Слишком поздно

Люди. Повсюду люди. Копошатся, куда-то спешат. На каждом шагу слышится смех, крики, ругань. Мир живёт вокруг меня, а я мысленно умираю, раз за разом возвращаясь к воспоминаниям, которые хотела бы забыть навсегда. Слишком сладкий кофе. Булочка с корицей. Небольшой чемодан стоит по левую руку. Тянусь к нему, чтобы ещё раз перепроверить наличие документов. Засовываю ладонь в карман, а пальцы находят что-то, чего там быть не должно. Выуживаю странный предмет. Маленький пакетик на зип-застежке, внутри которого лежит засушенный четырехлистный клевер. Я помню, как мы нашли его. Помню, как смеялась, когда он доказывал, что я обязана съесть растение, чтобы поймать удачу за хвост. Говорил, что я приношу удачу ему. Целовал. Крепко, сладко. Клевер выпал из рук, которыми я зарылась в его волосы, прижимаясь так сильно, что сдавило ребра. Я любила его. А он меня предал. Выбрасываю пакетик в мусорку. Туда же летит и приторный кофе и даже надкусанная булочка. Аппетит пропал. Люди вокруг раздражают. Влюбленные парочки, что — я уверена — отправляются в медовый месяц. Студенты, поступившие в колледж за границей. Старики и дети, усталые женщины и серьёзные мужчины. Электронный голос объявляет о скорой посадке на рейс. Отлично. Нет больше сил находится в этой стране, этом городе, даже в этом чёртовом аэропорту. Беру сумку, хватаю за ручку чемодан. Пора научиться отпускать. Настало время новой жизни, где не существует его. Сначала будет тяжело. Мне уже сложно быть так далеко. Сложно, что не могу касаться, видеть улыбки, не ощущать тепла его кожи и жара дыхания на губах. Я должна была понять, что все это мираж. Лишь слаженная игра, достойная Оскара. Он играл со мной, а я любила. Он пользовался мной, а я отдавала всю себя. Смотрела влюбленными глазами, как на восьмое чудо света. Боготворила. Слушала все, что он говорил, соглашалась со всем, что предлагал. Стала безвольной, податливой, бесхарактерной. Удобной. Но теперь я проснулась. Поняла свою ошибку. Распознала в нем врага. Осталось только научиться жить дальше, запихнув свои чувства куда подальше. Снова стать сильной и независимой. Хрупкой и наивной Агаты больше нет. Регистрация на рейс длится вечность. Стою в очереди. Как же долго. Люди передо мной, кажется, совсем не спешат. Всё делают лениво, вальяжно. Меня это дико злит. Смотрю на наручные часы. Ещё немного и я взорвусь. Кто-то трогает за плечо, вынуждая обернуться. Поворачиваюсь, и сумка падает на пол. Глаза распахиваются, рот открывается в немом удивлении. Мне кажется, что я забыла, как дышать. Потому что со свистом втягиваю воздух носом, но не уверена, что он попадает куда нужно. Светло-зелёные глаза смотрят без отрыва, внимательно. Слишком пристально. Слишком глубоко. Достают до дна, встряхивая. Вся жизнь проносится перед глазами. Как показывают в голливудских фильмах. С самого рождения до этого момента. Кажется, я умираю. А он все молчит. Только смотрит, не касается, не подходит ближе. Хочу ненавидеть его и не могу. Ударить бы, да руки безвольно повисли вдоль тела. Голос пропал вместе с желанием жить. Зачем он здесь? Почему сейчас? Где был, когда я рыдала в истерике от его предательства? — Привет, — шепчет еле слышно. Голос такой чужой, будто и не он вовсе. «Привет». Издеваешься? Засунь свое приветствие себе в задницу, чёртов предатель! — Мы можем поговорить? О чем? О чем, Господи?! Треснуть бы ему по рыжей макушке. Чтобы понял, как мне больно и странно видеть его после всего, что произошло. А он мне «привет» и «поговорить». Тьфу! — Агата, это займёт две минуты. Ты успеешь на рейс. Если не передумаешь лететь. Фыркаю в ответ. Закатываю глаза. Полный набор. А внутри все кипит. Сдерживаюсь. Киваю согласно, хотя и не понимаю, о чем мне с ним говорить. Натянуто улыбаюсь девушке позади, давая понять, что покидаю очередь временно. Колеблюсь. Брать чемодан с собой или оставить, чтобы не сорваться и вернуться? Оставляю. Так будет правильно. Эдвард стоит около большого горшка