс» в центре Лондона. * Бостон – столица и крупнейший город штата Массачусетс в США. Бостон также является крупнейшим городом региона, известного под названием Новая Англия, а также одним из старейших и богатейших городов США. Больше всего осадков выпадает с декабря по март. Весной и в начале лета часты туманы.