Триангуляция

Вечер начинался офигительно. Зал принимал так, что от аплодисментов закладывало уши, фанатки визжали, прыгая перед сценой, закидывая артистов цветами и плюшевыми мишками. Плюшевыми. Мишками. Чччерт. Неужели я похож на малолетку? Мне тридцать один. Чем я занимаюсь? Улыбаемся, черт возьми, не я первый – не я последний. Улыбаемся. И – да – похож же... Играть на сцене, выигрывая раунд за раундом в закулисном соперничестве тем, что у тебя смазливое личико, льстит лишь на первых порах. И зачем? Для последующих ролей второго плана? Это было жалко. Это было сейчас. Ранее, лишь начав обучаться сценическому искусству, Лукас Перман – очаровательный блондин с большими глазами и неплохим голосом, выработал для себя внутреннюю систему, которая не позволяла уходить со сцены измотанным. Он получал свои аплодисменты, цветы, улыбки зрителей, внутренне перерабатывая их, принимая как дань таланту и свидетельство будущего успеха и выдавая назад это признание ослепительной улыбкой, от которой девочки у сцены начинали пищать еще громче. Идеальный вечный двигатель. Perpetuum mobile. Вот только человеческая нервная система быстро привыкает к определенному количеству эндорфинов, повышая барьер чувствительности, и с каждым разом один и тот же уровень стимула выдает все более слабую реакцию. Время проходило, а жизнь все еще представляла идеально правильную систему: красивая талантливая жена, актерская карьера. Роль кронпринца, сына императрицы Елизаветы Австрийской, была хорошим прыжком вверх. Трагичный, тоненький, запутавшийся принц запоминался, покорял аудиторию, следившую за перипетиями его судьбы, вызывал новые эмоции, а новые эмоции в свою очередь – новые стимулы-реакции, и снова хотелось жить. Иногда Лукас думал, что многое в его состоянии основано на необходимости пропускать через себя переживаемые эмоции. Со времен начала карьеры, учитывая тематику исполняемых песен, этой эмоцией была любовь. Каждый день, на каждом концерте, теми же словами. Это приедалось. Развиваясь по событиям сказки – от начала до конца, каждая песня проигрывала одну и ту же любовь. И если бы можно было отключить это проживание… Но тогда в глазах не было света, а в жизни не было смысла. Театр в данном случае давал выход. «Эффект понарошки», как сказал однажды кто-то. Ты имеешь право сделать ошибку и откреститься тем, что это была роль. Это спасало. Особенно если учесть, что наследный принц натворил много презанятного. Лукас научился предавать и раскаиваться, и все было почти хорошо, как бы не называли это явление разного рода ученые. Какая разница, если это твоя жизнь, и ты делаешь ее разнообразной и интересной? Маржан, действительно, была рада, видя, что ее интровертный муж все реже воспринимает ее, как Джульетту, и становится близким другом, с которым хорошо не только играть на сцене, но и просто побродить по чужому городу ночью, попрыгать под летним дождем, заливисто хохоча и осознавая, что этот мир существует сейчас только для них двоих. Змея закусывала хвост, время шло по спирали, и петь о любви снова становилось легко. Уже по-другому, но легко. Прошлой осенью Лукасу пришла в голову мысль, что состояние полной обновленности и есть счастье. Но для полного ощущения новизны нужно было забросить театральные подмостки. Для прохода точки бифуркации хватило одной недоуменно поднятой брови Маржан, когда как-то ночью Лукас, в порыве очень личной, интимной искренности рассказал ей об этой идее. Иногда выбор делает случайность – его ситуативная меланхолия, начавшаяся под вечерний дождь, и ее моральная усталость после участия в концерте – выступление проходило в детском онкологическом центре. Они просто думали о разном. А он просто, увидев реакцию, решил больше эту тему не поднимать. Бог иногда все же играет в кости. Естественно он остался в театре. И что-то изменилось. Система переработки эмоций получила сбой – в ней появились формулировки «актер одной роли», «не дотягиваю», «торговать лицом» и прочее. Он перестал задумываться о действиях персонажа как о той самой «понарошке». Основная заповедь «никаких личных отношений с персонажами» была нарушена, и наследный принц, погружаясь в пучины отчаяния, забирал с собой своего бессменного носителя. В Датском королевстве снова стало неспокойно. И этот вечер медленно становился апофеозом. Зашкаливала отчаянная ненависть к залу, Маржан не было рядом – в «Элизабет» она не играла. Актеры – Майя, Серкан, Матэ и