Тебе снится пламя

По ту сторону прочного стекла, целиком заменяющего стену, раскинулся город, будто сошедший с картинки — такой правильный, сверху кажущийся идеально красивым. Живой организм, испещрённый артериями улиц, венами каналов, он дышал пламенеющими окнами домов и горящими фонарями, а сверху с самого высокого этажа башни, уходящей крышей в небо, отвратительно современной на фоне исторического центра, его прожигал острый лихорадочный взгляд небесно-голубых глаз. На город опустилась ночь. Спикировала молочно-белой птицей, в это время года совсем не мрачной, светлой, будто бы не дающей городу утонуть во тьме окончательно. Впрочем, его и это не особо спасало. Сергей Разумовский не спал. В глазах болезненным блеском отражались ночные огни, разрастаясь настоящим пожаром в душе. Опираясь рукой на стекло панорамного окна, он словно был готов провалиться вниз, в темноту, пожираемую пламенем. Усталость сковывала тело по рукам и ногам, но он будто бы не мог оторвать взгляд, стоял, как заворожённый, и пытался поймать ускользающие обычно в спешке дня мысли, сейчас текущие ровной чистой рекой. Ему было спокойно и страшно одновременно — противоречивые, неправильные чувства вгрызались в сознание, не давая сосредоточиться на чём-то одном. Спокойно в окружении тишины над всем миром. Страшно за… всё: своё дело, свой город, своего единственного друга. Не за себя. За себя никогда не было страшно, но, в конце концов, ему стоило признать одно — он просто смертельно устал. Расслабленная на первый взгляд поза на поверку оказывалась какой-то изломанной, согнутой проблемами, забитой. Отражение в стекле смотрело грустно, истощённо. Взгляд сверкнул в темноте янтарём. — Уходи, — выдохнул он мгновенно, только заметив эту вспышку, во взгляде показалось ему что-то смутно знакомое. Один в целой башне, чувствуя чьё-то незримое присутствие, Сергей обращался к пустоте. Прикрыл глаза, надеясь прогнать наваждение. Невесомое прикосновение к плечам заставило распахнуть глаза вновь — чувство, что с детства преследовало его, вернулось. За спиной отражения расправились огромные чёрные крылья, тут же исчезая, стоило в ужасе отшатнуться. На секунду Сергею показалось, что отражение протягивало руку, предлагая… улететь? — Я же сказал тебе… — он не закончил, развернулся спиной к огням города, почти шёпотом всё же произнёс: — Уходи. Тебя ведь больше не существует. Кажется, ему и правда стоило отдохнуть. Чувство тревоги неуловимо следовало за ним, наступая на пятки. Тени заполняли просторный кабинет, пульсируя смутными образами. Неуверенно шагнув в темноту, он тут же споткнулся об угол дивана, тщетно пытаясь удержать равновесие, всё же оперся рукой о спинку и решил сесть — дрожащие ноги совсем не держали, хотя он — вроде — даже не пил. Приземлившись на самый край, Сергей склонил голову к коленям, обхватив её руками, с силой зажмурил глаза. — Чего же ты боишься? Это он спросил? Верно так. Голос его. Ведь никого другого здесь нет и быть не может, а бешено колотящееся сердце это ничего, пустяк, сейчас пройдёт, стоит только встать и мираж рассеется дымом от потухших костров. Такие костры, ещё пылающие, снопами искр достигающие небес, он когда-то рисовал в тетрадках — вместе с другими детскими рисунками они остались где-то далеко в прошлом, распадаясь несбывшимися мечтами. Огонь он любил всегда. И замирал в благоговейном страхе тоже. Почему-то казалось, если он сейчас откроет глаза, его будет окружать только пламя. Он слышит его треск, чувствует жар, а миру всё равно. Равнодушный мир за окном смотрит на него бесцветным взглядом. Пусто. Но кто же бросил спичку? Ах, уже поздно. Кабинет в огне, ненасытная стихия пожирает быстро и неумолимо немногочисленную мебель, к ногам подступая ярко-оранжевыми языками, облизывая кожу. Жжёт острой болью, дым заполняет лёгкие. Сердце вот-вот вырвется из груди. Он задыхается. Он просыпается. На диване, всё в том же кабинете. Тяжело дышит, пытаясь прийти в себя. Тени больше не кажутся живыми, в помещении вообще довольно светло, пламени нет — всё было лишь мимолётной иллюзией. Он понимал это, стоило догадаться раньше, однако ещё время требуется для осознания себя здесь, в реальности. Серёжа приподнимается, трогает спинку дивана, затем — прикладывает руку к собственному бешено бьющемуся сердцу. Всё кажется таким осязаемым, но ничему нельзя верить. Весь мир — сплошная иллюзия. — Ну и хрень же тебе снится, дружище. Сергей дёргается, оборачивается — ничего, обратно — тоже пусто. Он всё ещё