провал

девяносто восьми процентное поражение лишь ощутимее толкало к попыткам исполнения крайне сомнительной идеи в жизнь, и я во сне видел, как обмираю от переутомления, вслух изнывая растерзанной душою. мои соседи не прощупывали всего траура, бог им свидетель, но насколько же противными казались они, отбивающие по батареям известный всему миру ритм, целенаправленно покрывая жгучие вопли пустой квартиры. окружение принимало меня за человека занудного, с головы до пят пропахшего душностью старческих книг, абсолютно не признающего опоры страсти молодняка, хотя всегда воображал дело то исключительно индивидуальным и личным, не требующим возрастных ограничений. я не считал никогда шутки своей ближней знакомой удачными, ибо нелепость наполняла их до краев, едва ли не переливаясь. заметив мое пренебрежение, она бестолково затаивала обиду, да затаивала так, что я каждое дальнейшее жалование до мелочей предугадывал, нарочно разбивая свой, устоявшийся за недолгое время, психологический портрет в её голове. мне было тесно в собственном сознании, правда никто не догадывался предпринимать что-либо, теоретически разительно влияющее на мои чуткие думы, мгновенно двигающее с хрупкой грудной клетки адский груз, каковой блокирует череду полноценных вздохов даже по воскресным вечерам. мой винный бокал мирно поддерживал хваленую порцию адреналина лицом забытой водки, априори оставленной до самых худших времен. губы роняют нечленораздельное месиво прозрачной жидкостью вдоль пыльного вторую неделю пола, за оконными стеклами слышен несущий всевозможные формы отчаяния крик. он заставляет меня едва заметно вздрогнуть, растерянно очертить широкими глазами неприемлемо грязный настил, а потом только сомкнуть собственные уста, придя к выводу, скоро осевшему смешной горечью на кончике неожиданно сухого языка. кричал я, раз в первый и последний ослабив тугой ошейник показного равнодушия. ближе к полудню получалось пробиться нелюбимой мысли, сохраняющей возможность существования этакого интереса со стороны, разбавленного бесхитростными порывами жажды к оказанию помощи. в большинстве своем, смертные цепко игнорируют нелюбимое, и хотя бы здесь я презирал числиться исключением, с каждым днем все пуще натягивая нервы тонкими трещащими струнами, что унаследовали роль никого иного, как преследователей моего исчезновения. щеки беспрерывно горели, так, если бы тяжелые от природы ладони отца хлестали их поочередно, длительные полчаса несправедливого наказания, ровно до момента, когда спина моя потерпела столкновение с непривычно ровным асфальтом, даруя шокирующую, заранее признанную беспочвенной, агонию, на добрый миг. бросаясь камнем вниз, я напевал мотив дерзкой и подвижной песни жанра панк-рок.