Андрэ – сияли, и зал сегодня принимал их так, что от аплодисментов закладывало уши, фанатки визжали, прыгая перед сценой, закидывая всех цветами и плюшевыми мишками. Серкан подобрал одного мишку и сунул в нагрудный карман. В фаворе, очевидно, был он – на каждом выступлении, как бы оно не прошло, отчетливо выделяется тот, кто «взрывает» зал, у кого сегодня получилось лучше всех, и сегодня любимцем публики стал именно Луиджи Лукени. И с каждым новым подходом к рампе, обнимая за плечи других актеров, Лукас понимал, что еще минуту – и он сорвется. В голове билось нервное «нет, нет, не трогайте меня, если сейчас кто-нибудь снова до меня дотронется, я взорвусь!» И кто-то был к нему милостив: не смотря на то, что до него таки дотронулись – это была уходящая со сцены Майя – она просто взяла его за руку и увела с собой за кулисы. Говорят, женщины многое чувствуют интуитивно. На заключительный поклон он уже не вышел. Нужно было еще собраться с духом перед банкетом. К моменту начала постконцертного мероприятия Лукас почти пришел в себя. Где-то внутри зарождалась дикая тоска и безнадежность. Но пока – всего лишь ком в горле и дрожащие руки, с этим вполне можно жить. Благо его не особо трогали. Сегодня блистал, все же не он, да и Лукас, как все актеры, при необходимости умел быть незаметным, чтобы его присутствие не бросалось в глаза. Барная стойка и порция виски помогали маскировке. Иногда его замечали. Люди подходили и уходили, обнимали, рассказывали, что он молодец – и Лукас даже им улыбался. С-та-ту-с к-в-о. - Луууукас! Милый! Ты чего такой кислый? – Серкан с одной из своих ослепительно-похабных улыбочек хлопнул его по плечу и уселся рядом. – Ну чего ты? Мы тут с Матэ собираемся к девочкам – там таакииие – закачаешься! Давай с нами? Мы сегодня заслужили! Лукас дернулся, пытаясь отстраниться. - Нет. Прости, я не могу. - Брось! Когда мы еще оторвемся? Завтра на сцену снова, потом перелет, снова на сцену – ближайшее время совсем забито, ты из своего Рудольфа даже к Маржан не вылезешь, пока не постареешь! Давай! Не вылезешь. Не вы-ле-зе-шь. Пока не постареешь. Тридцать один год. Еще. Уже. Ком в горле грозил разрастись до вселенских размеров. До блеска натертая поверхность стойки вдруг показалась жирной и липкой, от звуков вокруг хотелось зажмуриться, закрыть уши, втянуть голову в плечи, исчезнуть. Когда Лукасу показалось, что собеседник сейчас снова его обнимет, он схватил чью-то беспризорную пачку сигарет и, извинившись, пообещал скоро вернуться. Холодный воздух приятно освежил пылающее лицо. Выбежав из ярко освещенного помещения, как выяснилось, через пожарный выход, Лукас оказался в темноте. Лишь смутно различались светлые колонны, подпиравшие крышу клуба. Остановившись, все еще дрожащими руками он достал сигарету из пачки, которую умыкнул из бара. Логично ведь – выходя на улицу с сигаретами, закурить. Мозг цеплялся за причинно-следственные связи, как за соломинку. А чтоб тебя. Лукас тихо выругался, ощущая себя очень глупо: второй раз в жизни решил покурить и не подумал о зажигалке! Как мальчик. Прямо перед ним вспыхнул маленький огонек. Вдох. - Выдохни и подкури. Ну, давай скорее, пока я пальцы себе не обжег. Этот акцент ни с чем не спутаешь. Даже не видя лица говорившего, Лукас сразу узнал Камараша. Исполнитель роли Смерти. Огонек зажигалки дрогнул у Матэ в руках, неожиданно ясно осветив его гладко зачесанные, собранные в хвостик волосы, чуть вздернутый нос и яркие глаза. И... И что-то было не так. А. Вот. Камараш не улыбался. Закуривая, Лукас подумал, что он, наверное, первый раз в жизни видит Матэ без дежурной улыбки. - Рассказывай. Лукас от неожиданности поперхнулся дымом. - Что рассказывать? Отношения с Камарашем у него всегда были только рабочие. Вне сцены они практически не пересекались. Слухи, конечно, ходили разные – все же не в каждом мюзикле на сцене целуются симпатичные юноши. Но реальность была далека от слухов. Они работали вместе, и не более того. И не хватало сейчас начать тренировать тут с Камарашем навыки светской беседы! Нервозность снова стремительно набирала обороты. Матэ убрал зажигалку, опять стало темно, зато был хорошо виден прыгающий кончик сигареты Лукаса, основательно выдающий дрожь держащей его руки. Запаниковав, Лукас поспешил выбросить предательский огонек. Нет, он понимал, что сорваться будет крайне глупо. Его нервы – его заботы. Матэ тут ни при чем. - Что рассказывать? - Не страдай