Ближе, чем ты думаешь (How Far Is Near)

Приём в самом разгаре, и Спок с удовлетворением обводит взглядом переполненный зал. Усилия команды «Энтерпрайз», направленные на то, чтобы переговоры с димистинианцами на этот раз прошли гладко, в конечном счёте увенчались успехом. И пожалуй, экипаж действительно заслужил это отпраздновать. Федерация впервые вступила с диминистинианской расой в контакт более ста лет назад, но все попытки заключить с нею торговое соглашение были безуспешными. До сих пор. «В свете чего их достижение и в самом деле можно счесть своего рода победой», – думает про себя Спок. Все вокруг — и хозяева вечера, и его спутники — смеются, потчуют друг друга разнообразными угощениями, танцуют и оживлённо беседуют. На какое-то мгновение Спок и сам вдруг совершенно нелогично ощущает нечто сродни подъёму и приливу гордости за их успех. Три года в космосе — достаточный срок, чтобы начать воспринимать тех, с кем работаешь бок о бок, чем-то вроде семьи (хотя, если бы коммандера заподозрили в чем-то подобном, он бы категорически всё отрицал). Однако же, поскольку доктор Маккой, занятый разговором, находился от него через весь зал и поблизости не было никого, кто мог бы уколоть вулканца насмешливым замечанием, Спок чувствовал себя в безопасности, попустительствуя испытываемым чувствам товарищества и сопричастности, прежде ускользавшим от него... ...Слева раздался взрыв знакомого смеха. Взгляд Спока невольно обратился в сторону его источника и отыскал, конечно же, Джима. Тот стоял в окружении диминистинианских сановников и что-то бойко с ними обсуждал. Заинтригованный, Спок подошёл ближе. – Похоже, у нас больше общего, чем мы думали, – заключила премьер-министр Даллин. Миловидные черты лица и учтивые манеры — с таким дипломатом было приятно вести не только переговоры, но и светскую беседу. – Не предполагала, что наши расы питают схожую по силе страсть к литературе. – О, да мы просто помешаны на ней, – усмехнулся Кирк в ответ. – Не правда ли, Спок? – добавил он, замечая вулканца и мгновенно вовлекая того в диалог. Спок давно приметил за Джимом вот эту склонность — втягивать его во что бы то ни было. Но отчего-то подобное наблюдение, как и поведение капитана, не вызывало внутри… неприятия или протеста. – Ну и ну, мистер Спок! – вырвалось у Даллин, окинувшей взглядом его фигуру. – Выглядите потрясающе. Коммандер слегка поклонился: – Могу я вернуть комплимент, мадам? Диминистинианка кокетливо взмахнула ресницами, демонстрируя, казалось бы, неподобающую своему статусу игривость, но отчего-то такая непринуждённость в общении только делала её саму и других представителей её народа ещё более приветливыми и доброжелательными. – Даже премьер-министра получится подкупить лестью, если премьер-министр — женщина, мистер Спок. В том, как Даллин подмигнула ему, точно не было ничего от принятого дипломатического этикета. Как и в глазах потешающегося Джима, со дна которых взметнулись смешинки, стоило ему взглянуть на Спока поверх бокала. Коммандер, почувствовав, как его щеки заливает румянец, выпрямился, решительно сцепив руки за спиной. – Капитан прав, – признал Спок, переводя разговор в более безопасное русло. – Большинство культур Федерации находят в литературе великую отраду и утешение. Пусть и было предсказано, что с развитием голографической технологии «страсть», как вы изволили выразиться, к письменному слову угаснет, этого все же не произошло. – Я бы даже сказал, совсем наоборот: увлеченность им только возросла, – кивнул Джим, соглашаясь. – Да, многие романы можно головизировать, но для начала их нужно записать и прочитать. Что касается поэзии — до сих пор просто не изобрели такого прибора, который мог бы трансформировать её образы в нечто трёхмерное. – Поэзия? – лицо