Никогда

      Под Жаном плавился стул. И пол. И фундамент. И земля до самого ядра. Так исходил его персональный ад. Полутора суток мучительного пекла отступали медленно, все еще прихватывая раскаленными клещами неверия.       Но Женя, его Женечка, его комарик, этот малолетний засранец, эта развратная дрянь, маленькая сладкая булочка стоял перед ним живой. Это же не галлюцинация? Не иллюзия? Не сон?       Жан просто сидел на стуле, свесив замок рук между разведенных коленей. Просто сидел и смотрел, как его мальчика тетешкают Аня и дед. Смотрел, как тот довольно щурится под руками, как ласково улыбается.       Жан просто сидел на стуле, свесив замок рук между разведенных коленей. Просто сидел и не мог подняться, вырвать своего Женечку из чужих объятий, не мог произнести ни слова, не мог зарыдать.       Теперь тело Жана противилось так же рьяно, как противилось сознание, когда он назвал кого-то из своих экспериментальных пассий Женечкой. Когда мальчишеская задница проехалась по его паху. Когда голодные глаза смотрели на него снизу вверх. Когда ушей коснулось «встречаемся». Когда родное тело догорало в огне судилища.       — Ладно, лобызайтесь уже, — хмыкнул дед Слава выталкивая Женю к застывшему Жану.       Женечка по-щенячьи сверкнул глазами и запрыгнул к Жану на колени. Сжал спину до боли, до хруста. И только этим телесным доказательством уверил в собственном существовании.       Скорлупа оцепенения треснула, и Жан наконец-то смог гулять дрожащими руками по родному телу.       — Живой, — только и мог хрипло выдавить из саднящего горла Жан.       — Ну так, — тихо хихикнул Женек куда-то в шею.       Хотелось кричать. Материться на всех языках. Хотелось отхлестать докрасна по этим горячим ягодицам, что сейчас мучительно отделены от ладоней грязной джинсой. Хотелось превратить всю пережитую боль в вещественное. И оторвать ее от себя. Вырвать.       А Женечка терся носом о щеку, как котенок. Легко касался губами. Мял жилетку на спине.       Жан обхватил его лицо ладонями, оторвал от себя. Высматривал каждое пятнышко в серого, желтого, голубого в зеленой радужке. Каждую серовато-желтую веснушку. На носу. На щеках. На лбу. На веках. И старался сухо поцеловать каждую. Жан горячо помнил, что эфелиды рассыпаны у его Женечки по плечам. По спине. Чуть-чуть по бедрам.       — Несносная маленькая дрянь, — скрипящим шепотом посыпалось изо рта, — эгоистичная малолетняя сволочь. Ты хоть представляешь себе, что мы пережили? — голос срывался, плясал. — Merde alors, ты же мог… хоть как-то…       — Развели тут сопли, — картинно закашлялся дед Слава. И потрепал Женьку по волосам. Тот боднулся в ладонь и крепче вжался в Жана.       Не думать, где у него еще есть парочка веснушек.       — Пойдем в комнату, я так соскучился, — выпалил Женечка, вжавшись лбом в лоб.       Спину сладко прошило электричеством нервов.       Даже цепи хранителей не удержали бы Жана на месте. Он подхватил Женю под бедра, резко поднялся и потащил прочь из кухни. Дверь захлопнул ногой. Опрокинул Женю на в кои-то веки идеально заправленную кровать. Накрыл собой. Влажно коснулся губами губ. Потерся пахом о пах. Женечка мучительно-нежно поддался навстречу, прихватил нижнюю губу зубами и заскулил.       — А знаешь, как я соскучился, mon amour? — только и успел рыкнуть Жан перед тем, как начал судорожно срывать то с Жени, то с себя одежду, перемежая ломаные движения жадными, скользкими, совершенно мальчишескими поцелуями.       Женечка отстранился, отвел полуприкрытые глаза и стеснительно промямлил:       — Давайте… ну…вместе…ну…       Жана ведет моментально. Нутро скручивает узлом. Когда Женечка суетливо переползает, перекидывая ноги через его плечи, перестает существовать все: дед Слава, шаркающий по коридору, завтрашнее дежурство, склизкая бурая слякоть за окном, хранители, договор, беременная Ольга…       И даже когда разморенный Женечка снова оказывается с ним лицом к лицу, когда все еще подрагивающие ноги расслабленно перекрещиваются, когда дыхание успокаивается, даже тогда от мира остается только Женя, его Женечка, его комарик, его малолетний засранец, его развратная дрянь, его маленькая сладкая булочка, крепко прижатый к груди.       — Только, пожалуйста, не пропадай больше никогда, — выдыхает Жан.       — Никогда, — тихо отзывается Женя.