je m'étouffe

The Weekend — Call Out My Name — И где же ты хотел бы оказаться, чтобы покончить с собой?   Жёлтый свет от настольной лампы обрамлял половину комнаты, в которой уже было настолько душно, что два находившихся в ней человека были на последней стадии того, чтобы просто задохнуться от нехватки воздуха. Окно было плотно закрыто и на подоконнике творился хаос, так что если бы кто и хотел вздохнуть кислороду с улицы, то просто бы не успел освободить место до оконной рамы. Тюбики с красками, которые выпали из коробки, рассыпались по всей площади подоконника, одни из них были плотно закрыты, а другие успели вытечь и сползти тонкой струёй на батарею. Самым интересным был старинный радиоприемник, который непонятно хозяину комнаты откуда вообще взялся. Или это был подарок деда на шестнадцатилетие? Кажется, что если его включить, то начнут передавать всю страсть и кровь алжирской войны, которая дала огромный удар по бюджету Франции в шестидесятых. Альбом открытый не на самой приятной картинке, доказывающую обратное всем тем, кто не верит, что рисуя комиксы, можно показать настолько горячий и даже эротический образ человека. Определить его пол было практически невозможно, потому что торс был явно мужской: широкие плечи и шея с выступающим кадыком выдавали с головой. Но чем дальше, тем интереснее. Ближе к талии и бедрам линяя тела сужалась, раскрывая всю красоту, тайну и пряность женщины. Валялись пара мятных конфет от кашля и першения в горле, маленькая модель манекена, скомканный лист, на котором было что-то написано строчка за строчкой, но сейчас можно было увидеть только член на самом краю бумажки, который так любят рисовать все школьники и студенты мира везде и на чем попало. Даже на других людях. Всё таки все подростки одинаковые в чем-то и не нужно слушать глупых взрослых, которые что-то начинают твердить о твоём отличии. В таких случаях надо просто показать им средний палец с черным ногтем, после чего обязательно натянуть на руку рукав черной толстовки и капюшон, а затем уйти под крики этого самого «прородителя» о неблагодарности и потерянности поколения двадцать первого века. Эй, мам, я хотел жить в семидесятых годах и желательно в Америке. Никаких отличий.   — Бичи-Хед. Это меня потрясает. — парень заерзал на месте, принимая более удобное положение на полу, ибо коленка левой ноги уже знатно затекла.   — Великобритания? Серьезно? слишком просто. Ты насмотрелся новостей о массовых самоубийствах там?    — А ты можешь перестать хаять каждое мое слово? Да, Великобритания. Но вид там офигенный. Это место вселяет в меня пустоту противоречий. Безразличности мира к человеку и понятие бытия. Особенно, если смотреть на одинокий маяк.    — Лука, либо тебя занесло, либо ты пытаешься впечатлить меня умными словечками. Но раз так, мне больше по душе понятие абсурда, эскапизма и прострации. Мой выбор — архипелаг в Исландии. Вест… Вестнэ… Вестна… Бля.    — И кого занесло? А, Элиотт? — Лука издал что-то в виде победного визга–смеха и резко вскочил, но тут же схватился за голову, которая зашлась тупой болью, давящей на виски и повалился на парня, тут же оказываясь в его крепкой хватке.    — Ну у меня хотя бы не Великобритания. — прошептал Элиотт куда-то в шею Луки.   Обоим стало намного жарче, температура в комнате накалилась, но никто из них не собирался менять положение ни при каких условиях. Даже если сейчас появится сам сатана и скажет, что эта комната оказалась адом, а им сейчас предстоит ответить за все свои самые страшные и сокровенные грехи. Даже в такой ситуации, Элиотт бы ни за что не отпустил Луку. Было не до этого.    — В Исландии тоже нет ничего интересного.    Элиотт почти его не расслышал из-за того, что лука говорил ему куда-то в плечо. Там теперь было приятно тепло, от частого дыхания парня. Хотя они оба уже давно обливались потом. Это было другое тепло. Глубоко под кожей, за слоем тканей и мышц, за костями и даже за сердцем. Он дышит. На нем. В него. Хотелось освободиться от этой проклятой толстовки, что он поскорее решился сделать.    — Что… что ты делаешь? — Лука сел на полу, после того, как Элиотт расправившись со своим элементом одежды, потянулся к его кофте, со звоном расстегивая молнию.    — Просто почувствуй. — Демори взял руку растерявшегося парня, положив его ладонь к себе на грудь. Ожог. У обоих. Лука резко отнял руку от оголенного тела, но тут же положил вновь, уже водя и второй рукой по изгибу между лёгкими, проводя по ребрам. Элиотт вспыхнул. Аккуратно стягивая футболку Луки, чтобы случайно не задеть его кожи, потому что это остаётся на десерт, он прочувствовал целый вихрь эмоций. И если в природе вихрь — это движение ветра, то сейчас Элиотт был уверен, что это ни что иное, как просто какой-то горящий поток, растекающийся по всему телу. Что будет, если проглотить шаровую молнию? Именно так Лука сейчас действовал на него.    Элиотт был выше, шире, больше Луки. Так что последний сейчас чувствовал себя в руках Элиотта, как кусок торта на жарком летнем солнце, который растечется на тарелке в сладкую лужицу, стоит только ножу прикоснуться к нему.     