один. Птица, образ, сотканный из теней, наблюдает за его паническими телодвижениями со стороны с иронической усмешкой, обозначать своё присутствие не спешит. Рано. Ещё катастрофически рано, ещё ничего не готово, а посему пусть пока решит, что мысль принадлежит ему самому. А, между тем, сделать что-то надо: ситуация повторяется из раза в раз — которую ночь подряд его альтер эго сжигает сам себя в кошмарах, в ужасе просыпается, силясь понять, что же произошло, никак не желая осознавать, что поджог устроил сам же. Не спит всю ночь потом. Как же с ним тяжело. — Эй, так дело не пойдёт, — отзывается голосом в голове Серёжи, как только тот пытается встать. — Опять бродить будешь до утра? И это ты называешь отдыхом? Убеждение, в их случае скорее — самовнушение, работает плохо. Птице надоедает прятаться и смотреть просто так. Не в его характере быть пассивным наблюдателем, а посему он рискует — оказавшись за спиной, с силой укладывает чужую голову к себе на колени, рукой прикрывая глаза, почти с нежностью. Ухмыляется — интересно, что будет? Серёжа, будь он неладен, не так глуп, не так слаб, как Птице бы того хотелось. Играть со своим сознанием не позволяет. Не принимает ни за сон, ни за иллюзию, ни за внезапный визит старого — будь он неладен, ах, он уже — друга, просто понимает как есть, устало даже, будто догадывается. Руками тянется назад, чуть боязливо, Птица не отстраняется. Серёжа нащупывает перья, широкие крылья уже раскинулись над ним тёмным куполом, закрывая от всего мира. — Ты? Под его веками рисуется образ полустёршийся, истлевший: его точная копия в вороньих перьях — верный и единственный союзник, что оберегал его раньше. Птица на этот образ хмурится, шипит на вопрос, не желая отвечать. — Тшш, я снюсь тебе. На утро ты уже всё забудешь. Так что, будь добр, заткнись и спи. Ни приказывать, ни самовольно стирать память он был не властен, одна надежда — и правда забудет, сам. Испугается, или ещё что. Птица запускает пальцы в волосы Серёжи как-то машинально, припоминает — ему так всегда нравилось, — смотрит в расслабленное лицо и думает: нет, не боится. Уже нет. Птица убирает руку с его глаз, но тот сам их не открывает — неужели не хочет видеть, как он изменился? Или… полностью доверяется? «Раньше всё было по-другому», — бьётся на краю их общего сознания мысль. Всё было куда проще, свободнее. Птица ловит мысль первым. Им редко снились кошмары, ведь Серёжа, ни секунды в нём не сомневаясь, мог смело шагнуть в окно, расправив крылья, и взмыть к небесам, убегая от проблем жестокой реальности, где его, такого необычного, живого, никто не любит. «Как же давно это было?» — неприятный вопрос. Теперь всё иначе. Как прежде больше не будет. Теперь на предложения другой части себя, радикальной и безрассудной, он больше не откликается, выставляя глухую стену отрицания. Прячется за оконным стеклом. — Так… чего ты боишься? — повторяет Птица свой вопрос. В их общей реальности, где по какой-то причине существует иллюзия их совместного присутствия, самое время хотя бы попытаться понять. — Одиночества. Рука, перебирающая волосы замирает, Птица… не удивлён. От секундного замешательства отходит быстро, продолжая наматывать на палец медные пряди. Однозначный ответ слышать привычно, кажется, они когда-то уже говорили об этом, в детстве. — А, ну да, конечно, — смеётся беззвучно. — Тряпка ты, Серёжа. — Знаю. — Рад, что ты это понимаешь. Сжигая себя каждый раз, неужели он надеется, что кто-то извне придёт и спасёт его? — Не делай так больше никогда. Мне не нравится видеть с тобой такие сны. Молчание в ответ. Согласился? Единственный живой в этом царстве безликих кукол, Сергей Разумовский. И единственный, кто способен его сберечь — он же сам. Интересно, когда он это поймёт наконец? А примет ли? Нет. Птица сделает их общий мир лучше сам, и Серёже об этом пока знать не обязательно. Они ещё посмотрят на электрические огни города с головокружительной высоты, расправив крылья за спиной, взмыв над равнодушными людьми, что недооценивали их, оставшись на земле, неспособные летать, — эту картину Птица упорно рисует в голове, Серёжа внезапно улыбается. — Не уходи, — шепчет на границе сознания. — Куда ж я от тебя денусь, — грустной усмешкой в темноте. Образ бушующего пожара Птица оставляет себе. Красиво, ярко. А ему — образ светлого будущего. Где их гнетущий чёрно-белый мир окрасится в приветливые огненно-рыжие краски.

Ты засыпай, ведь уже поздно, мир давно уже спит, Так много зла вокруг, а ты люби и надейся…