There were grief and ruins (and you were the miracle)

— Я отплываю завтра. Она сказала это тихо, без приветствия, не заявляя о своём присутствии. Не то чтобы ей нужно было это делать — он всегда знал, когда она появлялась в комнате. Мог почувствовать, как меняется воздух. Как меняется его собственное дыхание: возникающий налет осознания, который горел на его коже и оседал на его чувствах. Он развернулся, чтобы встретить её взгляд и кивнул. Она пробыла в городе больше месяца с тех пор, как прибыли её родители. По крайней мере на две с половиной недели дольше, чем требовалось для подготовки корабля к его первому рейсу — так прикидывал Шпект. Ему пришло в голову: «Я удивлен, что ты задержалась здесь надолго.» Что было правдой. Он произнёс: «Я рад, что ты задержалась здесь надолго.» Что было честно. Его голос был всё ещё грубым, словно обтёсанный камень, скребущий по заострённым краям его губ, но слова, которые с них слетали, были почти что мягкими , а взгляд — почти прозрачного, едва заметного оттенка нежности. Он задумался, не слишком ли многое было сказано вслух. Он задумался, не слишком ли многое он может к этому добавить. Инеж медленно и изумлённо моргнула. В этом взгляде скрывалось нечто большее, когда он не был затуманен привычной тягой к жестокости. Она молчала достаточно долго, чтобы он успел решить, подходящим ли словом является сожаление для того, чтобы описать его эмоции в данный момент. Ощутил, как тёплый румянец начинает ползти вверх по приталенному воротнику его костюма. Затем на её лице вспыхнула улыбка, такая неподдельная, что, казалось, она прошла через все её тело. Он мог увидеть её улыбку ещё тысячу раз, но никогда не переставал бы стараться сохранить в памяти её очертания. — Спасибо, Каз, — мягко проговорила Инеж, её ответ не соответствовал его словам. Он посчитал, что всё равно верно понял их смысл: корабль, сотворённый для войны, чудо возвращения её родителей, его обещание о совместной миссии. И под всем этим — признание того, что она для него значит. Он снова кивнул и выдержал её взгляд, не зная, что сказать. Непонятное, зыбкое чувство. Она всё ещё сидела на внутреннем карнизе его окна: Призрак, готовый исчезнуть. Он не хотел, чтобы она исчезала. Инеж потянулась, вложила свою маленькую ладонь в его и, соскользнув с подоконника, подошла к стоящему перед Казом стулу. Она отпустила его руку. Села. Подтянула ноги. Скрестила их и поджала ступни под бёдра. — Всё-таки сначала в Равку? — спросил он. Она кивнула. — Я отправлюсь с родителями и приведу их обратно к караванам. На её лице промелькнуло противоречивое выражение: радость и печаль сплелись воедино — двоякая правда, которую он не совсем мог понять. Он пристально посмотрел на неё. — Ты пойдёшь с ними? Навестить свой народ? Она вздохнула и покачала головой, усталость внезапно проступила во всех линиях её тела. — Мне больше нечего там делать. Я уже не та девушка, которой была, когда меня от них забрали. Я никогда не смогу стать ею снова. Изнеможение просочилось сквозь нее и превратилось в нечто более тягостное, более безысходное. Жизнь, которую она когда-то прожила, временами была и согревающим её одеялом, и ярко освещающим её путь маяком. Теперь она казалась артефактом, запертым в янтаре — прекрасным, но недостижимым. Он видел, как на неё навалилась печаль, и перебирал свои мысли в поисках того, что можно сказать. Но всё, что он мог придумать, всё, что он мог ей ответить, прозвучало бы как пустая ложь. У них обоих украли жизнь. В один момент они оба умерли и переродились в кошмарных существ. Теперь у них была миссия и цель, что-то кроме ежедневной борьбы за выживание. Однако он не мог притворяться, что это лучше, чем та жизнь, которую они могли бы прожить. Не было слов, чтобы смягчить скорбь, отразившуюся на её лице. Но теперь у него была новая, более смелая версия общения, которая вообще не подразумевала разговоров. Она слегка нагнулась вперед, погрузившись в какие-то далекие воспоминания, занавес из распущенных волос упал ей на лицо. Он сократил расстояние между ними и протянул руку, чтобы откинуть ее шёлковые волосы. Это было похоже на тысячу разных мечт, просачивающихся через кончики его пальцев. Это было похоже на запретную роскошь, которую он не имел права держать в руках. Он тяжело сглотнул, когда она подняла на него глаза. Он чувствовал, как исчезает комната, как вода настойчиво плещется у его лодыжек. Он собрал все силы своей страшной воли, чтобы оставаться неподвижным, когда он осторожно расправил пряди и заправил их ей за ухо. Он позволил кончикам пальцев легко коснуться изящного изгиба её уха, не настойчивей, чем шёпот ветра в весенний день. Инеж закрыла глаза и склонила лицо к его открытой ладони. Она чувствовала, как по нему прокатываются волны дрожи, и отстранилась на достаточное расстояние. Её щека находилась на волосок от его ладони. От неё исходило тепло, которое плавно распространялось по щеке. Она не шевелилась, предоставляя ему решать, сможет ли он дойти до конца. Понемногу, он приблизил свою ладонь к её коже. Его тело задрожало, когда холодная