Даллин просияло. – Капитан, это очень интересно! Большая часть нашей литературы представляет собой поэтические тексты. – Действительно, – подхватил один из её помощников. – Однако в наших способах выражения мыслей и языковых средствах, должно быть, кроются большие различия. Возможно, вы могли бы нам это продемонстрировать? – Ого, – рассмеялся Джим. – Я не настолько хороший оратор. – Позволю себе не согласиться, капитан, – Спок произнёс это раньше, чем успел остановить себя. – При случае вы проявляли незаурядные ораторские способности. Кирк перевёл на него взгляд, и, когда их глаза встретились, Спок уловил едва заметную перемену в его настроении, а после будто невидимая волна накрыла их обоих. – Если вы настаиваете, – уступил в итоге Джим, обращаясь к премьер-министру, хотя пристальный взгляд его до сих пор был прикован к своему первому офицеру. – Я припоминаю одно... или два стихотворения. – О, прошу вас, капитан, – поддержала Даллин. – Доставите нам несказанное удовольствие! Кирк наконец-то оторвался от глаз Спока и одарил её мягкой улыбкой: – Что ж, ладно. Он отставил полупустой бокал и сосредоточил внимание на диминистинианских делегатах, предвкушающих его выступление с явным воодушевлением. «Позволишь тело, будто холст, Пятнать моим рукам. Расцвечивая кожу болью, Я умираю сам». Спок резко втянул воздух, а после ощутил, как пол уходит у него из-под ног. Это было вулканское стихотворение. Более того, оно восходило к тем дореформенным временам, когда вулканцы жили, снедаемые дикарскими страстями, ещё не укрощёнными логикой. Отрывок, который выбрал Джим, был, наверное, наиболее знаменит из-за своих вопиюще непристойных и не подвергнутых цензуре признаний в самых низменных, самых сокровенных и взрывоопасных чувствах. «Измученный твоей красой, Бессильный устоять, Я алчу поглотить твой свет, Клеймить и истязать». У Спока закружилась голова, когда его настигло второе по счёту потрясение и он осознал: капитан читал стихотворение на вулканском. У Джима был довольно сильный, но в то же время не раздражающий акцент. И то, как в его устах звучал ритм, чередовались рифмы, казалось бесконечно гармоничным и правильным. Он произносил строки ровным, нарочно монотонным и невыразительным голосом, позволяя словам говорить самим за себя. Не подсказывая ничего интонацией, чтец искусно доносил до слушателей заключенный в них смысл, тем самым воздавая дань уважения вулканской поэтической традиции… Разум Спока отчаянно цеплялся за эти детали, тщась утопить в жарких стремнинах крови тот отклик, что вызывал голос Джима. «Пить обещанья с твоих губ, Терзать и осквернять. Назвать своим, только своим, И брать, и брать, и брать!» Кирк наконец повернулся, глаза его безошибочно нашли Спока — и тот позабыл, как дышать. Пылающий взор Джима в это мгновение кричал такой поэзией откровений, излучал такую экспрессию; столько в его взгляде бушевало невысказанного, запертого... Ошеломленному, распаленному этой исповедью Споку только и оставалось, что беспомощно внимать чувственным строфам, сгорая в огне возбуждения, которому его предавал человек, бывший тайным объектом его безнадежной тоски и желания дольше, чем он себя помнил. «Сломить тебя, но не сломать, Заставив искупать Мгновенье каждое, что ты Не пожелал отдать Лишь мне. Мне одному! С тобой Я раб, не господин, И неумолчный плоти глас Во мне непобедим». Как же давно Споку хотелось сказать Джиму именно эти слова! Сколько раз он мысленно возвращался к тому стихотворению, недоумевая, как же так получилось, что его сочинили словно специально для него, завещали будто ему лично? Как, как оно сумело передать всё то, через что его заставлял проходить Джим?.. «Ты умоляешь взять тебя, Не ведая о том, Что это я к твоим ногам Сложил себя всего. И что осталось от меня — То забирай себе: Смягчится сердце или нет, Я твой. Иди...» – ...