Её имя на тонких запястьях

— На сегодня всё, — тяжело выдыхает действующий Магистр, чувствуя, как на секунду развязываются руки. Конечно, зная Джинн она бы просидела за бумагами лишние два часа, но не сегодня. Как только подчиненные покинули светлейший, даже в вечернюю пору, кабинет Магистра, Гуннхильдр откладывает документацию до лучших времён, а именно — до завтрашнего дня и начинает сборы по скорейшему выходу из штаба Ордо Фавониус. Закат в этот день был как никогда приветлив. Яркий, отдающий прекрасным янтарем и Джинн готова была поклясться, что видела лиловые блики на безмятежном небе янтаря. Прямо как глаза той, к кому она спешила. Лиловые с переходом в янтарь, каждый раз глядя на прекрасное сочетание таких непохожих цветов, блондинка больше не могла оторваться. Она чувствовала прекрасную близость, просто обмениваясь с ней такими нужными взглядами. Нужными им обеим. Лиза заходит в момент, когда Гуннхильдр уже готова была сбежать с рабочего места, сверкая пятками. Библиотекарь застаёт Магистра у двери и лишь мило усмехается, глядя на ее растерянное лицо. — Лиза, ах, ты что-то хотела? — Джинн, наверное, выглядела до боли смешно. Она явно покраснела, глядя на библиотекаря невидящим взглядом. — Прости меня, я торопилась, в общем... — Тише, тише, красавица, весь словарный запас потратишь, — с тёплой улыбкой Лиза останавливает попытки Джинн лечь от смущения прямо посреди кабинета и ей это, кажется, даже удаётся. — Я пришла кое-что уточнить, но кажется у достопочтенной Джинн есть дела И девушка в фиолетовом наряде не прекращает улыбаться. Она видела Джинн Гуннхильдр в абсолютно разные периоды ее жизни и эмоций на ее прекрасном лице тоже повидала немало. И всегда она была чудесна. Всегда заставляла порхать бабочек в чужом животе. — Прости, прости, прости! — блондинка машет руками, пытаясь оправдать свой внезапный побег. Все же, нечасто заметишь её во время уходящей с работы. Это было... странно? — Я все понимаю, красавица, беги уже, — и Лиза смеётся, осторожно потрепав Джинн по белокурой макушке. — Завтра мы обязательно обсудим твой вопрос, Лиза! Стоит Джинн пересечь порог собственного кабинета, как она слышит тихое «Джинн», явно адресованное от стоящей к ней спиной Лизы. — Что-то ещё? Было ощущение, будто сгустились тучи, а добрая улыбка обратилась грустью на прекрасном лике. Лиза не оборачивалась, лишь тяжелое дыхание выдавало её неблагоприятное настроение. И разве получится такое скрыть? — Ты идёшь к ней? — Лиза не церемонится, спрашивает прямо, уже заранее зная ответ. А Джинн не видит смысла скрывать, с улыбкой отвечая: — Да. Эола ждёт. До завтра! Как только дверь за Джинн закрывается — Лизе не приходится сдерживаться. Обычно сдержанная и даже очень кокетливая особа, прямо сейчас грубо пинает только что закрытую дверь, мечтая, чтобы за ней никого не было. Разве можно оставаться спокойным, когда нежный взор таких родных голубых глаз направлен не тебе. И никогда не будет для тебя. Можно ли оставить спокойным, каждый день вновь и вновь замечая, как они черт возьми друг к другу относятся. Им не нужны слова, а Лизе все давно стало понятно. Стало понятно с момента, как Джинн перестала оставаться наедине с бумагами на постоянной основе. Стала брать выходные, отдыхать. Стало понятно, когда Эола прекратила плеваться кипятком в каждого рыцаря Ордо. Может отношение к ним у неё и не поменялось, но Лоуренс явно не выражала неприязнь открыто. Они влияют друг на друга и каждый раз, видя счастье на лице Джинн — хочется провалиться под землю. Сбежать в горы, упасть во льды. Увязнуть в песках, попасть в странные ветряные потоки. Хочется кричать и рыдать, хочется дать волю чувствам и вынести весь этого кабинет к чертям. Светлый, чистый, такой просторный, полностью обставленный Джинн, напоминающий саму Джинн. Лиза не помнит, когда потеряла контроль над собственными чувствами. Джинн занимала особое место в ее