Люблю тебя

      «Я люблю вас, Скотт. Всем сердцем. Простите меня за это».       Это он сказал, когда впервые признавался Скотту в любви. В тот вечер они праздновали открытие нового нового ресторана в другом штате, — по тем временам событие для ещё молодой франшизы навроде «Фредди» весьма значительное. И Авель решил, наконец, высказать всё, что скопилось у него на душе.       «Я тебя тоже».       Еле слышно произнёс тогда Скотт, глядя прямо в глаза Авеля слегка рассеянным, но всё столько же пронзительным и внимательным взглядом. Авель обескураженно смотрел на него, пытаясь понять, было ли это ответное признание явью, или лишь плодом его воображения, но когда ладонь Скотта осторожно легла на его лицо, а сам Скотт нежно коснулся губами его щеки, все его сомнения разом развеялись.       «Люблю тебя».       Тихонько шепнул Авель Скотту, что-то недовольно бурчащему о том, что его партнер встает ну уж слишком рано, и, кое-как выпутавшись из его крепких объятий, направился на кухню, чтобы приготовить завтрак своему начальнику, досыпающему свои законные пару десятков минут. Этим утром он широко улыбался, то и дело прислушиваясь к звукам в другой комнате: шумному сопению Скотта, тому, как он ворочался, его бормотанию во сне, — и делал он это так внимательно, что чуть не упустил кофе.       «Люблю тебя».       Робко сказал Авель, когда они завершали рабочий день. Сначала Скотт даже не взглянул на него, лишь задумчиво кивнул, но, осознав, что ему только что сказали, вскинулся на месте от неожиданности, взглянул на подчинённого удивленным взглядом, и лишь затем на его губах возникла смущенная улыбка, такая, словно он никак не ожидал этого услышать. Он положил руки на плечи Авеля и раскрыл рот в попытке что-то сказать, но в итоге лишь прокашлялся в кулак и, улыбнувшись ему напоследок, пошёл заниматься своими делами так, будто ничего не произошло.       «Я тоже тебя люблю».       Тихонько сказал огорчённому произошедшим Авелю Скотт уже в тот момент, когда они выходили из здания. Авель застыл на месте и обескураженно взглянул на начальника, но, наконец, сумев связать эти события между собой, широко улыбнулся, и Коутон, до того никогда не видевший широкую улыбку на губах его коллеги, тоже расплылся в улыбке.       «Люблю тебя иногда за твою ответственность».       Однажды похвалил его Скотт, забираясь под его зонт в попытке спрятаться от проливного дождя. На его губах играла озорная, смешливая улыбка, и было видно, что он, хотя и промок, не растерял ни капли своего хорошего настроения. Он слегка боднул Авеля плечом, и когда он положил руку на рукоятку зонтика, вернее, на ладонь Авеля, сжимавшую рукоятку зонтика, тот невольно покраснел. Не слишком ли открыто они себя вели?.. впрочем, когда Скотт улыбнулся ему одной из своих мягких, успокаивающих улыбок, Авель не смог сказать ни слова. «Люблю и целую. Букет — тебе».       Это аккуратным, витиеватым почерком Авеля было написано на небольшом листке нежно-салатового цвета, прилепленном на стол Скотта рядом с заботливо поставленным в вазу букетом цветов. Тогда Скотт лишь растроганно улыбнулся и, оторвав записку со стола, сложил её вчетверо, сунул в карман. Авель не был хорош в том, чтобы выражать свои чувства словами, но его действия всегда говорили за него.       «Ага, я тебя тоже очень сильно люблю».       Наигранно недовольно буркнул Авель в ответ на очередную дурацкую подколку Скотта, и тот громко расхохотался, крепко хлопнув его по спине. Он обожал подшучивать над Авелем. Авель никому не позволял смеяться над собой, — он мог воспринимать юмор, конечно, но если шутки исходили от человека, которого он недолюбливал, то любая пошутейка от него Авелем воспринималась в штыки, — не позволял никому… никому, кроме Скотта. И Скотт при любой удобной возможностью пользовался своим особым положением в сердце Авеля.       «Мне кажется, я ещё ни разу в жизни не влюблялся в кого-то как сильно, как в тебя».       Как-то раз признался Авелю Скотт во время одного из их разговоров по душам. Взгляд Авеля, полный смеси смущения и признательности, быстро вскинулся вверх. Его лицо не менялось пару мгновений, будто он пытался сообразить, что именно ему пытался сказать Скотт, а затем на его лице возникла застенчивая, сдержанная улыбка, и его взгляд потеплел, наполнившись лучистой радостью. Он поразмышлял некоторое время, прежде чем ответить на эти слова.       «А я до тебя в целом не влюблялся ещё ни разу в жизни».       Смущенно признался он, не глядя на Скотта. Это было чистой правдой: он всегда был скептиком и относился к любви (как и к большинству чувств, в общем-то) как к глупости, которую придумали люди в качестве оправдания своих дурацких поступков и ошибок. Он всегда был одиночкой, и, хотя его собственное положение его вполне устраивало, многие в его окружении вечно совались в его жизнь с советами найти подружку, влюбиться, ну или на крайняк завести кошку или собаку. В ответ на эти непрошенные советы он лишь огрызался или раздражённо вздыхал… однако Скотт перевернул все его убеждения с ног на голову.       «Как же сильно я тебя люблю».       Только и смог шепнуть в ответ на это признание Скотт. На губах Авеля возникла мягкая улыбка, полная теплоты, и одним привычным, стройными движением, его пальцы сплелись с пальцами Скотта.       «До встречи. Люблю тебя».       В тот вечер он услышал голос Скотта в последний раз в своей жизни. Тогда Авель смог лишь улыбнуться краешком губ и напоследок бегло взглянуть на начальника, прежде чем развернуться к нему спиной и скорым шагом зашагать по направлению к своей квартирке. Тем вечером они хотели посидеть вместе, но, увы, Скотт в последний момент решил остаться в пиццерии подольше, ссылаясь на какие-то «неоконченные дела». Авель не сердился, отнюдь нет. Всегда можно будет перенести их нерегулярные посиделки на другой день. Скотт ведь никогда не убежит, верно?       «Люблю тебя».       Такая простая и банальная, но отчего-то ужасно запоминающаяся фраза. Сколько раз они говорили её друг другу, глядя друг другу в глаза, прижимаясь друг к другу, держась за руки, ловя момент, пока на них никто не смотрит, косвенно, через действия и неочевидную заботу, за чашками кофе и разглядыванием пешеходов в окне в их редкие выходные, быстро целуя чужие щёки?.. За это время Авель насчитал сотни и тысячи таких ситуаций, и, похоже он был также далёк от оглашения точной цифры, как в начале, в тот день, когда он впервые увидел его тело.       «Люблю тебя».       Он нашёл Скотта ранним утром. Они всегда приходили раньше всех остальных, так что Авель, ступив на порог пиццерии за два часа с лишним до начала своей смены, сразу же принялся за исполнение своего утреннего ритуала, — полного обхода пиццерии. Поначалу все шло хорошо: аниматроники стояли на месте, такие же блестящие и чистые, как раньше, кухня была по большей части чистой, столы стояли ровно параллельно друг другу, а само место было окутано блаженной тишиной, такой, какая должна была стоять ранним утром. Однако когда он зашел в безопасную комнату…       «Люблю тебя».       Сколько бы времени ни прошло с тех пор, перед его глазами по-прежнему живо возникала эта картина: темно-красное пятно, разошедшееся по полу, невыносимо резкий и горький запах крови, как следует настоявшийся в запертой комнате за ночь, и посреди всего этого, следами чьих-то шагов, выложенных по плитке пола кровью, — пружинный костюм. А внутри костюма — Скотт.       «Люблю тебя».       Скотт сидел спокойно и тихо, и если не считать его пробитого пружинами горла и скопившейся в уголках рта кровавого цвета пены, он выглядел почти что живым. Будто бы просто присел передохнуть и не успел снять костюма. Казалось, если Авель подойдёт чуть ближе, Скотт поднимет опущенную голову, и в его глазах снова блеснет тот прежний огонек заинтересованности и молчаливого наблюдения, а на его губах вновь возникнет лёгкая, еле заметная улыбка. Но, разумеется, ничего не произошло после того, как Авель сделал шаг навстречу телу. Просто мёртвые не могут двигаться по определению.       «Скотти…»       Что ещё можно рассказать про этих двоих? По сути, уже ничего. Вместе со Скоттом было похоронено и все, что было между ними, — все, что вызывало у Авеля хоть какое-то подобие тёплых, приятных эмоций, всë, что их связывало, всё, что они создали вместе, трудясь плечом к плечу ради их общей мечты. Ничего уже не могло быть, как прежде. С уходом Скотта (слово «смерть» Авель старался не упоминать в его контексте) всё пошло наперекосяк: сначала произошло убийство, одно из первых в серии, затем начали пропадать работники, которых, как оказывалось позже, постигла та же ужасающая участь, что и Скотта. Казалось, будто все распадалось прямо в его руках, и причиной всего плохого, что с ним происходило, был он сам.       «Прости. Это я во всём виноват».       Поначалу идея воскрешения мёртвого казалась ему сплошным издевательством, да и имя главного его конкурента (уже бывшего, к счастью), отпечатанное на титульной странице, шарма документу не придавало, но боже мой, Авель был управляющим заведения, роботы в котором бродили по ресторану ночью, а днём источали запах разложения и исторгали кровь и гниль изо рта и глаз, так что ему уже явно было нечего терять.       «Авель, мне больно».       Сказал ему только пробужденный от вечного сна Скотта незамедлительно после того, как его включили. В одно мгновение неудержимый восторг Авеля ослаб и уступил месту взволнованности и тревоге. Он осторожно коснулся плеча Скотта и попробовал взглянуть ему в глаза, надеясь, как раньше, поймать его эмоции в его взгляде, но быстро отвернулся, поджав губы. Не было больше никакого взгляда. Была лишь эта старая телефонная болванка, которую он нашёл у Скотта дома: громоздкая, неуклюжая, тяжелая. Авель глубоко вздохнул, и его руки крепче сжали плечи воскрешенного человека.       «В каком смысле больно?»       Тихо-тихо спросил он, уже ощущая, как его тело начало биться в лёгкой дрожи. Незамедлительно он понял, что не особенно-то и хочет услышать ответ, и предпочёл бы оставаться в неведении и далее, однако уже было слишком поздно, чтобы поворачивать назад.       «Больно. Очень».       Поначалу Авель думал, что, сказав это, Скотт укажет в какое-то конкретное место: на шею, куда он поставил новую голосовую коробку, на спину, где теперь был установлен новый, более долговечный позвоночник из металла, в ногах, которые ему пришлось отстраивать чуть ли не заново… но к его ужасу руки Скотта слабо, но все же различимо с большим усилием сначала поднялись вверх, а потом снова бессильно рухнули вниз. Он ощутил резкое желание схватить Скотта за плечи и как следует его встряхнуть, но с ещё большим ужасом осознал, что это вероятно, причинит ему ещё большую боль, чем само его существование… поэтому Авель крепко обхватил себя руками, ногтями впиваясь в плечи, и разрыдался склонившись над Скоттом.       «Прости, прости, прости, прости…»       «Скотта» отключили тем же вечером. Авель сидел в своем кабинете в одиночестве и дрожал как осиновый лист, не зная, что делать дальше. Казалось, будто сама вселенная пыталась отнять у него все, что ему было дорого в его жизни: Скотт, их ресторан, и теперь у него отняли последнее, что у него осталось, — надежду на то, что однажды все снова будет как раньше. Словно из его души вырвали целый кусок, целый пласт воспоминаний, стремлений, желаний, оставив эту пульсирующую рану кровоточить. Все. Больше не к чему стремиться, нечего желать, нечего любить, нечего ждать.       «Я скучаю по тебе».       Скотт не ответил.       «Надеюсь, однажды мы встретимся снова».       Скотт не ответил.       «Даже если и не здесь».