***
День одна тысяча шестьсот сорок восьмой. Подхожу к пустому полю космодрома, покрытому пожухлой мокрой травой. Автоматически обрабатываю данные о температуре воздуха, уровне влажности, загрязнённости и радиации, фиксируя результаты в специальной папке… Осень в этом году выдалась дождливая. Шерстяной покров поредел ещё на двенадцать с половиной процентов. При такой динамике облысения получение энергии через вживлённые в волоски поглотители солнечного света станет недостаточным уже к следующей весне. Смотрю на небо, на уходящие к горизонту тяжёлые низкие тучи, только что пролившиеся на землю радиоактивным дождём, и со вздохом ложусь на мокрую землю. То, что я каждый день продолжаю приходить сюда — не упрямство и, по сути, не мой выбор. Срабатывает установленный тобой «пакет привязанности» — преданности своему хозяину. Ты рассказывал историю о собаке, которая много лет подряд приходила на железнодорожный вокзал встречать своего умершего хозяина. Ты не умер. Ты улетел, оставив меня здесь, а я, как та собака, жду тебя, каждый день приходя на этот космодром, где мы простились с тобой четыре с половиной года назад. Я спрашиваю себя иногда, почему ты не «убил» меня, не отключил мой процессор и не стёр все программы? Но потом вспоминаю твой взгляд в тот теплый весенний день, когда ты запустил свои тонкие пальцы в мою шерсть и, подбираясь к «точке обнуления», уткнулся лбом в мой лоб и, всхлипнув, прошептал: — Не могу, не могу, Джимми, прости меня. Поцеловал в голову между ушами и, резко развернувшись, побежал к вашему семейному космолёту, ни разу не обернувшись. Я только видел, как ты на бегу трёшь ладонями лицо, и всем своим железно-цифровым нутром хотел броситься вслед, но твоё хрипло приказанное напоследок «Сидеть, Джимми» пригвоздило к месту. Я мог только поскуливать, наблюдая за тем, как ваш корабль взмывает вверх, уносясь в пыльное вечернее небо, и нервно перебирать передними лапами. С места я смог сорваться, только когда прервалась связь с твоим коммом и я перестал различать превратившуюся в точку унёсшую тебя посудину. Я тогда долго ещё лаял в стремительно темнеющее небо, словно это могло вернуть тебя. Ты сразу объяснил невозможность взять меня с собой — несовместимость моего модуля Искусственного Интеллекта с допустимыми к полётам в межкосмическом пространстве. И в тот момент, когда я продолжал всматриваться в ночное небо и гадать, какая из этих светящихся точек могла быть вашим космолётом, я почти ненавидел тебя за то, что ты не отключил меня.***
День одна тысяча шестьсот девяносто шестой. Я иду по хрусткому снегу, медленно передвигая лапами вдоль тротуара. Когда-то эту улицу отличали шик и роскошь. Я останавливаюсь у одной из витрин некогда модного бутика и всматриваюсь в своё отражение в покрытом пылью стекле. С шерстью совсем плохо, надо бы перестать ходить на космодром каждый день, попусту растрачивая драгоценную энергию на дорогу, но я скорее перестану возвращаться к тому дому, что когда-то принадлежал вашей семье, чем допущу возможность пропустить момент твоего возвращения. Ты ведь вернёшься? Когда-нибудь… Я смотрю на своё отражение и не узнаю себя. Покров собачьего тела с одной стороны стёсан до металлической основы — в прошлом месяце на меня обрушилась перекладина на веранде вашего дома, не выдержавшая веса налипшего сверху мокрого снега. Балка содрала кожу с шерстью и придавила переднюю лапу. Конечность удалось извлечь из-под завала, но функциональность её нарушилась, и теперь я колченогий облезший пёс. Правое ухо до середины сгрызено крысами — эти твари, всё ещё обитающие в городах, с чего-то решили, что могут поживиться моей оболочкой, правда, синтетические ткани, даже максимально близко имитирующие натуральные, пришлись им не по вкусу. Ты так любил гладить меня за ушами, а теперь тебе, наверное, станет противно вообще прикасаться ко мне. Я отворачиваюсь от стекла и медленно ковыляю по улице в сторону космодрома. Сегодня я не стану возвращаться в дом, в конце концов, оставаться под открытым небом безопаснее, чем прятаться в разваливающихся зданиях. Автоматически… Температура… Уровень радиации… Обработка данных… Я валюсь в снег и с тоской смотрю на ясное зимнее небо. Сегодня твой день рождения. Тебе исполняется двадцать два. Улетал ты семнадцатилетним. Пытаюсь представить, каким ты стал за эти годы. Ты столько всего планировал, делился со мной, вдохновенно рассказывая о своих мечтах, а я только поскуливал рядом, тычась носом в твои ладони, и молотил своим лохматым хвостом о пол, что означало крайнюю степень одобрения и поддержки на «нашем языке». Наш язык. Помню, как ты с удивлением смотрел на меня, когда я впервые проявил инициативу и пошёл на физический контакт без твоей прямой команды. В тот день ты вернулся из школы расстроенным и, даже не потрепав меня привычно между ушами, направился к себе в комнату. Я последовал за тобой, и это было логичное для меня поведение, но чего ты никак не мог ожидать, так это того, что я запрыгну на кровать, где ты свернулся клубком, и лизну твою ладонь. Ты молча наблюдал, как мой язык проходится по твоим пальцам, потом рвано выдохнул и, всхлипнув, крепко обнял, прижимаясь лицом к моей шее. В тот