Какие-то десять минут назад, они готовы были умереть от духоты и уже начать уламывать друг друга на то, чтобы наконец убрать этот «творческий беспорядок» с подоконника и просто проветрить комнату. Но на данный момент они оба были уверены, если бы они сейчас приблизились к солнцу, то оно бы превратилось в кучку пепла, потому что их наполовину раздетые тела точно превосходили само великое светилище в градусной величине.    — Пожалуйста. — Лука уже лежал под Элиоттом, обоим было не до, как задуматься о том, как быстро они меняются местами.   Ещё пять ожогов от каждого пальца Демори около полоски черных джинс Луки, хотя ещё штук сто были наверху, по всей груди, плечам, шее и щекам… Только губы оставались нетронутыми, потому что они были вишенкой на этом лакомом кусочке торта для Элиотта.   Ожог на внутренней части бедра, три ожога чуть повыше. И самый большой на ягодице, который оставил след правой ладони, вызывая подбадривабщий стон. А потом и стон в унисон.   Лопатки упираются глубоко в пол, отрезвляя Луку от чувств. Его каждый раз обливало ведром горячей воды, потом он почувствовал раскалённую до  невозможности металлическую спираль, что заставило выкрикнуть чужое имя как никогда раньше. Он чувствовал руки на себе везде. Одна оттягивала волосы назад, другая проводила по спине подушечками пальцев узоры, которые вырисовывались горящими огнем щелями на коже. Они то оттягивали нижнюю губу, то ложились на веки, поглаживая длинные, темные ресницы. Плавные движения обоих тел вызывали искры, стоны — огненные потоки, а чувства перестали удерживаться на земле и уже давно покинули свою обитель и стучались в запотевшее окно, которое не давало им вылететь. Потом на этом окне будет отпечаток двух ладоней. Но это потом.    Элиотт взвелся, как оголённый нерв, его затрясло, выдавая все свое состояние, весь быстрый конец.   Дыхание участилось. Обе груди сталкивались, а рты учащали дыхание, будто соревнуясь, кто возьмёт себе последние капли воздуха в комнате в приз. Но воздуха не было.   Элиотт быстро подскочил, укрывая раскрасневшегося Луку, который лежал с закрытыми глазами и все ещё часто-часто дышал, никак не отойдя от произошедшего, своей толстовкой. Краски посыпались на пол, оба леденца провалились в щель батареи, а приемник покачнулся и грохнулся вниз. Кажется у него даже отлетела антенна, так что никто и никогда не узнает, что же было во время алжирской войны.    Хлопок и окно раскрылось настежь, впуская в комнату поток прохладного майского вечера. Элиотт вздохнул, направляясь обратно к Луке, который уже успел натянуть его толстовку, которая была ему чуть ниже бедра. Элиотт улыбнулся уголком губ. всё-таки такую картину он открыл для себя в первые. Премиум просмотр.    — Перейдем на кровать? — Элиотт сел, отодвигаясь подальше к подушкам, быстренько натянув на себя домашнюю рубашку и шорты. После чего опять притянул к себе в объятия Луку.    — Почему ты выбрал именно Бичи-Хед? — наконец дал нарушить тишину Элиотт.    — Я мечтаю жить на маяке.    — Значит, любишь море?    — Обожаю.    — Но зачем тогда тебе убивать себя, если твоя мечта сбудется? Ты живёшь на маяке, а рядом есть море?    — Есть много поводов для самоубийства.    — Да, но это странно.    — Ты всегда так говоришь. — Лука поднял на него взгляд. Почему Элиотт раньше не замечал, насколько у него красивые голубые глаза? Интересно, как они смотрятся на фоне моря… — Что я во всём странный.    — Мне нравится это в тебе. — О, эта знакомая искорка во взгляде, как реакция на любой комплимент. Если от торта не осталось ничего, то придется приступить к самой вишенке…    Теперь есть ожог и на губах. И Элиотт и Лука удивились ему, насколько он серьезнее и больше остальных. В этом они убедятся и через несколько недель, когда они не дадут ему пройти. И через год.    Этот ожог уже не уйдет никогда.   — Знаешь, возможно, что Великобритания не так банальна. И я теперь тоже хочу жить на маяке. И знаете дети. Иногда стоит прислушаться ко взрослым, которые говорят, что каждый из нас сам по себе особенный. Это чистая правда. И запомните: если хотите любить, то стоит всегда жертвовать собственным интересом ради другого. Так что вместо того, чтобы показать родителям средний палец и уйти, хлопнув дверью, я скажу им спасибо за то, что они ценят меня и отличают меня от других, видят во мне приоритет. Даже тогда, когда я тоже люблю рисовать члены на бумаге, как и миллиард других подростков.    Сегодня они оба знали, что им нельзя курить. Особенно Элиотту. Но Луке об этом только предстоит узнать, когда произойдет столько много странных событий. Возможно, что сегодняшнего вечера они и не вспомнят, а вот на что они сошлют ожог на губах завтра, то это самое интересное. До Великобритании придется добираться на поезде прямиком из Парижа до самого Лондона, а потом они все продумают. А вот сейчас придётся разобраться с ожогами и собственными вихрями чувств, иначе, для чего все это?