Будь моей, растряси мою любовь. Жёлтой ночи было достаточно, Она была слишком длинная. Я не вижу ничего, кроме жёлтой любви.
___
Уже давно мир в пределах их уютного района накрыла непроглядная, густая темнота, обволакивавшая весь мир до самого горизонта. На небе, укрытым мягким, бархатистым одеялом ночи, слабо мерцали неяркие крапинки звёзд, оттенками варьировавшиеся от нежно-голубых до молочно-белых. Призрачным, блеклым светом отдавали и уличные фонари, уже подавно не горевшие так ярко, как вечером, и их след тянулся от их с Генри дома до конца пустой улицы. С приоткрытого окна тянуло лёгкой июньской прохладой, но не такой, от которой тянуло поскорее накрыться одеялом или закрыть окно, нет. Напротив, эта прохлада была скорее долгождангым облегчением после удушающего жара и зноя, днем преследовавшего юношу повсюду: что на изрядно прогретом солнцем асфальте городских улиц, что в тени дерева в саду их дома, что в доме даже со всеми открытыми нараспашку окнами. Лица Уильяма коснулся лёгкий ветерок, и он слабо улыбнулся, прикрыв глаза и слегка подавшись навстречу свежему дуновению. Как же сильно ему все-таки не хватало этой прохлады, которую за собой нёс закат… Дверь в его комнату неслышно распахнулась, и он вскинулся на месте, резко обернувшись к источнику звука. Несколько мгновений его обеспокоенный взгляд всматривался в зияющую темноту дверного проёма, прежде чем он всё-таки сумел узнать в затенённой фигуре, застывшей на пороге, Генри Миллера. Парень виновато покосился в его сторону, уже готовясь к трёпке, однако мужчина не проронил ни слова. Лишь лениво, медлительно скользил взглядом по поджавшему колени к груди юноше, крепче и крепче сжимая ручку двери. Затем он неслышно пересёк порог и столь же тихо прикрыл за собой дверь. Его крадущаяся, бесшумная поступь пересекла комнату, вплотную приблизившись к постели Уильяма, но застыв прямо на подходе. — Не спится? — хрипло поинтересовался он, и прежде чем Уильям смог начать придумывать оправдания своему бодрствованию в столь позднее время, быстро добавил: — Ничего страшного. Мне тоже, — не глядя на Уильяма, он присел на край кровати. Задумчиво он взглянул в окно, и его лицо пересекла рассеянная, мечтательная улыбка. — Впрочем, не думаю, что мы с тобой одни такие в этом районе. В такую прелестную ночь грех спать. Уильям не ответил. Лишь кивнул, неловко отведя взгляд в сторону и вцепившись пальцами в колени. Он буквально всем нутром ощущал на себе взгляд Генри — всепоглощающий, требовательный, выражавший каждое слово, что он желал сказать, без слов. И, несмотря на то, что он всей душой желал сбросить с себя взор этих глаз и избавиться от этого назойливого внимания, он промолчал, позволив этой медленной пытке продолжаться. Спустя несколько минут он всё же решился скосить взгляд в сторону Генри и с облегчением понял, что тот уже потерял интерес к застывшему на месте, как каменное изваяние, юноше и уже глядел в окно. Его глаза были полуприкрыты, а на его лицо падал блеклый свет фонарей с улицы, мягко очерчивая его лицо: огибая его в районе щеки, подсвечивая приоткрытые губы, мелкими бликами вспыхивая в глазах, ясно вычерчивая морщины в области лба и губ. Уильям сглотнул, ощутив, как в его груди вновь начала подниматься волна неконтролируемого обожания. Осторожно он придвинулся ближе к Генри, слегка касаясь его плечом. Теперь они плечом к плечу сидели рядом и глядели наружу вместе, — хотя, если честно, по ощущениям никто из них даже и не думал о пейзаже за окном, мыслями постоянно обращаясь к тому, что происходило сейчас между ними. Наконец, он сумел, распрямившись, найти в себе силы на то, чтобы оглянуться на Генри. Тот тоже поднял взгляд, — видимо, он всё это время