В глазах кристаллизовался о прекраснейший из огней

      Чжун Ли хочет замереть в этом мгновении. На скалах, которые являются тюрьмой Осиала и могилой старых богов, он стоит неподвижно и молча, и только ветер играется с его волосами, показывая, что на самом деле мужчина сделан не из камня.       Эфир понимает или, по крайней мере, он думает, что понимает, не каждый день ты хоронишь все, что осталось от давно умершего бога, с историей столь душераздирающей, распространенной в те дни, омраченные войной. Может быть, они даже были друзьями? В конце концов, он не спрашивал, кто поставил печать, но у него было предположение.       По какой-то причине Эфир отстраненно задается вопросом, могут ли оставшиеся копья Каменного Леса Гуюнь внезапно рухнуть под ногами, отправив их в океан рядом с останками. Он отмахивается от этой мысли и мрачного настроения как от назойливой мухи, которое захватило его с тех пор, как они покинули Соляные земли.       Древнее место преступления, люди, превратившиеся в соль, оставили Эфира с тяжелым чувством в груди. Глубокое беспокойство перекрывало усталость от его неудачных поисков, его неспособности спать каждый раз наблюдая, как исчезает Люмин. Он не мог перестать думать, что это знак, предзнаменование, того, что его усилия могут закончиться вот так бессмысленно на острие чьего-то оружия, вонзенного ему в спину.       Однако такое скорей всего не случится, считает Эфир. Если он и закончит свою жизнь на чьем-то клинке, это определенно произойдет в бою. Стрела в животе, меч в груди, тяжелый осколок скалы упавший на голову, ледяная пушка агента Фатуи, отродье Бездны или Геовишап, но не друг. Он отказывается в это верить, как бы наивно это ни звучало.       Вместо этого он стоит рядом с Чжун Ли и пытается не думать, ни о судьбе Осиала, ни о своей собственной. Эфир вспоминает старую молитву, услышанную где-то в одном из миров, которые он посетил и начинает молча читать ее для всех богов, покоящихся под этими водами, и для того, кто сейчас стоит рядом с ним.       Это не помогает.       Он отстраненно думает, что возможно Чжун Ли предпочел бы остаться здесь один. В конце концов, это было его прошлое, его воспоминания и сожаления, и мужчина хотел бы попрощаться в одиночестве. Но тот не говорит ни слова, просто немного отступает в сторону, предоставляя Эфиру больше места.       Кажется, что бывший архонт стоит тут уже целую вечность, пока тихий нежный ветер и общая тишина не начинают казаться почти успокаивающими. Он закрывает глаза и выдыхает.       — Куда подевалась твоя спутница? — внезапно спрашивает Чжун Ли и Эфир оглядывается пораженный, наконец-то понимая причину этой долгой тишины. Паймон не была рядом с ним.       — Наверное, решила пойти и поприставать к Чайлду насчет бесплатной еды, — говорит он с раздраженной улыбкой, смутно припоминая, что она сказала что-то подобное перед уходом. — Она думает, что он все еще должен нам за заботу о своем брате.       Чжун Ли рядом с ним напрягся, глубокое созерцание и ностальгия мгновенно сменились напряженность во взгляде, его внимание переключилось на новую, более важную тему. Выражение лица стало уязвимым и потерянным. В отличие от Чайлда, с болью в глазах и притворным безразличием на лице, спрашивающем о местонахождении Чжун Ли.       ≪Почему бы вам двоим просто не поговорить как взрослые? ≫ Эфир думает так, прежде чем услышать вопрос.       — Вы встречались с ним недавно, если я не ошибаюсь?       Он знает, к чему все это ведёт.       — Я видел его недавно, да.       Если эта катастрофа человека, появляющаяся в дверях его комнаты в гостинице на рассвете. С дикими глазами и спутанными от сна волосами, просящего его пойти и избить несколько охранников руин вместе прямо сейчас, может считаться таковым. В конечном итоге они очищали еще два лагеря хилличурлов, убивали несколько магов бездны и пару геовишапов. До полудня. Бесплатно. Или Чайлд смягчался нравом, кладя свою еще более растрепанную рыжую голову на плечо, пока Эфир пытался перевязать особенно неприятный порез на руке этой катастрофы.       — Это всего лишь царапина, товарищ, не стоит терять время! — беззаботно говорил он с самой широкой и нежной улыбкой, которую когда-либо видел Эфир. Или чего стоили невероятные,  поразительные, тонкие попытки Чайлда выудить крохи информации об одном конкретном боге в отставке.       Жестокое осознание того, что ублюдок каким-то образом сумел проскользнуть в его сердце, падает на него как камень.       Да, со вздохом думает Эфир, хорошо это или плохо, но он действительно видел Чайлда совсем недавно. Вопрос в том, почему Чжун Ли до сих пор сам не встретился с ним?       Чжун Ли, в свою очередь, похоже, не замечает мгновенного кризиса Эфира и просто, хотя и немного застенчиво, как будто не уверен, разрешено ему или нет, спрашивает:       — Он… все так же зол на меня, как и раньше?       Мгновение Эфир просто смотрит на него, не зная, что сказать. Он все еще думает, что именно Чайлд должен был извиниться после всего, что он сделал, но достаточно одного слабого воспоминания о лице Синьоры, чтобы вместо этого принять сторону Тартальи.       — А ты как думаешь? — говорит он, в конце концов. — Я имею в виду, он все еще ублюдок, который охотился за твоим гнозисом, но он действительно доверял тебе, считал своим другом, а ты игрался с ним, как с детской игрушкой. Это не то, что можно легко простить или забыть.       — К сожалению, обман был необходим, и я четко изложил свои соображения, когда объяснял, почему поступил именно так, а не иначе. …Боюсь, я не могу точно понять, почему он все еще недоволен, даже после извинений.       — Если ты не переживал насчет этого, то почему так сильно волнуешься сейчас?       — Ты неправильно понял. Тогда мне тоже было не все равно, а теперь я просто… — он отводит глаза, словно стыдясь признаться в этом, и его голос внезапно становится очень тихим, — Я не хочу его потерять.       Эфир смотрит. О, он знает это чувство, страх потерять кого-то дорогого, будь то друг, любимый человек или семья, но не может не чувствовать, что все это вина Чжун Ли. Нет, Эфир считает, что во всей этой ситуации виноват мужчина. Он все еще смущен и зол, тем фактом, что бывший архонт Ли Юэ решил отдать свой гнозис Царице и также заключил контракт с Синьорой.       Он мог сказать, что заключить сделку с Чайлдом было бы так же плохо. В конце концов, они оба являлись Предвестниками, и были очень, очень далеки от определения хороших ребят, но…       Он ярко помнит голубые глаза Тевкра, фигурку мистера Циклопа, выпущенную ограниченным тиражом, нелепую речь «продавца игрушек», слабую улыбку на лице Чайлда и кровь, струящуюся изо рта. Его худощавую дрожащую фигуру, едва держащуюся на ногах, раскачивающуюся из стороны в сторону при каждом шаге. Его тело, разрушенное трансформацией, все ради спасения детской невинности ребенка. «Брат сказал, что бросил бы все и поехал с тобой, если бы мог».       Он вспоминает наманикюренную руку синьоры в груди Венти и гнев наполняет его.       — Тогда почему вы не заключили с ним контракт? Он сделал бы все, что ты хотел, и даже больше, не то чтобы он посмел ослушаться Царицу! И если вы так беспокоились, что он просто бросит все, потому что ему не терпится сразиться с настоящим Архонтом, вы могли бы просто сразиться с ним пару раз и покончить с этим! Он все равно дрожал бы от возбуждения, сразившись с тобой единожды!       Он не кричит, но его голос далеко не спокоен. Эфир чувствует, как его мышцы дрожат от едва скрываемого гнева и усталости. Почему вы решили иметь дело именно с Синьорой? Он не произносит этот вопрос, но его разум кричит об этом.       Чжун Ли, похоже, ничего не замечает. Выражение его лица почти страдальческое.       — Ах, это была… оплошность с моей стороны. Времени было в обрез, и в спешке, чтобы подготовить все должным образом, я заключил контракт до того, как узнал Чайлда лучше, — говорит он, и Эфир немного остывает, потому что это означает, что мужчина, вероятно, поступил по-другому, если бы встретил его раньше. Но почему он все еще так зол, если, независимо от выбора, ничего бы не изменилось?       — Тогда скажи ему! — Он произносит это слишком резко. — Объясни ему! Ты ведь хотел научиться быть человеком? Тогда начни с этого, поговори с ним, объяснись и возможно, попытайся понять, что ваш хорошо подготовленный план навредил людям.       Чжун Ли снова переводит на него взгляд и смотрит так пристально, что это почти заставляет его нервничать.       — Я сделаю это, — тихо говорит он, все еще пристально и непоколебимо глядя на него. — Но вы сказали «люди» во множественном числе. Я должен спросить, вы имели в виду жителей Ли Юэ в целом, или я обидел кого-то еще неосознанно?       «Почему этот человек не может быть забывчивым, когда это необходимо?»Эфир моргает и внутренне ругается. Он сказал слишком много. Все еще можно отступить и сказать, что он подразумевал людей в целом, но он оглядывается на Чжун Ли и вспоминает сегодняшний день. Мертвые боги под водой. Куча соли там, где когда-то была богиня. Его собственные кошмары и непреодолимое чувство вины. Он решает, что слишком устал, чтобы молчать. К черту все это.       Эфир вздрагивает, делает глубокий прерывистый вдох, тяжесть невысказанных слов тяжела и горька в его груди.       — Сначала я тоже был сильно зол на тебя, — смеется он без тени веселья. — Это глупо, я знаю, и это длилось недолго, просто… Он делает еще один вдох, чтобы успокоиться, переполненный воспоминаниями. — Знаешь, я был там, когда она забрала гнозис Венти. — Нет необходимости уточнять, кем была эта «она». Эфир все еще содрогается при упоминании того дня, вспоминает белые меха, замысловатую маску перед его глазами, чувствует глубоко укоренившуюся потребность разорвать ее в клочья, выцарапать чужие глаза.       — Они поймали нас обоих, прижали к земле. Синьора заставила меня смотреть, как она вырывает гнозис из его груди… унижает его. Я ничего не мог сделать, я… я был совершенно беспомощен, как и он.       Чжун Ли, к счастью, ничего не говорит, когда останавливается, чтобы сделать еще один вдох, но Эфир замечает, как крепко сжаты его кулаки в перчатках, и понимает, что мужчина не знал подробностей. На секунду ему хочется жестоко рассмеяться мужчине в лицо «Видишь, с кем ты имел дело, дорогой Архонт?» Внутри у него все еще чертовски горько.       — Поэтому, когда я приехал в Ли Юэ и сразу же встретил другого Предвестника, я подумал, — ни за что. Я ни за что не позволю этому случиться снова. Даже если Рекс Ляпис мертв, он так много сделал для своего народа, так сильно любил их и был любим в ответ. Он не заслуживает такого осквернения, даже если больше не нуждается в своем гнозисе. Я был готов обескровить себя и убить любого, кто посмел бы попытаться сделать это, разорвать их на части, потому что… его дыхание прерывается, и он закрывает глаза, жалкий и страдающий, его голос громкий и ясный, затихает до шепота. -…Если я сначала не смог защитить свою сестру, а затем и друга, возможно, я мог бы, по крайней мере, защитить его покойного товарища. Но, — усмехается Эфир, — потом оказалось, что в этом нет необходимости, и вы просто передали свой гнозис тому же человеку, который украл его у Барбатоса, как будто это было обычной мелочью. На мгновение или два мне действительно захотелось задушить тебя.       И с последним словом исчезла та жгучая горечь в его груди, та кислота, которая мешала ему дышать полной грудью, которую он хранил внутри с той последней встречи в Северном банке. Она вытекла из него вместе со словами, позволяя ему отпустить ситуацию.       Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на Чжун Ли, и жалеет, что открыл рот. Какой дурак.       Чжун Ли смотрит на него широко раскрытыми глазами, печаль и вина равномерно смешиваются в янтаре, и о, черт возьми, Эфиру это не нравится.       — Эфир, я… — начинает Чжун Ли, затем отворачивается в сторону, пытаясь найти подходящие слова.       Эфир ожидает услышать буквально все, начиная с «я не очень хорошо разбираюсь в человеческих взаимодействиях» и, заканчивая еще большим количеством оправданий и объяснений, почему эта шарада была необходима или почему он не мог открыть ему правду раньше.              Вместо этого Чжун Ли говорит:              — Мне очень жаль.              И искренность этих слов пригвоздила Эфира к земле.              — Я понятия не имел, что ты чувствуешь себя виноватым во всем… произошедшем.              Виновен? Он? Эфир хочет отшутиться, сказать, что он просто разозлился, но разве это не было бы просто откровенной ложью?               — Я действительно считал, что держать всех в неведении было самым безопасным вариантом. Похоже, в своем новообретенном эгоизме я забыл принять во внимание эффект, который обман окажет на вовлеченных людей. Уверяю вас, если бы я знал о вашем…              Эфир останавливает его жестом и вздыхает, усталый и сожалеющий. Его поднятая рука опускается назад, когда он снова начинает говорить.              — Нет, не надо. Мне жаль. Я… я не знаю, зачем я все это сказал, просто… так сильно устал. Прости, я не виню тебя, я был… неучтенным фактором. Прибыв слишком поздно, я был незнакомцем, и у тебя не было причин доверять мне, особенно в чем-то настолько важном. Просто… Он лжет себе, что у него щиплет глаза от соленого ветра с моря. — Иногда все это кажется таким… бессмысленным. Я не смог защитить свою сестру, и теперь, что бы я ни делал, не могу найти никаких ее следов. Я помог Венти спасти Двалина и защитить Мондштадт, но не смог помочь ему, когда дело приняло такой оборот. Теперь я попытался помочь ЛиЮэ и его Архонту, и в конце концов оказалось, что в этом никогда не было необходимости, все мои усилия были напрасны. Просто… есть ли смысл в том, что я когда-либо делал?              Затем наступает тишина, как будто Чжун Ли ждет, что он продолжит. Когда мужчина наконец-то говорит, Эфир не смотрит на него, но его голос такой мягкий и понимающий, что он чувствует, как у него сжимается горло.              — Эфир, — говорит Чжун Ли, — могу ли я что-нибудь сделать, чтобы тебе стало лучше?              Эфир чувствует, как непрошеная улыбка тронула уголки его губ, и молится, чтобы он не заплакал.              — Обнять меня было бы неплохо, — говорит он.              Однако на самом деле Эфир не ожидает ничего такого и готов отмахнуться от своего предложения как от шутки. Но он совершает ошибку и забывает, что помимо того, что мужчина рядом с ним является Мораксом, Богом Войны, и Рекс Ляписом, Повелителем Гео, прежде всего он Чжун Ли, а тот весьма добр.              Эфир не сразу расслабляется, когда мужчина подходит ближе и осторожно обнимает его, но это очень приятно. Объятие не крепкое, но теплое и устойчивое, как скалы, как земля под их ногами. Он подозревает, что даже недавно проснувшийся Осиал не смог бы поколебать их. Чувство безопасности и уверенности достаточно, для того чтобы Эфир выдохнул и положил руки на спину Чжун Ли, подложив голову под острый подбородок, вписываясь, как кусочек головоломки.              Бывший Архонт пахнет шелковицей и самой землей, золотой энергией, пульсирующей в глубинах ЛиЮэ. Ему кажется, что он обнимает живое, бьющееся сердце земли и в то же время обычного, теплого человека, и контраст этого заставляет его задуматься, ощущалось ли это по-другому, если бы гнозис все еще находился в груди Чжун Ли. Чувствовал бы он постоянное гудение чистой, первобытной силы всего в нескольких дюймах от своего уха, или это было похоже на ровное, успокаивающее сердцебиение усталого человека, который слишком любит свою землю и несет на своих плечах слишком много невысказанного горя, чтобы его можно было измерить.              Его собственное сердце бьется в такт, с секундной задержкой. Именно в объятиях вечного существа, более древнего, чем окружающие их горы, Эфир осознает истинную природу чувства, которое время от времени пронзает его, как нож. Это простое слово, настолько простое, что люди пользуются им постоянно. Но он не может вспомнить его, как будто оно весит больше, чем может позволить его разум.              — Иногда так больно, — шепчет он, чувствуя, как рука Чжун Ли рисует успокаивающие круги на его спине. — Даже когда у тебя есть друзья. Ты можешь быть с ними, или стоять в толпе, но все равно это так… — слово снова ускользает от него, тяжелое, как гора.              -…Одиноко, — говорит вместо него Чжун Ли, и в одно мгновение Эфир вспоминает каменные таблички с равнин Гуйли.       