Когда над Доном слышен вой

      Над Донской столицей во всю сгущались тучи, предвещая сезон дождей, коим ознаменовывалось почти каждое окончание весны и вступления июня в свои законные права. Температура, вновь упавшая до десяти градусов на термометре, заставляла ростовчан и гостей города облачаться в джинсы, ветровки и дождевые плащи. Школьники с веселой улыбкой спешили на уроки, которые скоро закончатся на три месяца, студенты ходили с понурыми от предстоящей сессии лицами, а взрослые суетливо проталкивались в автобусы и трамваи, дабы не опоздать на работу. Только одна фигура, скрывавшаяся под дорогим черным зонтом, неспеша направлялась вверх по Пушкинской, выбиваясь из всей серой толпы своим по истине столичным видом.       Чеканные шаги по лестнице остановились напротив квартиры, на двери которой красовались позолоченные цифры из меди номерами один и семь. Раздался звонок, но никакой реакции не последовало. Затем еще один. И ещё. Казалось нежданный посетитель готов был вдавить несчастную кнопку прямо в сам механизм. — Донской! Я знаю, что ты там! Открывай сейчас же! — проорал на весь подъезд Михаил, начиная ломиться в дверь руками. — Шо те патребна, москаль. — донесся из-за закрытой двери хриплый голос бывшего казака, сквозивший отвращением и пренебрежением к нагрянувшей столице, словно за дверью стоял не сам Московский, а какой-то жалкий червь, посмевший разбудить Донского в не самое лучшее время. — Я не намерен обсуждать это с тобой из-за двери. Живо открывай, иначе я не ручаюсь, что распределение бюджета дойдет до твоих регионов. — банальный шантаж, на грани блефа, но Михаил знал, что по другому административный центр ЮФО и пальцем не пошевелит. Послышался лязг ключей и скрип замочной скважины. Из-за приоткрывшейся двери столичного щеголя сверлили озлобленные уставшие глаза, цвета темного изумруда. — Заходи. — донесся до Московского сухой голос, удаляющийся в глубь административной квартиры. Серость помещения усугублялась задернутыми наглухо шторами, а запах алкоголя, витавший в воздухе нагонял невыносимую тоску, словно позднее творчество Сергея Есенина. — Ты когда отчет сдашь, Ростов? — спросил Московский, проходя дальше прихожей, побрезговав снять обувь, косо при этом смотря на многочисленные бутылки под столом. — Если ты за этим, то на второй полке справа от тебя. — Донской бесцеремонно лег на диван, накрываясь пледом, пытаясь спрятать озноб, что пробирал все тело. — Нет. Почему не появляешься на собраниях? — Не твое собачье дело. — Нет, Донской, слушай, так не пойдет. Ты должен иметь совесть… — Совесть? Совесть?! Ты сейчас мне о совести будешь говорить, тварь несчастная! — тут уж горячая южная кровь дала о себе знать. Алексей подорвался с места, грубо прижимая за воротник Москву к стене и смотря разъяренными изумрудами глаз, которые стали только ярче от приступа гнева. — Алексей. Живо отпусти.- упираясь в грудь казака, попытался осадить подчиненного Михаил, ибо ситуация приобретала очень тревожный характер. Последний раз подобный взгляд он видел у турецкой делегации в 1768 году при правлении Екатерины Великой. А учитывая, что по отцу Ростов был турок, то все могло закончиться нехилой потасовкой. Впервые Москва пожалел, что не взял на встречу травмат. — Как смеешь ты говорить мне о совести. Ты… Ты отнял у меня все. Мою волю, лишил казачество свободы, а после расказачил. Ты принес на мои земли голод. Из-за тебя я теряю дорогих мне людей! — голос Ростова перешел на дикую смесь звериного рыка и гортанного ора, только было во всем этом воинственном образе нечто вызывающее жалость и сочувствие:  — Из-за тебя она умерла. Твои люди пристрелили её, насильно сделав моей частью! Что? Не понимаешь о ком я? Ты так быстро забыл мою милую Нарине. Мою дорогую Нахичевань. Ты заставил меня это пережить. Заставил жить дальше. Я. Я подчинился. Я жил. Я нашел Одессу. И что теперь?! Где мой Женя?! За кордоном! Я его уже шесть лет не видел. Шесть долгих лет, Миша. Ты бы мог так с Сашей расстаться, а? — эмоции застилали разум Донского, заставляя того переходить на озлобленный шепот сквозь плотно сжатые зубы, дабы не разрыдаться прямо тут. Руки сами потянулись к шее остолбеневшей от ужаса столицы России. Хотелось причинить Московскому хоть толику той боли, что пережил Ростов. Хотелось, чтобы он, этот мерзкий утырок, тянущий соки из всех наконец-то захлебнулся и исчез с лица земли. Слезы предательски обожгли щеки Алексея, заставляя отвернуться, грубо пихнув Московского в плечо. — Вали. На следующее заседание приду. — подытожил Ростов, уходя на кухню, дабы утопить болезненные воспоминания на дне рюмки забористого самогона. Москва попытался еще что-то возразить, но предупредительный выстрел в ноги заставил Михаила спешно ретироваться за дверь.       Московский и позабыл, почему он так не любил ездить на Юг, но теперь кажется вспомнил. Здесь он буквально каждую область был вынужден обагрить кровью, стравливая во время смены власти самую настоящую алую баню. По рукам прошла дрожь, а пальцы невольно сотворили крестное знаменье, которое что сейчас, что в средние века служило оберегом и неким искуплением для блондина. — Поэтому я и златоглавый. За все грехи мои тяжкие..- шумно вздохнул Михаил, поправляя пачку в руках.       Как только дверь захлопнулась, Донской мертвым телом упал на кровать, обнимая подушку. Только после этого он позволил дать волю всем чувствам. Сжимая простынь зубами, будто загнанный в угол зверьё, Ростов завыл. Завыл хуже, чем бабы выли в 30ые годы. Завыл будто целый народ. И слышалось в этом вое все, от горечи утраты до лютой ненависти, от полного бессилия до жажды бороться. Ведь только так может кричать душа вольного казака, у которого отобрали все, что сердцу было мило, да дорого. Только так, чтоб над всем Доном разносился этот клич скорби об утраченной любви.