сердце. С самого начала. Гуннхильдр была её лучиком света, её надеждой, её прекрасным рыцарем. Лиза была рядом всегда. Всегда лишь для Джинн. Любила смотреть как последняя спит, вновь за рабочим столом и вновь очень чутко, в любой момент готовясь давать отпор всем обидчикам любимого Мондштдта. Любила заплетать белокурые локоны в незамысловатый хвостик, каждый раз обвязывая его голубой, как прекрасный океан, ленточкой. Такой же, как её глаза. Ведь знала, что такое интимное дело Джинн доверить только ей и никому больше. Она любила оставаться с ней после работы, помогая разгребать бумажки. Знала, что Джинн просто так их не оставит. Знала, что костьми ляжет, лишь бы быть хорошим Магистром. И она была самым чудесным Магистром. Самым чудесным человеком, которого Лиза знала. Любила её улыбку, редкий смех. Любила складочку между бровей, когда она хмурилась. Слишком мило хмурилась, выглядя скорее обиженно, нежели злобно или устрашающе. Любила её руки, которые она излюбленно клала на хрупкие женские плечи. Это была самая незаменимая поддержка. Когда Лиза поняла, что не может спать зная, что Джинн далеко? Когда поняла, что Магистр заменила ей воздух, заменила весь мир? Когда же в ней проснулась ревность? Джинн не пыталась перевоспитать Эолу, никогда не пыталась, этого не было в ее правилах. Действующий Магистр предоставляла ей такие же условия, как и всем, хвалила, поощряла. Эола же, несмотря на дурной нрав и ненависть к Ордо — никогда не смела сказать о Джинн плохо. Несмотря на враждующие кланы, на то, насколько они вообще разные — Эола Джинн уважала. И Лиза упустила тот момент, когда обычное уважение со стороны обеих превратилось в светлые чувства. Лиза не могла признать, что они любят. Любят друг друга слишком сильно. Лиза не хотела думать о том, что Эола может касаться Джинн, говорить ей комплименты, собирать её чертовы пшеничные Волосы... Это не было возможным. Это не должно было быть возможным. Но однажды Гуннхильдр проговорилась. И мир, так тщательно выстроенный вокруг прекрасной девы — рухнул, оставляя от себя лишь печаль, тоску, тупую боль в области души, которую не заглушить даже самым крепким алкоголем. Когда стадия отрицания закончилась — началась стадия выражения чувств. И Лиза стала злиться. Злиться на все. На Джинн, на Эолу, да на все живое в принципе! На работе она была совсем неприветливой, как раньше, а раздражённой. Очень раздражённой. Как типичный библиотекарь из стереотипов, который кричит: не шумите! Боль в перемешку со злостью разрывала девичье сердце в клочья, заставляла корчиться в агонии, ненавидеть себя ещё больше за слабость. Слабость, которую Лиза не могла преодолеть. Не могла смириться, что чьи-то руки могут касаться её девочки. Её прекрасной Джинн. Лиза ненавидела факт, что ей не хватило духу однажды признаться ей. Ненавидела факт, что это признание, возможно, ничего бы не изменило. Ведь сердце Джинн, огромное любящее сердце — отдано совсем не ей и никогда не будет. Спустя пару дней одна из комнат в доме библиотекаря превратилась в руины, которым позавидует любой самый отбитый страж. Она громила всё без разбору, не скупясь даже использовать собственный глаз Бога. Она кричала, кричала что есть сил. Это можно даже было назвать гребанным воплем. Отчаянным воплем безысходности. Боль не уходит. Боль только сильнее. И Лиза не в силах совладать с ней. Когда наступает стадия торга — все возвращается на свои круги. Лиза вновь с приветливой улыбкой встречала гостей в библиотеке, подобно павлину, распустившему свой хвост. Носила Джинн ее любимый чай, рассказывая о прошедшем дне. Джинн улыбалась ей в ответ, всегда приглашая к себе на это своеобразное чаепитие. И Лиза верила, что Гуннхильдр сможет испытать что-то к ней, ведь связь как у них — так трудно настроить. Она свято верила в эту связь, свято верила в удачу. Они с Джинн всегда проводили много времени вместе. В тихом уголке действующего