Его глупое доброе сердце сжимается от сочувствия. Его сестра… он сможет найти ее. Эфир потерял ее, и он не будет лгать, что никогда не думал, что ее, возможно, больше нет в живых, но он чувствует это в своем сердце, в самом своем существе, что она все еще где-то там. Независимо от того, сколько лет это займет, он сможет найти её. Снова обнимет, увидит драгоценную сердцу улыбку, услышит ее глупые шутки, как она хвастается, что родилась на пять минут раньше, следовательно, имеет больше власти…              Все, что есть у Чжун Ли, — это призраки прошлого. Никогда больше он не увидит Гуй Чжун, Осиала, вездесущих якш, всех друзей, которых он потерял в бесконечном кровопролитии Войны Архонтов.              И вдруг Эфир радуется, что Чжун Ли наконец-то решил быть эгоистом. Может быть, это было не самое удобное время, возможно, это причинило ему боль и заставило его снова почувствовать себя бесполезным и преданным, но сейчас все это не имеет значения, потому что теперь Чжун Ли наконец может отпустить все это. Может сбросить свою тяжелую мантию Архонта и жить, снова влюбиться в ЛиЮэ, в его народ и в саму жизнь, найти покой в мелочах, убежище в дружбе, утешение в чьих-то объятиях, найти лекарство от грызущего одиночества, на которое обречены боги. Только это, думает Эфир, уже стоит всего обмана, душевной боли и всех опасностей, с которыми ЛиЮэ и он столкнулись в эти последние несколько недель.              Это не спасает его от собственных проблем, но даже если Эфир не может радоваться за себя, он может чувствовать себя немного счастливым за кого-то другого, и это заставляет его вздохнуть и расслабиться, растворившись в тепле объятий.       — Спасибо, — говорит он после того, как делает шаг назад целую вечность спустя, и слабо улыбается. — Это действительно помогло.              — Хотел бы я сделать больше, — качает головой Чжун Ли. — Но я даже не могу предоставить тебе информацию ни о твоей сестре, ни о богине, которая напала на тебя.              — Все в порядке, — пожимает плечами Эфир, даже если это не так. — Тейват большой мир, кто-нибудь обязательно знает ответы… должен знать. Мне просто нужно найти этого человека.              — И все же, — Чжун Ли берет его руку, нежно баюкает в своей, как будто она сделана из стекла, и когда Эфир смотрит ему в глаза, они сияют решимостью и подавляющей мягкостью.              — Я обещаю, когда тебе понадобится помощь в чем-либо, будь то битва, знания или любая другая помощь, ты можешь рассчитывать на меня.              Гравитация обещания достаточно тяжела, чтобы согнуть металл, но все же она успокаивает, как теплый бриз с моря, как медовый аромат сладких цветов, как очаг в снежных бурях Драконьего Хребта. На какое-то чудесное мгновение Эфир больше не чувствует себя таким одиноким.              — Спасибо, — улыбается он и это возможно самая искренняя благодарность, которую он когда-либо говорил.              Чжун Ли нежно сжимает его руку и отпускает.              — А теперь, пожалуйста, позволь мне пригласить тебя на чай, — говорит он, застав Эфир врасплох.              — Но… Я думал, ты хочешь остаться здесь ненадолго? — он не пытается скрыть своего замешательства, и мужчина улыбается этому.              — Воспоминания о прошлом это то, на что вряд ли стоит тратить время, особенно когда его так мало. Память о прошлом важна, но лучшее и, возможно, худшее качество прошлого заключается в том, что вы можете вернуться к нему в любое время. Я легко могу вернуться сюда позже, если захочу и засвидетельствовать свое почтение. Но каким другом я тогда буду, если предпочту заниматься такими эгоистичными делами, в то время как те, кто мне дорог, могут воспользоваться моей помощью?              Те, кто мне дорог.              Эфир моргает, не зная, как на это реагировать. Его разум улавливает мельчайшую, но по видимому, самую важную для него часть.              — Правда? — робко спрашивает он.              — Хм?              — Мы друзья?              — Конечно же, — подтверждает Чжун Ли.               