ко мне, – приговорённо прошептал Спок. Поверженный, оглушенный, он так и стоял там, застыв посреди невозможного. Не в силах пошевелиться, не помня, как дышать из-за парализующей хватки эмоций, он совершенно точно был не способен отвести взгляд и воспринимать в данный момент хоть что-то за пределами выгоревшей атмосферы пространства, в которой не осталось кислорода, но был только Джим, он сам и слова, пламенеющие между ними... – Это было… оригинально, – задумчиво изрекла Даллин. – Хотя и сильно отличается от нашей манеры стихосложения. Вы не находите, Перраан? Чары рассеялись. Наваждение сошло, но, будучи до сих пор под впечатлением, Спок несколько раз сморгнул для верности. А Джим с любезной улыбкой на лице, как ни в чём не бывало, снова переключил своё внимание на премьер-министра. – Я могу распорядиться, чтобы перед нашим отлётом вам доставили образцы поэзии Федерации, – предложил Кирк. – Если будет угодно, конечно же. – Ох, ещё как! Спасибо, капитан. – Мистер Спок, не могли бы вы позаботиться об… – Прошу извинить меня, капитан. Госпожа премьер-министр, я… – коммандер сделал над собой усилие, – есть кое-что, что требует моего срочного вмешательства. Ещё раз приношу свои извинения. Спок развернулся на каблуках и ретировался прежде, чем кто-либо успел бы что-нибудь возразить. Он ощущал, как вопросительный и растерянный взгляд Джима прожигает ему лопатки, но предпочёл проигнорировать это, спеша поскорее выскользнуть из приёмного зала наружу. Беглец остановился у балюстрады широкого дворцового балкона и только здесь наконец-то разрешил себе полной грудью вдохнуть прохладу ночного воздуха. Все ещё дезориентированный, Спок пребывал в состоянии шокового оцепенения. У него было слишком, слишком много вопросов, и в обработке нуждался каждый: когда Джим выучил вулканский? как он умудрился отыскать именно это стихотворение? почему из всех отрывков он выбрал для декламирования именно этот текст? была ли причина в том, что Джим знал о чувствах Спока? и мог ли он быть настолько бессердечен, чтобы захотеть разоблачить его публично, на виду у стольких любопытных глаз? «Нет», – отмел Спок последнюю мысль. За Джимом никогда не водилось жестокости. Но и сам он не совершил ничего противоуставного, за что мог быть в наказание подвергнут такому унижению! Да, он был влюблён в Кирка и давно смирился с тем, что испытывает к нему неподобающие чувства. Но Спок делал всё возможное, чтобы ничем себя не выдать: он не позволял себе лишнего слова, неосторожного жеста и всё время держал щиты поднятыми. Он был уверен, что Джим никогда не догадается об истинной природе его эмоций к нему. До сегодняшнего вечера. И виной всему стихотворение. Если бы только не оно… Спок впервые прочитал его, когда ему было четырнадцать. Он наткнулся на него и другие дореформенные стихотворения с прозой в редко посещаемой секции библиотеки. И они взбудоражили и захватили его воображение. Но с годами скептик в нём всё больше и больше сомневался в том, чтобы невообразимый по остроте эмоциональный накал, который содержал злополучный отрывок, был чем-то иным, нежели просто поэтическим преувеличением. Спок знал, что вулканские эмоции глубоки по своей сути, но чтобы до такой степени... Он был убеждён, что описанное в бесстыдных строках выходило за рамки правдоподобия. Пока не встретил Джима. В попытке выровнять дыхание и взять себя в руки Спок прикрыл глаза. Джим. Джим не подходил ни под одно из правил, не подпадал ни под одну из категорий, не вписывался ни в какую систему координат. Он был существом уникальным во всех отношениях — его неординарность саму по себе можно было считать мерилом исключительности. С беспощадностью