день ты впервые сказал, что любишь меня. Расширения с такой эмоцией ты мне не устанавливал, и я не смог определить, что ты имеешь в виду, но по приятному чувству внутри, вроде слабой щекотки, я понял, что сделал всё правильно, и твои слова — словно награда за верно выполненное задание. Что-то изменилось во мне с того дня. Потому что главной целью моего существования стала не только твоя безопасность, но и твоё счастье. Я внимательно следил за тобой, анализируя твоё поведение, реакции и эмоции на то или иное действие с моей стороны. Я научился проявлять свои чувства жестами, потому что простого обмена информацией через комм стало недостаточно. Больше всего тебе нравилось, когда я вытягивался рядом и опускал голову тебе на живот. И будто всегда готовый к этому нехитрому жесту, ты запускал свои тонкие прохладные пальцы в мою шерсть и нашёптывал приятные слова. Если бы ты знал, как сильно я хочу снова почувствовать твои прикосновения. Потому что именно они давали мне ощущение, что я на самом деле кому-то нужен. Что я жив. Вот уже почти пять лет, как я лишён этой привилегии, и с каждым днём, проведённым без тебя, что-то внутри меня ломается, если вообще осталось ещё, чему ломаться. И дело не в физических повреждениях, а в чём-то… глубоком. Может, это и есть любовь, о которой ты говорил? И странная боль, которую я испытываю в груди — боль от того, что я начинаю терять надежду?***
День одна тысяча восемьсот двадцать шестой. Воздух… Данные… Я приоткрываю глаз и обвожу взглядом взлётное поле космодрома. Со вторым глазом что-то произошло, и он перестал открываться на прошлой неделе. Я не покидаю своего места со дня твоего рождения. Лежу на той же самой точке, где ровно пять лет назад ты оставил меня. Я почти утратил возможность двигаться, поскольку процессор перешёл в энергосберегающий режим. Мне кажется, я улавливаю движение в небе, но не уверен — в последнее время зрительные рецепторы сбоят, и я вижу то, чего на самом деле нет. Но внезапно по телу прокатывается давно забытая вибрация: ожила связь с твоим коммом. Разом активировались все запасные ресурсы, системы жизнеобеспечения Искусственного Интеллекта заработали почти в полную мощь, сигналя тебе о том, что я здесь. Я жду тебя. Вижу, как на посадку заходит небольшой космолёт неизвестной мне модели, и через мгновение из его открывшегося люка на землю спрыгиваешь ты. Мне не видно твоего лица за шлемом защитного скафандра, но когда ты тянешься руками, чтобы снять его, я предупреждающе рычу и посылаю тебе сигналы об опасности — уровень радиоактивного заражения на планете всё ещё слишком высок. Ты замираешь с поднятыми у лица руками и, медленно опуская их, начинаешь вертеть головой. На то, чтобы послать тебе сигнал о моём местоположении, уходят последние силы. Но ты поворачиваешься в мою сторону и, наконец-то заметив лежащую в траве оболочку, когда-то имевшую форму большого чёрного пса, срываешься с места. Опускаешься передо мной на колени и осторожно протягиваешь затянутую в перчатку руку. Я скулю от переполняющей меня радости и бью о землю своим лысым хвостом. Даже не представляю, каким жалким я сейчас выгляжу, но ты с невероятной нежностью, будто я — самое ценное, что у тебя есть, поднимаешь руками мою голову и, упираясь пластиком шлема в мой лоб, шепчешь: — Джимми, мальчик мой. Я знал, что ты жив! Я за тобой приехал, Джимми… Я вздыхаю и прикрываю глаза. Я дождался тебя.***
День…? Ещё не открыв глаз, я провожу внутреннюю диагностику состояния моей оболочки и готовность всех программ. Обнаруживаю массу изменений, объяснения которым пока не нахожу, и с любопытством распахиваю глаза, оба из которых мало того, что рабочие, так ещё и соответствуют стандартам гуманоидной формы. Я вижу белый потолок, а себя обнаруживаю лежащим на спине на мягкой постели. Поднимаю вверх конечность своей новой оболочки и вместо привычной черной лапы перед лицом возникает смуглая человеческая рука. Рассматриваю её, поворачивая кисть в разные стороны, и с интересом сгибаю и разгибаю пальцы. Приподнимаю от подушки голову и осматриваю укрытое плотной простынёй тело. Почему-то вид шевелящихся под тканью пальцев ног веселит, и я смеюсь, с восхищением отмечая, что моё новое тело позволяет мне это. Слышу сбоку звук шагов, и через мгновение в комнате появляешься ты. Останавливаешься в проходе и с выражением — что это? умиление? — смотришь на меня. А я не могу оторвать взгляда от тебя. Продолжая улыбаться, опускаю голову на подушку и жадно рассматриваю тебя, отмечая произошедшие за эти пять лет изменения. Ты однозначно прибавил сантиметров десять в росте, изменил стрижку, отрезав свои медные кудри, но веснушки по-прежнему яркой россыпью украшают твои нос и щёки. Ты всегда стеснялся их, а мне они нравились. В твоих тёплых карих глазах плещется столько… любви?.. что в груди становится тесно. Странное чувство. Мне нужно проанализировать его. Ты вздыхаешь и проходишь в комнату, садишься на краешек кровати и, накрывая ладонью мою кисть, произносишь: — Здравствуй, Джимми. — Здравствуй, Лиам, — отвечаю я, прислушиваясь к собственному голосу и ликуя от того, что наконец-то могу общаться с тобой вербально. Ты рядом. Мне больше незачем считать дни.