Есть что-то очаровательное в том, как мужчина хмурится, когда находится в замешательстве, и Эфир издает нежный смешок.              — Разве ты не думал также? Приношу свои извинения, если я ошибся в своих предположениях. Хотя мне достаточно…              — Чжун Ли, — Эфир останавливает его. Он не может не улыбнуться той скорости, с которой этот невозможный человек может делать неправильные выводы из ничего, но при этом оставаться одним из самых мудрых и старейших существ в Тейвате.              — Да?              — Я действительно считаю нас друзьями. Просто не ожидал, что ты это скажешь, — он снова улыбается про себя и не может не поблагодарить еще раз. — Спасибо тебе.              Друзья.        От этой мысли ему становится тепло.       — Я понимаю, — облегчение на лице Чжун Ли трудно заметить, оно появляется и исчезает в мгновение ока. Значит, что для него это было так же важно. Эфир думает, что он, должно быть, действительно устал, если такой крошечной вещи достаточно, чтобы чуть не довести его до слез. — Тогда ты примешь мое приглашение?       Эфир кивает.       ***       Он наблюдает, как Чжун Ли делает чай отработанными движениями. Пальто лежит на спинке стула, аккуратно сложенное. Его перчатки сняты, а рукава рубашки закатаны, чтобы не стеснять движений, обнажая янтарную кожу, темнеющую до локтей, светящиеся вены цвета кор ляписа ползут вверх от каждого пальца, сплетаясь в узоры.              — Я все еще адепт, — объясняет мужчина. Тон его голоса говорит Эфиру, что Чжун Ли в мгновение ока избавился и от этой часть себя. — Так же, как Барбатос изначально был духом ветра, я родился горным драконом. Наши гнозисы это связь с Селестией, средство для управления элементом. Способность формировать землю, накапливать силу от поклонения людей, даровать видения смертным, если мы этого захотим. Без них мы возвращаемся к нашим первоначальным образам.              — Значит, ты все еще бессмертен? — осторожно спрашивает Эфир, держа чашку в руках. Чай имеет прозрачный янтарный цвет, и от него поднимается едва заметный пар. Он замечает одинокий цветок лилии, плавающий на вершине, крошечный и похожий на звезду, сладкий в своем одиночестве.              — Я не знаю, — хмурится Чжун Ли, с оттенком печали. — Владение гнозисом так долго, неизбежно меняет тело. Оно приспосабливается к потоку энергии, учится полагаться на нее, вот почему последствия такой быстрой потери… — он на мгновение замолкает, перекатывая следующее слово на языке, как горько-сладкую пилюлю, -…неизвестны. Я все еще адепт и владею большей частью своей силы, но буду ли я стареть … это еще предстоит выяснить.              Он действительно хочет этого, понимает Эфир. Он действительно желает состариться, прожить оставшиеся дни в мире и покое с людьми, которых он любит. Чжун Ли не хочет больше видеть, как умирают те, кто ему дорог, будь то от болезни, старости или опасностей мира, в то время как он остается неизменным. Эфир может это понять это та самая причина, по которой он не хочет, чтобы мужчина старел. У него нет таких инструментов, как гнозис или видения, чтобы продлить свою жизнь, он такой, какой он есть, такой же, как его сестра, такой же, как его народ — он стареет медленно, невероятно медленно, и переживет своих нынешних друзей на много веков. Было бы так хорошо иметь кого-то бессмертного в этом уголке мира, кого-то, кого можно навестить через сто лет. Узнать забывает ли он все еще брать мору, и есть ли у него в запасе нерассказанные истории и факты, которыми можно поделиться, знания, накопленные за шесть тысяч лет жизни.              По иронии судьбы, именно по этой причине Эфир надеется, что Чжун Ли состарится.              Его глупое доброе сердце считает, что лучше страдать, если это означает, что его друзья, люди, о которых он заботится, будут счастливее в этой жизни. А он? Он справится. В конце концов, у него есть Люмин, и они всегда смогут вернуться домой после того, как он найдет ее…              И все же, как ни странно, мысли о доме все чаще и чаще приводят его не к небесам родного города, а к ветрам Мондштадта, бесчисленным жилам кор-ляписа в ЛиЮэ, сесилиям на утесе Звездолова, восхитительным запахам ресторана Ванмин и волнению Сянлин, вызванному представлением нового блюда, даже к воющим ветрам Драконьего Хребта, потому что кто-то решил устроить там лабораторию.              