херней, Лукас. Мы мало общаемся, мы не друзья, но я же не ребенок-аутист. Тебя с начала второго акта размазывает по стенкам, а от Серкана дернуло так, что не заметить было нельзя. - Ты за мной наблюдал? - Эм... Ну вот не сочти за нахальство, но конечно наблюдал! Ты меня сегодня обнимал, как родного – сложно было не обратить внимание. Обычно – оттанцевали, поцелуй-выстрел-оттащили, а тут такой неожиданный подарок. Я тебе вообще кто?.. – Матэ умолк на секунду. Потом заговорил другим тоном. – Черт. Извини. Я не в претензии, если что. Просто, наверное, это как-то по-другому спрашивают. Я. Обнимал. Тебя. Не помню. Но верю. - Кажется, я заигрался. Лукас не собирался говорить это вслух, но он не был готов к тому, что Матэ вот так запросто подойдет к нему и поднимет тему. И когда он с ним заговорил, Лукас понял, что вежливо соврать не получится. Матэ ждал. - Не знаю, что за хрень происходила со мной на сцене, но, кажется, я заигрался. Глаза привыкли к темноте настолько, что Лукас теперь ясно различал силуэт стоящего рядом Камараша. - Знаешь, в какой-то мере я тебе завидую. Группа, поездки, приглашения в Японию – у тебя все выглядит так оптимистично. А я... мне тридцать один год. (он таки произнес это вслух) Чем я занимаюсь? Все эти бессмысленные девочки, одна роль до смерти.. Я не талант. Я просто тихий мальчик со смазливым личиком, женатый на хорошем друге и не видящий смысла в жизни.. Камараш фыркнул. - Одна роль до смерти. Как звучит-то, - в его голосе отчетливо слышалось ехидство. - Я же не о том… - Ладно. Я не уловил: что конкретно тебя не устраивает? - Правильность. Ответ удивил его самого. - Правильность? – вслед за ним повторил Матэ. - Я играю Рудольфа так давно, что, кажется, становлюсь им, но об этом никто не знает, потому что внешне все выглядит сложенным из правильных кирпичиков: дом, семья, работа. Красивая жена, смазливая внешность, все впереди, все по полочкам и на своем месте… - Лукас почувствовал, что его залихорадило с новой силой. Ему стало холодно на ночном ветру. – Может, мне иногда и хочется кого-то предать, что-то бросить и, знаешь, это все выглядит настолько безнадежно, что иногда я даже хочу смерти. Повисло молчание. - Можно я до тебя дотронусь? - Что? Кажется, у этого человека дар говорить неожиданное. - Я не знаю, что тебе сказать, но очень хочется дотронуться до твоих волос. Мне почему-то кажется, что если я это сделаю, в тебе закончится электричество. Лукас завороженно смотрел на темный силуэт перед собой. Матэ сбивал его с толку. Наверное, поэтому несложно было тихо выдохнуть «да». Камараш подошел ближе, но не придвинулся вплотную, запустил правую руку ему в волосы и начал тихонько гладить по голове, проводя пальцами по вискам. Успокаивая. - Дыши, ды-ши, ды-ши... Давай. Вдоооох – выыыыдох. Лукас. Тсссс. Дыши. Разберемся мы с этим всем. Чушь какая. Тридцать один. Это просто ни о чем. Я вон насколько старше... Сцена, группа, Япония. И у тебя будет. У тебе есть Мардж. И я буду... Если захочешь. Лукас замер под его теплой ладонью и почувствовал, как по коже побежали мурашки. Но это не от холода. Тут что-то другое... Его перестало трясти, и захотелось в тепло. - Иди ко мне. Пожалуйста, - Лукас сам такого от себя не ожидал, но этот вечер должен был как-то закончиться. После всего, что произошло, если его жизнь уж соизволила напоминать сказку, то стоило следовать всем законам жанра. Рука Матэ застыла, его теплые пальцы остановились у Лукаса за ухом. Или он не понял, или… И тогда Лукас отчетливо увидел, чем должен закончиться его разговор с Мирозданием. Он сделал шаг, преодолевая оставшееся между ними расстояние, губы нашли его, и… Матэ ему ответил. Обнимая, привлекая как можно ближе, гладя по спине. В голову пришла мысль, что весь сегодняшний день шел к этому, что вот так правильно. Правильней всего. Что нестрашно и что отпускает. И так тепло... На его стороне стало одним человеком больше, и это стоило дороже любого будущего. Ком в горле пропал, стало легче дышать. И целовать Матэ уже ничего не мешало. Выдох. Лукас уткнулся носом в шею Камараша, зажмурившись и ощущая, как к нему возвращается привычный устойчивый мир. Его жизнь. - Матэ. - Мм? - Кажется, ты мне жизнь спас. И это прекрасно. Матэ хмыкнул. Они стояли в темноте, обнявшись, щека к щеке. - Что дальше? – шепотом спросил Лукас. Одна рука Камараша соскользнула с его спины чуть пониже. -Ну. Допустим, мне понравилась твоя фраза про «хочу Смерти».