алмаза этот яркий человек изменял реальность и преломлял любую ситуацию в свою пользу. И каждая сверкающая, режущая по живому грань в нём бросала вызов, бросала отсверк, ослепляя логику и попирая законы Вселенной. Узнав его, поработав с ним плечом к плечу и став ему другом, Спок на себе испытал, каково это, когда твои взгляды, убеждения и миропонимание разбиваются об одного-единственного человека… Слишком поздно Спок обнаружил, что его неодолимо, неудержимо влечет к нему. Но он был... всего лишь одним из множества приятелей Джима. Большую часть времени, свободного от дежурства, Споку приходилось делить внимание капитана с доктором Маккоем. Либо же с лейтенантом Сулу. Или с инженером Скоттом. Да даже с Нийотой! А те часы, которые вне смены Кирк уделял только Споку, содержали то же количество минут, что он проводил с другими. И пусть Джим ему благоволил и называл другом, в любимцах у капитана Спок не числился точно. И он знал, что у него не было для этого никаких оснований. У Нийоты имелось гораздо больше терпения и рассудительности, чем у Джима, но даже она не захотела сохранить их со Споком отношения. Они разошлись давным-давно, и при расставании Ухура проявила большой такт и деликатность, но все равно эхо разрыва до сих пор отдавалось в нем отзвуками боли. Вот только Нийота, несмотря на все её чудесные качества, увы, не была Джимом. Логика Спока пришла к единственно верному выводу: он снова проиграл своему сердцу, но в этот раз мог сохранить хотя бы достоинство. И он держался за него в течение многих месяцев. Ему было довольно того, чтобы просто быть рядом: беречь и защищать Джима от холода, свернувшись подле него на мерзлой земле; поддерживать, когда тот перебрал или бывал ранен; заставлять его смеяться, намеренно делая вид, что первый офицер опять не понял того или иного речевого оборота в запутанном человеческом языке. И никогда, никогда не поддаваться искушению. Спок научился жить с этим. И с той сладостной, горчащей болью, что поселилась внутри и напоминала о своем присутствии ненавязчиво, но неустанно, заставляя сердце биться чуть тяжелее. И пусть, оно того стоило: Спок не жалел ни об одной минуте, проведённой рядом с Джимом. Он лишь не мог себе позволить потерять его уважение. Что непременно произойдет — Спок знал это наверняка — если капитану станет известно, насколько эмоционально скомпрометирован его первый помощник. Спок сделал очередной медитативный вдох. Возможно, он придавал этому слишком большое значение или же, напротив, не вполне верно трактовал поступающие сигналы. Конечно, было странно ощущать на себе прикипевший взгляд Джима, пока с губ его срывались древние, непреходящие слова страсти, превзошедшие само время, но подобное случалось далеко не впервые. Были и другие прецеденты. Все эти неловкие и напряженные моменты между ними, которые повторялись и повторялись из раза в раз: взгляд, задержавшийся чуть дольше положенного; рука, «позабытая» на его плече; дразнящее замечание, произнесенное с улыбкой, которая не достигла глаз. Или тот случай на планете, когда Спок проснулся и обнаружил, что Джим наблюдает за ним спящим… Вулканец трепетно берег эту пригоршню мгновений и дорожил ими, как нищий дорожит ниспосланным подаянием в несколько монет. Хотя он до сих пор не знал, были ли те моменты настоящими или просто плодом его воображения — игрой беспокойного, деятельного разума, изголодавшегося по вниманию Джима. Потому что такие случаи всегда замалчивались, забывались и ни разу на его памяти не обсуждались. Сегодняшний инцидент тоже будет замят. Завтра, когда они встретятся на мостике в альфа-смену, Джим, как обычно, пошутит. Спок, как всегда невозмутимо, поднимет на это бровь. И они снимутся с орбиты, оставив вращаться на ней еще один