Чай сладкий, цветочный и успокаивающий его тепло просачивается сквозь ребра в грудь, излучая солнечный свет. Это пахнет лучше, чем что-либо во всех мирах, где он побывал.              Чжун Ли всегда много говорит, но на этот раз вместо этого он спрашивает. Спрашивает о его родине, мире, городах, обычаях и легендах, о его крыльях и народе, о мирах, в которых он побывал, и Эфир, говорит, делится, и изливает свою душу. Никто раньше не спрашивал его об этом. У него пересыхает в горле, когда заканчивается первый чайник, и Чжун Ли берет еще один, а затем еще один, и добавляет еще одну миску сухофруктов и сладостей, а затем они обсуждают все, к чему их умы решают прийти. Эфир думает, что у него никогда не было более внимательного слушателя, а также более знающего рассказчика.       — Интересно, что я буду делать, если проживу еще несколько сотен лет, — говорит Чжун Ли в середине третьего чайника, и Эфир чувствует, что ему снова не помешало бы обнять его. — Мне, наверное, будет чертовски скучно и грустно.              Оплакивать другого смертного, не до конца сказанная фраза повисает в воздухе. А потом еще одного, и еще, и еще, пока пребывание среди их хрупких, коротких жизней не станет невозможным, и он убежит в горы и обратится тенью, скрытой от мира.              — Ну, — может быть это неправильно, и он не хочет навязываться, но слова слетают с его губ сами по себе, рожденные сжимающим душу желанием помочь, утешить, сохранить. — Если тебе когда-нибудь станет скучно, ты всегда сможешь присоединиться ко мне. Не только в Тейвате, я имею в виду. Как только я найду свою сестру и восстановлю силу, я снова смогу пересекать миры. Ты мог бы… пойти со мной, если хочешь.              Наверное, сейчас он прозвучал так самоуверенно, наивно и глупо, но улыбка Чжун Ли такая яркая, искренняя и полная тепла, что на мгновение она ослепляет его.              -…Да, я думаю, мне бы этого хотелось, — говорит мужчина, и его голос слегка дрожит. У самого Эфира сжимается горло.              — Значит, это контракт? — Эфир не может не спросить с легкой улыбкой. Это звучит странно из его уст, как нелепая попытка напугать бога, но это заставляет Чжун Ли тихо рассмеяться, искры веселья пляшут в его глазах.              — Да, - твердо произносит он, — Это так.       Ох, его глупое доброе сердце. Он хочет, чтобы Чжун Ли встретился с Люмин и отправился с ними, для того чтобы показать ему все скалы, горы и пейзажи, которые могут предложить другие миры, все древние безделушки и легенды. Эфир хочет сохранить и лелеять всех, знает, что Люмин была бы рада встретиться с каждым из его новых друзей, знает, что она разделит ту же любовь, которую он питает к ним. Он мог бы показать Сяо звезды вблизи, помочь ему обрести покой и заставить замолчать голоса, разрывающие его разум на части каждый день, сделать ему лучший миндальный тофу. Он мог бы показать им ясное небо своей родины, такое же, как его глаза, где они могут свободно летать, ловя шепот ветра, и вся земля под ними свободна для странствий. Эфир мог бы забрать у Альбедо постоянный страх перед самим собой, привести его к самым высоким вершинам и самым глубоким океанам, где кипит первобытная жизнь, где кости древних существ лежат в земле, превращенные в мел временем и неумолимой силой, которая их туда поместила.              Его глупое, доброе сердце хочет сохранить их всех, и его, не такой уж глупый ум знает, что он не может.       Но кто сказал, что он не может попробовать?       Когда Эфир уходит, спустя еще один чайник и бесчисленные слова, уже темно, звезды и фонари мерцают в ночном небе. Он вдыхает свежий воздух, посвежевший после недавнего дождя, запахи жареной рыбы из соседнего ресторана, цветочный аромат глазурных лилий на террасе, голоса людей, сплетничающих, смеющихся и спешащих домой, шелест ветра в листве. Он вдыхает ЛиЮэ и весь мир. И впервые за много дней он чувствует себя умиротворенным.