наблюдал за подопечным боковым зрением, — и их глаза встретились, заставив Уильяма задрожать. Глаза Генри были потусторонне красивы в этом бледном отдалённом свете, нежными бликами моргая, проступая на тёмных зрачках, полуприкрытых веками. Его понимающий, удивительно мягкий взгляд смотрел на Уильяма с такой теплотой, что парень растроганно улыбнулся. Он осторожно потянулся к лицу мужчины, и тот лишь молча сверкнул глазами, не двинувшись с места ни на дюйм, чтобы остановить чужие руки. Тонкие, костлявые пальцы коснулись его кожи трепетно, боязливо, будто бы боясь, что эта зыбкая грëза рассыпется от этого нежного прикосновения и уступит место горькой правде, но, к счастью, ничего подобного не произошло. Бережно, едва ощутимо пальцы юноши прошлись по чужим щекам. Он влюбленно смотрел в эти прекрасные, удивительно добрые для своего наставника глаза и явственно ощутил, как к его глазам подступают бессмысленные в этот момент и ни с чем не связанные слёзы: слёзы горечи, которые он утаивал в моменты, когда Генри ругался на него, называя ничтожеством, слёзы обиды, когда он незаслуженно получал нагоняй без особой причины, слёзы страха, когда он боялся попасться на глаза, вынося трупы на улицу, слёзы тоски, когда он один сидел в своей комнате и размышлял о содеянном и отношениях с Генри… Он и сам не заметил, как его губы сложились в кривой, печальной ухмылке, а по щекам заструились слёзы. Уильям зажмурился и склонил голову вниз, стараясь не встречаться взглядом с Генри, и с его губ сорвались рваные, почти бесшумные выдохи, быстро приобретшие сдавленное звучание. Несмотря на ужасное, жгучее ощущение стыда за эти теперь уже бессмысленные слёзы, он отчего-то ощутил, как ему стало легче. Будто с души свалился тяжкий груз эмоций, который он долго носил за собой. Нежно, но весьма настойчиво руки Генри обвились вокруг него и подтянули его к себе. Все тело Уильяма разом застыло на месте, и выражение его лица, до того бывшее смесью огорчения и натянутой радости, быстро сменилось к смеси испуга и недоумения. Пустым взглядом он бесцельно смотрел вперёд, позволяя Миллеру то нежно касаться его волос, иногда переходя на виски и скулы и порой растирая дорожки слёз по лицу, то осторожно, еле заметно целовать его в макушку, подолгу прижимаясь губами к его волосам и обжигая его кожу своим дыханием, то шептать ему на ухо что-то неразборчивое, но определённо успокаивающее. Не говоря ни слова, Уильям, всхлипнув, уткнулся носом в широкую грудь Миллера и обвил его, от неожиданности этого прикосновения застывшего на месте, дрожащими руками невесомо, практически неосязаемо, но спустя всего пару мгновений хватка его рук стала гораздо крепче, болезненно сжимая учёного в объятиях. Они просидели таким образом ещё некоторое время, прежде чем Уильям, успокоившись, наконец вывернулся из объятий Генри, тут же ощутив, как его кожу обжигает прохлада летней ночи. По его коже пробежались мурашки, и он быстро обхватил себя руками, надеясь снова зажечь ту искорку теплоты, которую он испытывал, находясь рядом с Генри, но, увы безуспешно. Будучи в одиночестве, он не мог испытать ничего, из того, что он испытывал в присутствии Миллера. Он снова покосился на Генри, и ощутил, как его сердце болезненно сжалось от одного вида мужчины. Больнее было ощущать даже не их временное расставание, а то, что доктор Миллер уже отвлёкся на вид за окном, будто совершенно не заметив отсутствие Уильяма. Это было больно. Больно, больно, больно. И Уильям ничего не сделал, чтобы утихомирить это чувство внутри себя. Лишь сел плечом к плечу с Генри и продолжил вглядываться в тёмную летнюю ночь, внутри себя уже надеясь, что то, что произошло сегодня, рано или поздно повторится.