одинокий кусочек сердца Спока... – Ты ушел несколько неожиданно. Спок ощутимо вздрогнул. – Спокойно. Я вовсе не планировал тебя пугать, – Джим подошёл и встал совсем близко, положив руку рядом с рукой Спока на каменные перила. – Я и не напуган. – Ну, разумеется. И как я понимаю, то самое, экстренной важности дело, которое затребовало твоего неотложного внимания, — это наблюдение за звёздами, – лёгкая улыбка скользнула по губам Джима. – Я думал, вулканцы не лгут. Спок никак это не прокомментировал. Да и что тут скажешь… – Неужто мой вулканский был настолько ужасен? – Нет, – Спок озадаченно качнул головой, взглянув на Джима. – Конечно, нет, капитан. Это было в той или иной степени... приемлемо. – Приемлемо? Что ж, как скажешь, – Кирк улыбнулся, но глаза его, пока он смотрел на Спока, казались обеспокоенными. – Ты выглядишь... напряжённым. Я нарушил какое-то вулканское табу или что-то вроде того? – Нет, – ответил Спок, помедлив. – Никакие табу нарушены не были. – Но где-то же я напортачил? Ты не мог без причины вот так вылететь из зала. Так что произошло? – Ничего, – чересчур поспешно отозвался Спок. – Просто это... Джим подождал, но, когда пауза затянулась, был вынужден уточнить: – Да? Спок вздохнул: – Это стихотворение... из моих любимых. – О, – капитан моргнул. – И я его испохабил? – Нет, – Спок заставил себя посмотреть Кирку в глаза. – Ты прочувствовал его... безупречно. Джим даже слегка отпрянул, словно бы в самом деле испытал физический шок: – Ух ты. Это… это высокая похвала. Особенно от тебя. – Я лишь констатирую правду. – То есть… Тебе понравилось? Спок посмотрел на него, даже не попытавшись скрыть упрёк во взгляде: – Ты прекрасно знаешь, что да. И ты достаточно наблюдателен, Джим, чтобы для тебя не остался незамеченным тот эффект, который на меня произвела твоя декламация. Кирк прикусил нижнюю губу: – Поначалу мне так и показалось… – он отвёл глаза в смущении. – Но потом ты удрал, и я подумал, что, наверное, запорол с чтением. На некоторое время они замолчали, поглощённые каждый своими мыслями, пока Спок вдруг не выпалил, почти требовательно призвав капитана к ответу: – Почему, Джим? Тот взглянул непонимающе, но Спок уже был равно не властен как отозвать свой вопрос, так и что-либо поделать со словами, прорывающими себе путь наружу: – Почему это стихотворение? Почему именно сейчас? И почему на публике? – Спок остановился, чтобы перевести дух. – Я понимаю, что ты догадывался о моих чувствах к тебе, но к чему было делать их предметом всеобщего достояния? Если мое... особое отношение было столь невыносимо терпеть, неужели ты не мог сообщить мне об этом приватно? Джим уставился на него, приоткрыв рот от удивления. В недоверчивых, широко распахнутых глазах читалось неподдельное изумление. – Что? Спок неловко пошевелился: – Джим… – О твоих чувствах? – Джим… – Ты хочешь сказать, у тебя есть чувства ко мне? У тебя, который может заполучить любого на этом долбаном корабле — черт, да вообще любого во Вселенной — есть чувства ко мне? Изо всех людей — ко мне? Спок сконфуженно переступил с ноги на ногу: – У меня — который что?.. И тут они посмотрели друг на друга так, будто впервые увидели. Кирк не выдержал абсурдности ситуации первым и расхохотался. – Боже, – задыхаясь, произнес он. – Я, что, сплю? – Нет, если только я не сплю тоже, – выдавил из себя Спок. – Джим, как это всё понима… – Стихотворение предназначалось тебе, упрямый ты засранец, – поспешил заверить его Кирк, все ещё не в силах полностью подавить веселье. – И я бы прочёл его снова, если бы Даллин попросила, но звучало оно только для тебя, Спок. Для тебя одного. – Для... – теперь настала очередь Спока безостановочно моргать. – Прошу прощения? – Не-а, не видать тебе прощения, – покачал головой Джим. – Спок, ты — идиот. Всё это время... Бог мой, я же... я же запал на тебя с первого дня, – Джим покраснел ещё сильнее и отвернулся, вперив яростный взгляд в небо. – Поверить не могу, что говорю всё это. Проклятье, сначала я читаю тебе стихи, а потом распинаюсь о своих чувствах при луне... В кого я, к хренам, превратился? – Джим, я... – Спок беспомощно запнулся. – Пожалуйста, продолжай? Это вызвало новый приступ близкого к истерическому смеха — Кирк смеялся до слёз в глазах. – Господи, Спок, ты неподражаем, – наконец сумел выдохнуть Джим, взирая на вулканца с непередаваемой нежностью. – Я буду пересказывать эту историю нашим детям в лицах, так и знай. А усыновим мы, к твоему сведению, дюжину, не меньше. Можем начать прямо с Чехова. – Должен признаться, я в крайнем замешательстве. – Могу себе представить, – снова рассмеялся Джим и крепко сжал плечи Спока. – Теперь вообрази, каково было мне узнать, что это не мимолетное увлечение. Сначала ты был с Ухурой, и я дьявольски ревновал. Потом вы, ребята, расстались, но я тебе был по-прежнему безынтересен, и вот это оказалось еще больнее. А потом вроде как даже это потеряло значение: меня перестало волновать, один ты или с кем-то, хочешь меня или до смерти ненавидишь. Я ничего не мог поделать с тем, что чувствую. И до сих пор не могу. Он все ещё улыбался, но глаза его стали серьёзными, приобретя почти торжественное выражение. Ничего более захватывающего в своей жизни Спок не видел. – Я был, – Джим адресовал Споку ещё одну виноватую улыбку, – я был так одержим тобой, что начал изучать твой язык. И когда наткнулся на это стихотворение... Оно было настолько про нас, Спок. Ну, или по крайней мере про меня и про то, что ты со мною делаешь. – Какая ирония, – голос Спока звучал чуть громче шёпота. – Потому как это я всегда полагал, что данное стихотворение в точности описывает всё то, что ты творишь со мной. – Я так старался не показывать тебе этого — правда, старался. Но сегодня, когда Даллин озвучила свою просьбу, я не смог вспомнить ни одного другого отрывка. А ты стоял напротив, и я... Да просто решил рискнуть! И вот, в один момент ты смотришь на меня так, как я всегда мечтал, а в другой уже... – Кирк осекся, – берёшь и сбегаешь. Не в силах удержаться да и не желая того, Спок обнял Джима за талию – все ещё не до конца веря, что теперь ему можно – и прижал к себе. – Спок, – Кирк позволил притянуть себя, но предостерегающе положил ладонь вулканцу на грудь. – Предупреждаю: если ты сейчас меня поцелуешь, мы устроим такую публичную демонстрацию чувств, какой свет ещё не видывал. Губы коммандера дрогнули в подобии улыбки, когда он привлёк капитана ещё ближе к себе. Он услышал, как у того перехватило дыхание, и почуял капитуляцию, когда рука Кирка соскользнула с груди, побеждённая. Глаза Джима внезапно заняли половину лица, и Спок не смог не улыбнуться им: – Цитируя тебя, я готов рискнуть. Джим издал сдавленный — наполовину смеющийся-наполовину всхлипывающий звук, — который был быстро пойман ртом Спока, и мир вокруг них исчез на бесконечную, хмельную вечность длиной в несколько восхитительных секунд... Из которой их бесцеремонно вырвали одобрительный свист и улюлюканье, а громкий, смутно знакомый голос цинично припечатал: «Чёрт возьми, нашли место и время!» Джим улыбнулся Споку в губы и прошептал: – Это вулканское стихотворение не единственное из тех, что я знаю, – уголки его рта поползли вверх. – Как думаешь, мы могли бы поработать над моим акцентом? Спок нетерпеливо, гортанно рыкнул, потянувшись за коммутатором, но Джима из рук не выпустил. – Мистер Скотт, поднимайте двоих. И я был бы признателен за расторопность. Кирк рассмеялся и потянулся за новым поцелуем, когда ослепительный белый свет заключил их в свои объятья. The end.