с монстерой. Забавно. Такой же красивый снаружи, такой же ядовитый внутри. — Агата, — кивает. — Я должен объясниться. — Слышала уже, — отвечаю сухо, стараясь утихомирить бурю в душе. Не реветь! Не реветь! Не здесь, не сейчас. Складываю руки на груди, чтобы не заметил дрожи. Его руки — в карманах брюк. Стоит такой красивый, идеальный, как Аполлон. Зеленые глаза чуть сощурены, изучают мое лицо. Губы поджаты. Говори, чего молчишь? Я не помолчать сюда пришла. — Агата, я понимаю, что ты мне больше не веришь. Я подорвал твое доверие, — похоже, его прорвало, — возможно, растоптал чувства. Возможно? Ты серьезно, Кадоган? — Ты ненавидишь меня, и есть за что. Ненависть — слишком сильная эмоция, чтобы испытывать ее по отношению к тебе, дорогой. Я не чувствую ничего. По крайней мере надеюсь, что научусь делать это, когда буду далеко отсюда. Когда смогу, наконец, забыть черты твоего лица, не буду ждать встречи и умирать после в твоих руках. — Агата, — слишком часто повторяет мое имя. Раздражает. — Да, признаю, изначально это был наш план. Соблазнить, влюбить, вскружить голову, чтобы отомстить. Чтобы сама отдала все, что имеешь. Преподнесла на блюдечке бизнес. Но потом… О, дай угадаю! Потом ты понял, что любишь меня. Молчу, не желая вступать в перепалку. Только слушаю его жалостливый монолог. На самом деле мне даже интересно, что он скажет дальше, как оправдает себя. — Потом я и правда влюбился в тебя. Все, что было — было настоящим. Мои чувства к тебе, все те прогулки, поцелуи и жаркие ночи. Все это было взаправду. Не верю ни единому слову. Поджимаю губы, ощущая, как те начинают мелко дрожать. Я обещала себе быть сильной и больше не плакать. Точно не из-за него. Чертово сердце уже готово пробить грудную клетку, чтобы упасть к его ногам, но я держусь изо всех сил. Понимаю, что вру себе, но не сдаюсь. Теперь, когда я почти свободна от него, не могу позволить чувствам взять верх. Где грань между любовью и ненавистью? Я должна переступить ее, чтобы перестать мучить себя. Пусть лучше будет ненависть, чем это щемящее клокотание в груди. — Я люблю тебя. Молчи! Молчи, предатель! Ты получил, что хотел. Получил мое наследство, получил мой бизнес, мой дом и мое сердце. Только вот последнее я тебе больше не оставлю. Верну жалкие осколки обратно, втиснув в грудную клетку, научу биться без тебя. — Агата, прошу, верь мне. — Нет, — черт, а хотела молчать. Ты же Харрис, мать твою! Мы не пальцем деланы. Наша фамилия не простой звук. Пусть остались только я, Элиза и Данте. Я — все еще Харрис. Хотя могла бы стать и Кадоган. — Мне смешно, — признаюсь вслух, — от того, что ты думаешь, будто я поверю тебе. Почему-то когда ты с победным видом говорил своему брату о том, что я влюбилась в тебя и бегаю хвостом, словно верная собачонка, не упоминал, что влюблен в меня точно так же. И мне смешно, Эдвард, от того, что я не разглядела тебя раньше. Грустно? Да. Больно? Сам знаешь. Не вижу смысла обсуждать что-то дальше. Ты получил свое. Уходи. Не мучай меня. Хватит! — срываюсь на крик, а из глаз катятся слезы. Трясусь в рыданиях, замечая сквозь пелену, что он хочет подойти ближе и обнять. Отшатываюсь, сильнее вцепляясь в лямку сумки. Надеюсь, что самолет еще не улетел и никто не украл мой чемодан. Ох, Агата, разве это действительно волнует тебя сейчас? — Я говорю чистую правду, — тоскливо добавляет Эдвард. — Я люблю тебя. — А я тебя нет, — смеюсь. Рыдаю и смеюсь, будто сумасшедшая. Потому что знает, что люблю. Но не прощу никогда. Слишком поздно. — Мне пора. Разворачиваюсь на пятках, устремляясь к одинокому чемодану. Такой же одинокий, как и я. Хватаюсь за ручку, направляясь к стойке регистрации. Посадка почти закончена. Провожу необходимые манипуляции, забираю документы и, не оборачиваясь, спешу подальше от прожигающего насквозь взгляда зеленых глаз. Я оставила в Лондоне часть своего сердца. Но обязательно склею его, соберу по частям и больше никогда не вернусь, зная, что он будет ждать. Но уже слишком поздно.