Решимость

Пить с Серёгой было каждый раз целым приключением. Обычно начинали в баре, а продолжали у кого-то дома или на съемной квартире, в зависимости от города и места. А иногда шли куда-то бродить, смеялись, делали кучу тупых фоток или видео, а возвращались спать уже под утро, заваливаясь как попало и куда попало. Они и так прекрасно себя чувствовали вдвоем, а когда были под градусом, так ещё лучше. Пока Рома был пьян, он мог позволить себе чуть больше подержать Серёжу за руку, завалиться ему головой на плечо, даже приобнять за талию и прижать к себе ближе. Серёжа же мог провести рукой по лохматой макушке чуть сильнее, зарываясь пальцами, постоянно трогать Рому и смеяться с этого, улечься прямо на него сверху и заснуть. Котков был словно большой теплый кот, на котором удобно было лежать, тепло так. Рома же его приобнимал. А утром всё это словно по волшебству исчезало, как у Золушки карета в тыкву превращалась. Просто друзья и всё. Никаких тебе лишних прикосновений и сна в обнимочку. Их обоих это расстраивало, но решимости и времени обсудить это как-то не хватало. Этот диалог же не начнёшь с ничего, верно? А когда они собирались, они обычно пили, и тогда тыква снова превращалась в карету, и их все устраивало, и они снова были ближе, чем обычные друзья. И так снова и снова, по бесконечному кругу. В какой-то один такой раз они сидели у Ромы на квартире и пили уже третье пиво. И это после бара, где они тоже пили пиво. Они что-то отмечали, уже не помнили, что, но главное, что пили за это. Серёжа сидел очень близко к Роме, говорил что-то, активно жестикулируя. Котков обожал, когда Горошко чем-то увлекался и так про это рассказывал, словно это самая интересная вещь в его жизни, будь это какие-то роли, интересный факт про лосей или просто история из жизни, которая его всё никак не отпускала. — Так вот, прикинь, эти кальмары огромные, они же, ну, ебать, как из Лавкрафта, жуткие пиздец, щупальца как дом трехэтажный в длину! — Серёжа полез за телефоном, чтобы загуглить фотку этого кальмара и показать Роме. Он привалился к нему совсем близко, прижался боком к нему и открыл фотографию, щекой чуть ли не к лицу прижимаясь. И правда жуткий кальмар. Но Коткову вообще до него дела не было сейчас, когда лицо Серёжи так близко было. Он слышал его учащенное дыхание, Рома мог повернуться и поцеловать его, даже не делая каких-то резких движений. Естественно он так и сделал. Это был даже не поцелуй, просто прикосновение губ к губам. Позиция все-таки неудобная, Рома ткнулся носом Серёже в щеку, а очки почти придавились к глазам и слегка съехали. Они застыли так на несколько секунд, потом Котков повернул голову обратно. — Не-не, Ром, куда пошел, а ну стой, — Серёжа телефон отложил на стол. — Давай по-нормальному. Он кладет одну руку ему на щеку и разворачивает к себе, а другой снимает с него очки, потому что те, очевидно, будут мешать. А потом тянется к Роме и целует уже нормально. Котков закрывает глаза, жмется ближе, отвечает на этот нормальный, настоящий поцелуй, и не верит своему счастью. Да даже если это и его пьяный бред, то он очень даже и приятный, потому что Серёжа опять залезает сверху, валит его на диван и не перестает целовать. Рукой Рома прижимает его ближе, гладит по волосам и спине, обнимает. Время резко теряет смысл, а все вокруг сужается до Серёжи и этого поцелуя. Они оба не понимают, сколько времени проходит, но отрываться друг от друга просто не хочется, словно если этот поцелуй прекратится, карета опять станет тыквой. По ощущениям проходит всего ничего, но потом, когда они наконец-то отстраняются, оказалось, что прошло двадцать минут. Двадцать минут. Рома никогда так долго не целовался. — Запиши себе куда-то, чтобы мы поговорили утром, а не как обычно, — Серёжа смеётся и вбивает себе в название будильника слово «поговорить». Карета на утро остаётся каретой.