Магистра и Лиза надеялась, что ничего не изменилось. Но изменилось все. Стоило только Эоле войти с отчётом, Джинн будто расцветала. Будто раскрывшийся бутон, увидевший прекрасные солнечные дни. И солнцем для Гуннхильдр была Эола. Вернее сказать не солнце, а Луна. Ее чудесная Луна. И Лиза больше не могла себе врать. Не могла придумывать благоприятные исходы, не могла пытаться что-то изменить. Тогда она поняла, что Джинн счастлива. И увы не с ней. Стадия депрессии встретила Лизу не совсем благополучно. Не было сил есть, спать, существовать в принципе. Она стала теряться во времени, стала теряться в днях недели. Изумрудные глаза померкли, словно ночные фонари холодным утром, а в душе осталась кромешная тьма. Каждый день, возвращаясь домой она жила воспоминаниями. Воспоминаниями об одной лишь Джинн. О той Джинн, которая никогда ей не принадлежала. О Джинн, которая жила работой, но впустила. Впустила в свое сердце другого человека. И Лиза больше не пыталась смириться с тем, что этот человек — не она. Она не хотела, чтобы это было так, но истину не обманешь, вот и она не смогла. Не смогла справиться со своими чувствами. Не смогла остаться для Джинн верным другом. Она опустошена, ей больно, ей тяжело, но кто же может помочь? И ответа на этот вопрос у Лизы тоже нет. Нет ответа и на то, почему она продолжала наблюдать за Джинн. Зачем рвала себе душу? Но она не могла по другому. Не могла оторвать взгляда от прекрасного лика, идеальной фигуры и глубоких голубых глаз. Не могла понять, почему ее образ причиняет столько боли. Лиза выдавливала из себя улыбку, старалась быть доброй и вновь жизнерадостной. Хотя бы при других. Хотя бы для вида. Но Джинн знает ее больше всех остальных. На вопросы Магистра, библиотекарь не давала однозначных ответов, с улыбкой пытаясь успокоить разбушевавшийся интерес. А потом стыдилась, зная, как переживает Гуннхильдр. Зная, что она не виновата в том, что полюбила человека, не виновата в том, что не любит её. И это осознание ранило ещё больше. Но свой спектакль Лиза играла прекрасно. Возможно Джинн догадывалась о реальном состоянии Лизы, но докучать и допрашивать — права не имела. Слишком уж личное это. И уходя из светлого, родного кабинета, Лиза могла лишь пальчиками потирать кровавые порезы через ткань перчаток, еле сдерживая горькие слёзы поражения. Джинн заслуживает лучшего. Даже если это лучшее даст ей не Лиза. Она царапала её имя на своих запястьях. Вырезала, заботясь о красоте каждой буковки, окрашенной кровавым. Каждая линия была идеальной, ровно до того момента, как из них начинали выступать потоки красной жидкости. Лиза не пыталась покончить с собой, совсем нет, но Джинн въелась червем под кожу, пробралась в сердце и словно птица свила себе там гнездышко, в котором покоилась изо дня в день. Лиза хранила Джинн в своей памяти, в сердце, на руках. На руках, в порезах составляющих её имя. Такое нежное «Джинн», самое красивое имя на свете. И один создатель видел, как Лиза, шепча слова любви, верности и уважения вырезала. Её имя на тонких запястьях. Стадия принятия наступает, когда на запястьях не остаётся живого места, а слёзы перестают катиться ручьями из изумрудных глаз. И Лиза принимает. Принимает выбор Джинн. Принимает факт, что она бы ничего не смогла изменить. Принимает то, что нужно жить дальше. И если Джинн Гуннхильдр, её прекрасный лучик света счастлив — могла ли она быть против? Лиза больше не косилась на Эолу, больше не ломала предметы дома и больше не пыталась испепелить взглядом каждого прохожего. Лиза просто смирилась. Но вновь и вновь пиная закрытую дверь, испытывая невероятную боль, она знает, что не забыла. И никогда не сможет забыть. Забыть ту самую девушку, что давала завязывать ее Волосы голубой лентой. — Удачи, милая... — проговаривает Лиза, смахивая последнюю слезу рукавом, чувствуя, как она попадает на не зажившие шрамы. Её имя на тонких запястьях.