Ты будешь по мне скучать?

Рима привыкает к мысли, что как раньше уже точно не будет. Да и вообще, было ли это «раньше» с ней или с какой-то другой маленькой девочкой, думает она иногда. Новая весна что-то надламывает в душе. Семьи больше нет, есть только два лгущих ей и самим себе взрослых человека, которые по отдельности точно хотят наперегонки наверстать упущенное за мрачные годы и что-то восполнить. И Рима догадывается, что и этому всему уже скоро придет конец. Полгода назад она бы рассмеялась в лицо тому, кто сказал бы ей, что про хаос, ломающий ее привычную жизнь, первым она расскажет бестолковому Нагихико. Что позорно полезет обниматься в поисках утешения. Что улыбнется неуклюжему прикосновению теплой ладони к щеке. Что он так исподтишка, со всем коварством Надесико, заберется в укромные и самые мрачные уголки ее сердца. А теперь ей, шипевшей рассерженной кошкой «не трожь меня», совсем легко самой протянуть к нему руки. — Мне начинает казаться, что лучше бы и дальше молчал, — с горечью признается Нагихико спустя несколько дней после того злосчастного признания на свадьбе. Десерт в стакане перед ним так и остается практически нетронутым. И как так получилось, что один поход за парфе стал сохранившейся до самого выпускного традицией? Да и не в самом парфе уже дело к очередной встрече, счет которым она потеряла. — Предпочел бы дальше врать? — Рима дергает плечиком, аккуратно снимая еще кусочек сливочного слоя. — На это ты, конечно, мастер, но нельзя же так вечно. — Знаю, — он почему-то чуть улыбается, точно его похвалили, — и чем дальше, тем больше лжи. А чем больше лжи, тем больнее, когда вскрывается, что тебя водили за нос. Но сейчас… — Аму все еще дуется? Нагихико замолкает, и это красноречивее любого ответа. — Она придет в себя. Кого бы такие новости не привели в шок? — краем глаза Рима замечает, как притихли заведшие было какую-то игру чары, и вздыхает почти миролюбиво. — Тебя же не привели. — Ой, брось, я с самого начала подозревала тебя в разных нехороших вещах, — Рима отмахивается с беспечным видом. — Ну, в том, что ты где-то врешь, так точно. — Что ж, видишь меня насквозь, — смеется Нагихико немного нервно. «Мы оба лжецы» — вспоминается ей снова — «Ты ничем не лучше меня, раз используешь людей со своим милым личиком». Извинился потом за жестокие слова, сказанные с такой же странной улыбкой. Но в тот раз Рима впервые подумала, что била по больному и сама. — Снова уедешь? — спрашивает она, съезжая с неудобной темы, и наблюдает краем глаза из-за стакана с лакомством. — Ага, — Нагихико кивает, и, кажется, напряжение отпускает его. Чары тоже возвращаются к своим секретам. — Теперь, когда мне удалось немного разобраться в себе, нужно кое с чем закончить. «Надолго?» — собирается спросить Рима, принимает максимально спокойный вид, но вместо этого вырывается позорное, даже жалкое: — А когда вернешься? Она стремительно прячет взгляд. Неловко, стыдно, хочется провалиться сквозь землю, но каким-то чудом получается усидеть на месте. — Скоро, — отвечает он вполголоса, почти ласково. Хорошо, хоть не спрашивает «ты будешь по мне скучать?». Рима и так знает — будет. — Не обещаю, что буду писать каждый день, — продолжает Нагихико с теплой усмешкой, — но совсем не пропаду. — Вот уж не мое дело, — фыркает Рима и торопливо принимается за оставшуся половинку порции. По большей части, чтобы не показаться смущенной дурочкой. Нагихико снова смеется — уже совсем по-другому. — Как скажешь, Рима-тян. У нее появляется возможность перевести дух, когда он после тихой паузы перехватывает инициативу и рассказывает о чем-то — за эти разные интересные вещи, перерастающие иногда в споры, Рима была готова терпеть его и в первые их вылазки наедине. Это потом уже оказывается, что точек соприкосновения у них больше, чем ей казалось раньше. А еще Нагихико знает, что