Стук сердца и памяти клочья..

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест. Я тащил на усталой спине свой единственный крест. Было холодно так, что во рту замерзали слова. И тогда я решил этот крест расколоть на дрова. И разжег я костер на снегу. И стоял. И смотрел, как мой крест одинокий удивленно и тихо горел… А потом зашагал я опять среди черных полей. Нет креста за спиной… Без него мне еще тяжелей. Р.Рождественский.

----------------- Юля катится на одной ноге. Этери это видит в записи, которую смотрит после рассказа Жени Медведевой. Видит еще до того, как вместо прыжка получается перепрыжка. Что тут не увидеть, когда ты пять лет без конца смотрела на эти заходы на прыжки? И сейчас, пока на видео идет обсуждение с Урмановым, Тутберидзе знает, что спортсменка будет докатывать. Юля всегда докатывает, если есть хоть какая-то возможность. Видит цель и не видит препятствий, когда цель поставлена. Беда в том, что эта девочка не умеет ставит собственные цели. Она по сути инструмент. Отличный инструмент. Инструмент в руках своей мамы. Инструмент в ее, тренера, руках. Юля, Юля, Юля… Мягкое имя, которое обдирает душу. Иногда Этери думает, что было бы, если бы Юля допустила ее к себе? Приоткрыла панцирь, в котором жила, и дала прикоснуться к душе? Но к себе в душу эта девочка никого не пускала. Совершенно. Уже в 9 лет это был ларец, ключ от которого лежал в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц незнамо где скакал. И в руки Этери не хотел прыгать. Единственные моменты, когда душа не по возрасту взрослого ребенка раскрывалась - в программах. Там, на льду, она рассказывала всему миру, что же с ней происходит. И снова защелкивалась с последним тактом и точкой окончания. Юля никогда не обнимала по-настоящему в ответ. Легкие вежливые прикосновения. Никогда не реагировала на попытки растормошить ее в КиКе при виде оценок. Она всегда была сдержана, как аристократ на приеме у королевы. Если сколько-то оттаивала, то только при разговоре о лошадях у бабушки в деревне. Кажется, что лишь этих лошадей она и любила. Все остальное воспринималось в лучшем случае как нейтрально окрашенный безэмоциональный фон. Если бы не то, что происходило на льду... Липницкая влюблена. Стало очевидно при постановке “Не отрекаются, любя…” настолько, что Этери впервые испугалась, и за Юлю, и за себя. Хороших актрис на коньках ей видеть доводилось. Она и сама неплохо играла образы. Но то, что делала ее фигуристка, не было игрой. Так играть нельзя. Так можно только жить. Или умирать. Слушая “Колыбельную для ангела”, Тутберидзе понимала, что Юля будет жить на льду смерть. Над катком летела щемящая скрипка, на льду учила вращение Диша. В лицо Этери смотрел пристальный фирменный “взгляд Липницкой”, от которого было не укрыться. - Это взрослая музыка! Как ты ее будешь катать?- пытается сбежать от постановки тренер. - Я хочу эту музыку. В один момент Этери понимает, насколько страшной силы энергия в маленькой Юле, когда она сама и для себя чего-то хочет. Теперь женщина верит, что есть те, кто могут остановить силой мысли собственное сердце. Липницкая могла бы, если б хотела. Но она хочет “Колыбельную для ангела”. - Ну хорошо,- Этери еще надеется как-то обогнуть по дуге грядущую боль,- А ты кто в этой программе? Про себя тренер твердит: “Скажи, что не знаешь! Дай мне придумать!” - Я девочка в красном пальто. Все она знает, и пощады никому не дает. Надо найти хореографа, потому что сама Этери даже не попробует ставить такую программу. Тутберидзе - мать. Какая мать сможет создать для ребенка образ смерти ребенка? Да хранит небо Авербуха, который четвертым по счету хореографом и не с первого захода собрал эту песнь смерти на льду. Они каждый день умирали вместе на тренировках, на прокатах, на чемпионатах. Хором отсчитывали дни до Олимпиады. И умирали. Умирали. Потому что невозможно было смотреть в последний взгляд Юли и оставаться живой. Юля хотела публично умирать. Это был ее протест. Протест идеального инструмента, металл которого давно устал. И после командного турнира инструмент перестал работать. Все. Она так и осталась застегнутой на все крючки для своего тренера. Молча боролась с собой, приходя на тренировки. Молча ходила через голову Тутберидзе и холодно решала задачи для себя. И сейчас, после двух минут безуспешных попыток справиться с мышечным спазмом, она молча шла на двойной аксель, который в жизни не смогла бы приземлить. Юля докатывала. Зрители на трибунах плакали. Этери хотелось найти что-нибудь тяжелое, чтоб запустить в ту непроницаемую оболочку, за которой плескалась вся боль этой девочки. - Вы знаете, мы по возрасту попадаем на олимпиаду,- говорит мама новенькой провинциалки, которую только что привели показаться на каток к тренеру “Хрустального”. Этери смотрит мимо них: на льду Диша разучивает первые прыжки. “Надо же как далеко люди строят планы. Тут бы еще прыгать научиться…”,- автоматически пролетает мысль в голове. Тутберидзе опускает взгляд на девочку и упирается в испытующие светлые глаза, такие, что хочется уклониться от их прицела.