Воскрешение

Упасть в твои руки — святая благодать, посланная богами со всех миров. Представлять, как я накрываю твои красные губы своими, кажется самым тайным и страшным, но таким желанным грехом. Секундный взгляд заставляет выть громче стаи волков, громче потерявшего всё в своей жизни человека. Презрение, унижение, брезгливость — спутники невероятных алых глаз. Я всегда думал, что они и вовсе не принадлежат тебе. Вплавленная в мою голову иллюзия, яркий свет, который заставляет меня, как глупого мотылька, самовольно сгорать в нём, несмотря на окружающий холод и тьму. Вместо вина, что ты мне неохотно подаёшь, я вижу лишь кровь прошлого. Густую, гнилую, трупную жидкость, что льётся своим потоком разливаясь в три устья. Мой разум, твоё сердце, тело города. Она отравляет, впитывается в тебя изнутри и снаружи, оставляя из жалости несколько кусочков прошлого. Святые и хрупкие проблески, что хочется вертеть в очернённых с рождения руках. В них мы такие отчаянно счастливые. Ты, до одурения прекрасно преданный отцу, городу, народу, мне. Я, не осознающий насколько по-настоящему ужасен, только потому что могу существовать. Я совершил столько ошибок, мне нет прощения ни в какой из вселенных. Когда матушка отпустила меня в мир, с того самого момента начинается личный армагеддон. Как бы во снах не пытался ты избавить меня от этой плесени, споры смерти я рождаю сам. Мои руки грязнее вина, глаза ослеплены светом, а душа утоплена в тебе. И видя, как ты позволяешь терпкому запаху винограда и мяты, что ты так бережно любил в детстве, умирать в горе, я хочу вдохнуть его настолько глубоко, чтобы мои лёгкие порвались, разошлись по витиеватым швам, лишь бы больше, лишь бы он заменил мне кислород, расходился по каждой вене, заставлял мертвое сердце биться быстрее и быстрее. Чтобы остался в этом мире. Ты моя верная смерть, ты мною преданный смысл жизни. Как ни старайся, мёртвый не будет счастлив подле живых. Ему место в земле, его смысл стать историей, его время уже истекло, может, даже не начавшись. Ты знаешь это прекрасно, почему же пытаешься противиться судьбе? Каждый раз даёшь грааль свежей крови, той, которая не видела смерти, той, что не была создана рукой ныне покойного. Даёшь надежду глупому мотыльку. Со временем выгораешь, спускаешься к неравному существу, гладишь по лику, в отчаянных попытках прося прощения за почти свершившееся убийство. Вырисовываешь выше эскизов из шрамов сердечных и телесных окончательные линии, ставишь восхитительные акценты. Превосходишь богов в своих деяниях, возносишь мои грехи в священные писания, гниль съедаешь без остатка, вином её же убиваешь в себе. Губами шепчешь мне молитву, тихо-тихо. Кремировал мою бренную судьбу, наше прекрасное прошлое, вскрыл новый желудочек в сердце, нашел нетронутой крови, чтобы создать новый шанс. Посвящаешь разум, тело, сердце, кровь, душу мертвому, хоть бы жил, даже если наполовину, даже если не так, как было в былом. Жертвуешь собой ради трупа. А тот плачет, отрицает, вырывает из себя надежду. Ты же слезами горя качаешь гулкий стук гнилой мышцы. Крепче в меня вжимаешься, сердце к сердцу, передаёшь огонь, показываешь, как тот должен полыхать и в итоге истлеть. Смерть умирает в ласке жизни, оставляя после себя лишь обещание, что обязательно придёт вновь. Яркий день даёт место сумеркам, делит небеса с ночью. Я лишь касаюсь пожара, перебираю меж фаланг, зарываюсь прямо в очаг, топясь в шелковом благословении. Плыву в огне, наконец, отдаю сердце богу, а тело — раю. Повторяю грешную молитву в родные губы, чтобы она точно была услышана. — Я живу тобой, Дилюк. — Я не позволю тебе умереть, Кэйа. Отчаянные сны и губящие мечты становятся живительной явью. Тихий поцелуй пропал в начале жизни феникса.