ей не слишком хочется возвращаться домой, и не торопится ее бросать посреди улицы. Рима как-то даже спрашивает, не мешает ли это его тренировкам, и выясняет, что он совейшая сова, и к вечеру жизнь для него только начинается. Это ее вполне устраивает, и терзаться Рима даже не начинает. В сумерках, когда она возвращается домой, его присутствие вряд ли кому-то заметно, но не желая вызвать недовольство матери, Рима просит остановиться за несколько домов до собственного, и даже не задумывается, зачем так каждый раз оберегает расставания. Нагихико тоже не стремится выставить их встречи напоказ. В кафе они всегда занимают дальние столики, в парках ищут укромные уголки, где их никто не увидит и не услышит. Как какие-то заговорщики, думает Рима в один момент и тихо смеется своей же мысли. Когда Нагихико узнает об этом, он подхватывает, смеется с ней, и что-то теплое мелькает в его взгляде, что-то одновременно и знакомое, и совсем странное. Но, по крайней мере, благодаря их скрытности вряд ли кто-то знает, что в этот вечер Нагихико вдруг опускает голову ей на колени, и тут же застывает, напряженно и, ей кажется, с выжиданием. Ага, делать больше нечего, сбрасывать на землю, мысленно вздыхает Рима и накрывает его макушку ладонью. Какие-то неправильные плоды дала ее шутка. Он долго молчит, наблюдает в просвет между деревьями за происходящим вдалеке, пока Рима чисто механически, точно держит на коленях зверушку, проходится ладошкой по темным прядям. Даже ее придуманная впопыхах, а потому корявая и неудачная — как комику ей откровенно стыдно — шутка, что женское имя он себе выбрал именно потому, что любит, чтобы его гладили*, ничуть не изменила расклад. Так что Рима гладит. И почему-то не чувствует себя неудобно. — Надеюсь, Аму-тян сможет простить меня до того, как придется улетать, — наконец Нагихико вздыхает под ее пальцами, но не шевелится. — Простит, думаю, — негромко отзывается Рима и тут же добавляет, — рано или поздно, конечно. Когда определится, кого из вас двоих надо прощать. — Да ну тебя, — усмехается он. Порыв дыхания щекочет ей коленки. — Хотя Надесико она простит все, даже еще годик без новостей, — Рима не выдерживает, поддевает снова. — А вот по поводу Нагихико надо подумать. — Ну уж точно не годик, — Нагихико вдруг поворачивается, поднимает на нее глаза и улыбается. — Я вернусь гораздо раньше, обещаю. — Да я-то тут причем, — ворчит Рима, отводит взгляд и высматривает чар. Все трое куда-то испарились, и не факт, что не наблюдают сейчас. — Это же твое путешествие. — Туда, где есть ты, я уж точно постараюсь вернуться вовремя. «Как знаешь» — собирается снова буркнуть Рима, но нечаянно сталкивается с ним взглядом и затихает. Ей в принципе нечасто удается посмотреть ему в глаза. Может, действительно из-за разницы в росте, а может, из-за чего-то другого, совсем незнакомого и до жути неловкого. Вот если бы она потребовала, чтобы Нагихико вернулся тогда-то и тогда-то, и это было бы согласием, было бы совсем иначе. Ведь это она так решила. Но не так, не со смутной надеждой. — Если это очередная ложь, я тебя никогда не прощу, — негромко говорит Рима наконец, и в ее голосе ни намека на попытку поддеть. Нагихико смотрит на нее вопросительно, немного даже удивленно, а затем с усталым вздохом прикрывает глаза и поднимается с ее коленок, и ей почему-то даже жалко, что это все. — Ох, ты меня сегодня балуешь, — смешинки в его голосе дребезжат фальшью. Рима не видит его лица и не знает, как ей быть. — Извини. Нам не пора? Ей бы еще остаться в этом тихом парке, не возвращаться в пустой мрачный дом и ждать возвращения матери ближе к ночи. Но на этот раз Рима не командует, не капризничает, а отряхивает с плеч налетевшие бледно-розовые лепестки и поднимается на ноги. — Пойдем. Недолгий путь до ее дома проходит в молчании. Не то чтобы они до этого всегда