вода поползла вверх по ногам, волнами опускаясь вокруг его талии. Её щека была холодной и гнилой. Её щека была гладкой, тёплой и нежной. Она глубоко вдохнула, и это движение помогло ему побороть воспоминание о плавающей рядом с ним мёртвой плоти. Вместо этого он сосредоточился на мягкости её кожи, чернильном взмахе её длинных ресниц. Его взгляд сместился на красный изгиб её рта. Форма её губ вызвала в сердце острый приступ тоски. В ушах раздался шум, не имеющий ничего общего с воспоминаниями о поглощающих его водах гавани. Он застыл на месте и почувствовал, как вода отступила назад, к его коленям. Подождал, пока пройдёт волна тошноты, и поднял глаза, чтобы взглянуть в её лицо. Осторожно и размеренно, настолько медленно, что он мог бы в любой момент легко отступить назад, она повернулась лицом к его ладони и пригнула голову. Её дыхание скользнуло по его коже. Накативший жар сделал воспоминания о ледяных, утонувших трупах вялыми и нереальными. Аккуратно, мучительно бережно она прижалась губами к дико бьющейся на его запястье точке пульса. Он резко вдохнул и почувствовал, как трепетная дрожь пробежала по позвоночнику, пробираясь к каждой косточке в его теле. Ощущение её кожи под кончиками его пальцев, невыносимо жаркое касание её губ — всё это было слишком. Всего этого было недостаточно. Его горевшую кожу не могла охладить даже быстро поднимающаяся вокруг вода. Инеж отстранилась, постепенно и грациозно. Он был благодарен за пространство между ними. Ему было больно от того, что он не мог столь легко его преодолеть. Он опустил руку и сжал её на краю стола. Комната выровнялась, дрожь утихла. Он посмотрел на Инеж. Она дышала короткими, быстрыми рывками, её взгляд был ровным и ярким. Он увидел, как отчаяние, пульсирующее в его венах, отразилось в её глазах, вытеснив собой глухую печаль. Он сделал дрожащий, глубокий вдох, прежде чем заговорить, желая убедиться, что его голос звучит твёрдо и уверенно. — Рабовладельцы будут бояться девушки, которой ты стала. Они узнают, каково это — опасаться твоих решений. Как боссы Бочки опасаются тебя сейчас. Она склонила голову набок. На её губах промелькнул намёк на улыбку. — Ты и есть босс Бочки, Каз. Он кивнул. — Больше всего я боюсь тебя, Инеж, — он пристально смотрел на неё, его глаза были тёмными, как безлунная ночь. — Это ужасно — то, что ты делаешь со мной. Она подалась вперед, как бы желая приблизиться к нему, но потом остановилась и замерла на месте. Он был рад, что она это сделала. Ему хотелось, чтобы она этого не делала. Расстояние между ними было спасительной милостью и неизбежным злом. Его существование раздражало. —И что я с тобой делаю? Он хотел бы сказать то, что она хотела бы услышать, то, что она заслужила: что она сделала его лучше. Человеком, способным на прощение и доброту, менее склонным к насилию и жестокости. Но он никогда не лгал ей. И сейчас не стал бы. —Ты заставляешь меня… — начал он, но запнулся. Он опять глубоко вдохнул. Когда он заговорил, его голос был похож на приглушённый скрежет гравия по камню. — Ты заставляешь меня верить. Инеж шагнула вперед и посмотрела на него, её темные глаза расширились и засверкали в свете луны. — Верить во что, Каз? Когда он встретил её взгляд, по нему пробежала дрожь; его глаза казались спокойными водами моря в облачную ночь. Он медленно выдохнул. — В то, что чудеса могут случаться и с чудовищами, — он протянул руку и зажал прядь её волос между большим и указательным пальцами, проследил за тем, как они спадают вниз. Он провел кончиками пальцев по её руке, и от его прикосновения по коже пронеслись мурашки. — Что в этом мире ещё есть волшебство. У неё перехватило дыхание, и в груди разлилось тепло, как будто эти слова были заклинанием, мгновенно разжигающим в ней огонь. Она протянула руку и слегка провела тыльной стороной ладони по острому углу его челюсти. Каз резко вдохнул, но не отвернулся. Нашёл в себе силы не вздрогнуть от её прикосновения. — Помни об этом, пока меня не будет, Каз, — тихо прошептала она. Она легкой поступью отошла назад и повернулась к окну. Прежде чем выпрыгнуть, она услышала, как Каз зовёт её. Она повернулась к нему лицом, поставив обе ноги на край подоконника. — Инеж, ты… — он колебался. На его лице на миг отразилось почти обеспокоенное выражение. — Ты пришлёшь мне весточку, когда сможешь? Она коротко кивнула. — Обязательно, — она склонила голову и легкая улыбка осветила её лицо. — Так часто, как только смогу. Он улыбнулся. Не кривовато ухмыльнулся, как раньше, а улыбнулся так, что жестокие края его рта смягчились, а лицо моментально преобразилось. На мгновение она увидела мальчика, которым он когда-то был. Увидела мужчину, которым он мог бы стать. Она запомнила его силуэт и втиснула его в границы своего сознания, бросила на него последний взгляд и выпрыгнула из окна. Пока она шла обратно к дому Уайлена, она снова и снова представляла его. Это была улыбка, которая стала признанием и обещанием в одном обличье. Улыбка, которая была бы с ней в тёмные, пустынные ночи. Это была улыбка, ради которой она не прочь вернуться домой.