Революция

Нестройный стук в окно. — Игорь, — негромко позвала Вероника. — Ну впусти меня, а? Возможно, её слова он сам домыслил. Но стук был. — Зачем? — бессмысленно поинтересовался Игорь, расстёгивая пуговицы на рубашке. Бессмысленно — потому что понятно всё и так было. И потому что не впустит. Иногда ночью — как сейчас — она скидывала с себя эту маску сухого, канцелярского безразличия. И говорила иначе. Просила. Сашка, гордость-то коллектива, тупым болванчиком сидел у себя на кровати. Его слово больше веса в этом доме не имело (хоть где-то), и Веронике сам он открыть не мог. Поэтому в ночных свистоплясках не участвовал, только слушал — вряд ли слышал, вряд ли понимал, но тень грусти на лице отложилась. — Игорь, пожалуйста. А Вероника же — девочка-революция. Девочка-протест. О таких мечтают и бредят, даже такие, как Саша — которые мечтать и бредить могут только великим Порядком. А разве в великой социалистической революции был порядок? Белых убивали по высшему назначению? Не надо, Бога в Советском союзе не любят. Рубашку сложил. Начал греметь ремнём, расстёгивая тяжёлую пряжку, резную. Ремень хороший, отец из командировки привёз. Там, правда, дырок не хватало, но Игорь сам себе наделал. — Ты сам не знаешь, от чего отказываешься. Тебе будет хорошо, — из-за окна она звучала нечетко и глухо, но голос словно дрогнул умоляюще на середине. Слышно только из-за этих типичных для таких окон щелей. Игорь невольно обернулся, но ничего не ответил. Зло почесал щетину растущую — забил на бритье. На Сашу взгляд бросил — тот тоже начал ко сну устраиваться, сука безмозглая. — Мне хорошо было с тобой, — стянул майку через голову. Лицо почему-то обдало жаром: он вспомнил молочно-белые бёдра, приглушенно светящиеся от лунного света, аккуратную грудь, изгиб талии, на котором так хорошо смотрелась его ладонь. — Тебе тоже, если помнишь. — У нас всё было неправильно, — резко посерьёзнела Вероника. Её голос. — Так нельзя. — М, — рука сама легла на член. — Понятно. Сцена — Чеховская. Присмиревший Саша и слова не говорит, пока Игорь в свой кулак толкается. Притворяется, что спит, наверное. Девочка-революция взяла его в оборот и вертит как хочет. Игорь-то об этом не думает: думает о мочках, которые золотые серьги оттягивают. О том, как поджимаются пальцы на ногах. Как скулы втягиваются и розовеют щёки при рваных вздохах. Замечательно выходит. О тепле думает. О руках строгих, но нежных. О коротких поцелуях. Кончает быстро и механически. Вытирает руку о простыни — какой кошмар, — и, ничего не накинув на себя, открывает окно. Ему в лицо ударяет вечерний ветер. Пахнет акацией, речкой, лесом. Он позволяет себе вдохнуть полной грудью. За окном всё равно уже никого нет, а поэтому, надышавшись, он закрывает его через пару секунд.