Постепенность

С Луной невозможно спорить — Панси знает это, как никто иной. На повышенный тон, на провокации и надрывный крик она лишь мягко улыбается и смотрит так понимающе, что конфликт замирает в критической точке. И сразу сходит на нет. Панси знает, как никто иной, потому что в ее характере — ругаться до красных пятен перед глазами. Вместо обычных проявлений чувств выплескивать эмоции чистым, сплошным, яростным потоком в виде крика, в виде неуверенных, слабых, но невыносимо, болезненно для нее же резких слов. Слов, которые ничего не значат. И Луна знает это, думает порой Панси. И после толком не начавшихся ссор молча берет Луну за хрупкую белую руку, тянет к совятне: Луне там нравится. И под шелест совиных крыльев так же молча опускается на ее плечо. Прячет глаза, зарываясь носом в лесом пахнущие волосы. Они много молчат на самом деле. Потому что говорить с Луной Панси не умеет — она горячая, взрывающаяся снопами искр, шутит мерзко порой, иначе не умеет, а Лавгуд. Лавгуд говорит вещи, которых Панси не может понять. Она… склонна просто верить в каждое ее слово, но так нельзя, не с Луной — и они молчат. Луна улыбается: когда-нибудь Панси поймет, привыкнет, научится. Панси прячет лицо в мягких волосах или закрывает глаза, опуская голову на худые бедра. Луна гладит ее по волосам, заботливо смотрит, и когда Панси рядом никогда — никогда — не смотрит до слез заботливо на всех подряд. Смотрит на нее. Потому что знает: привыкать нужно постепенно, шоковая терапия не нравится никому. Потому что знает, что Панси ревнивая. Что Панси не умеет сдерживаться, не умеет просто улыбаться и говорить тонкими намеками. Не рядом с Луной. Не когда к Луне, на которую она заявила свои права, подкатывают всякие младшекурсники с домашкой. Луна знает, потому что Панси ревниво нависает над ее плечом и глядит в лица младшекурсников, пугая их почти до слез. Потом Луна смеется тихо, жмурится от солнца и веселья и берет лицо Панси в свои руки. Лицо, которое разглаживается под ее ладонями. Лицо, которое знает так, как свое. Придвигается близко, нос к носу, и целует — невесомо, как умеет, чтобы оттащить Паркинсон от края. Чтобы не до мутной страсти в глазах, но до понимания — вот она, Луна. Она все видит. Все понимает. Все — любит. Панси отвечает, кладя горячие руки Луне на спину и зыркая на проходящих мимо хаффлпаффцев. Луна смотрит в ее лицо терпеливо и мягко. Панси… выдыхает. В этот раз. И во все последующие.