занимали болтовней каждую минуту, но совсем молчать, как чужие, она почти отвыкла. До их обычной точки расставания всего ничего, когда Рима чуть отстает и протягивает руку, осторожно прихватывая пальцами рукав Нагихико. Он вздрагивает и останавливается. — Что-то случилось, Рима-тян? — Я не хочу домой, — вырывается у нее. — Я… Мне одиноко, хочется сказать ей, и грустно, и больно, и плакать хочется, сколько ни говори, что слезы не к лицу. Но Рима в смятении запинается. — Знаю, — мягко говорит Нагихико, — Но уже поздно, мама будет волноваться, тебе не стоит… Он уже было тянется взять ее за руку, замечает Рима, и какая-то странная злость захлестывает ее с головой. — Не будет! — вскрикивает она, отдергивая руку. — Они только врут, что волнуются за меня и хотят как лучше! Эгоисты потому что! — Но… — пытается что-то сказать Нагихико, но ее уже не остановить. — И ты тоже эгоист! — неожиданно для себя самой добавляет Рима. Прохожие на улице косятся на них, и она отступает, зажимая рот ладонью, как бы не сорвалось что-то еще, еще крепче, еще злее, еще обиднее. Плакать нельзя. Ни за что. — Пойдем, я провожу тебя до дома, — спокойно произносит Нагихико, как будто и не было этой истерики у него на глазах, и — вот дурак — протягивает руку. Остатки кипящей злости требуют его проигнорировать, взмахнуть волосами и гордо удалиться, как полагается королеве, но Рима не знает, что с ней творится, и нерешительно вкладывает ладошку в его, как маленький ребенок. — Прости меня, Рима-тян, — говорит он вдруг, осторожно сжимая ее пальчики. — Ты права, я тот еще эгоист. И еще страшный врун, и извращенец, и бестолковый. Но обидеть тебя у меня и мысли не было. Я просто… — Не оправдывайся, — тихо отвечает Рима. — Мне правда домой надо, пойдем? Нагихико не выпускает ее ладошку весь оставшийся путь. Они проходят мимо перекрестка, где обычно она прощается с ним и возвращается домой. Дом смотрит на нее пустыми темными окнами, и останавливаясь перед воротами, Рима колеблется. — Рима-тян? — Когда ты улетаешь? — вдруг спрашивает она, не поднимая взгляда. Ее пальцы все еще греются в тепле его ладони. Нагихико молчит. — Как знаешь, — Рима вздыхает и выдергивает руку, отворачиваясь. — Удачи. Ей удается держать спокойный, почти холодный тон, и даже дойти до двери с поднятой головой. Прежде чем скрыться в темной пасти пустого дома, она оборачивается. Нагихико стоит на том же месте и смотрит ей вслед. И Рима позорно сбегает, прячась за дверью. Что-то тревожное и горькое копошится в груди, не покидая ни через час, ни ночью, ни на утро. Кусу-Кусу шутит, упорно старается, просит улыбнуться, и Рима улыбается, потому что иначе нельзя. Она поглядывает на телефон каждые полчаса, старается занять себя делами, выискивает в программе передач любимые шоу, делает все, что угодно, чтобы унять тревогу. Вечером, когда сил отвлекать себя уже не остается, и Рима все-таки хватает телефон, индикатор сообщений моргает. На внешнем экране появляется имя отправителя, и сердце, кажется, замирает. В этот момент предчувствие сбывается. «Рима-тян, время пришло. Становится дурной привычкой — внезапно сбегать, оставляя только прощальные письма. Но мне показалось, ты вряд ли бы захотела меня провожать. Помни, пожалуйста, я обязательно вернусь туда, где ты.

Нагихико.»

Рима уже собирается нервно захлопнуть телефон, когда замечает, что бегунок на экране меньше обычного, и нерешительно щелкает кнопками, пролистывая пустые строки. И когда бегунок спускается в самый низ, перед ней появляется еще одна строчка. «P. S. Это точно не ложь. Потому что я люблю тебя.» Рима делает глубокий вдох, собираясь с духом, призывает на помощь всю свою смелость и нажимает «ответить». Как раньше уже точно не будет, Рима знает наверняка. А еще она знает, что впереди ждет что-то совсем незнакомое, немножко страшное, но полное надежды.