иудов яд

игорь думает: «пиздец». он такой тупой, тупой, просто невообразимо. вздумалось ему привязаться к вольной птичке - ну лети, соловей, блять, высоколётный. ярость изнутри душит, распирает, выжигает всё остальное, всё живое, что только начало распускаться, успокоенное чужими обещаниями о том, что всё будет хорошо. ну да, а он взял и наивно поверил. захотелось как в сказке, как в бульварном чтиве, мать его, которое читали дамочки, забывая бесполезные книжки у него на столе и где угодно. высокопарные слова о любовях, нежности и предначертанности - знатная хуйня, и ему давно следовало просечь, что так не бывает, но он, болван, внезапно поверил, со всей душой своей неугомонной нашёл пристанище. лучше бы пулю в лоб и сдохнуть разом - не так больно было бы. соловей его разумовский - хтонь дьявольская, не иначе. оборотень. иуда. прикрылся образом светлым, затянул в собственный омут, закружил в дьявольском танце потока сознания, да так, что рассудок отлетел ещё на первом круге, забрав с собой благоразумие и собственное достоинство - гром душу распорол ради него, чтобы тот свил себе удобное тёплое гнёздышко. как хочется ненавидеть, но даже сейчас бесовитый образ вызывает немой, блять, восторг и порыв встать на колени: то ли помолиться, то ли снизу вверх наслаждаться чарующим ликом рыжего ведьмака, которого следовало бы закрыть от чужих глаз, лишь бы тот не провоцировал честный люд на грехи во имя себя. а тот лишь бровью поведёт, кинет взгляд из под ресниц, и, считай, пропал - ты. поманит пальцем, и весь мир можно свергнуть ради его одобрения. это обожание - болезненное, как напиться яду осознанно и выжидать, завернувшись в шёлковую простынь, а он завернёт тебя в свои руки аки в пелерину и будет по волосам гладить, пока навечно не заснёшь от искусно-нежных прикосновений. «где ты был?», — повисает в воздухе. игорь и сам подвисает: багряные поцелуи на чужих плечах вызывают колюще-режущую ненависть, свербящую до невыносимого. кажется, от его тела разит чужим запахом и хочется отправить того в душ, выстирать всю одежду, но он знает - не пройдёт. это другое. даже хлорка не поможет. и ему никто не поможет. уж сколько раз хотел сказать: уходи в пекло, но каждый раз болезненная мысль - а как же я без него? да господи ты боже. чёртов трус. ни о какой любви нет речи. он потерял значение этого слова в перерыве между «вернусь завтра» и «буду через неделю», потому что ответ «я был в париже!» устраивает его ровно так же, как квартплата за зимний месяц. он насилует сам себя, мучает добровольно. грешным губам позволяет себя касаться и к собственному стыду умирает несколько раз, трясясь в экстазе, пока мир вокруг огненно-красен, и думает: без него мне - смерть. и с ним ведь тоже смерть. хотя нет. он умереть не даст, будет играться до последнего со своим личным псом в аккуратном ошейнике, пока тот совсем не сойдёт с ума. тонкие конечности цепко обхватывают его, собственнически притягивая к себе, и у грома нет сил сопротивляться. он подчиняется, раз за разом капитулируя, так удобно подставляясь под личного иуду, что своими поцелуями высасывает у него всю душу. зависимость больная, она отдаётся бликами в глазах янтарных - оба знают, какой он властью над ним обладает: лишь слово бросит невзначай, и то будет исполнено. гром не знает как, зачем и почему - будто околдованный позволяет своё сознание путать и мысли закручивать, будто на подкорке у него целый шабаш из таких собрался. «да почему же я», — мысль вникуда. снова смотрит на белую спину, украшенную родинковыми созвездиями и невольно замирает, пытаясь пересчитать их все, будто пялясь на картину в эрмитаже. потому что, кажется, такого в реальности быть не может. он оборачивается. глядит на него - гром смотрит на лоб, чтобы тот не выжег ему подкорку. хочется дёрнуть того, чтобы сбросил спесь, но знает - лишь криво ухмыльнётся и грешно выгнет шею, закатив глаза. никаких разговоров, никаких искренностей - иуда раскаивался лишь когда было поздно настолько, что он сам понимал это в глубине души. как долго осталось грому до метафоричного эшафота? тот готов прибить его, но не может - он же, сука , как святой. давай хоть ты, пробей наконец голову, вытащи душу - нет больше никакой мочи. опускает взгляд. янтарь.