среди снов и безумства.

      комната освещена как будто наполовину: с одной стены, на которой расположено окно, что как портал в другой мир блистает в темноте, а за ним целые вселенные. а там, во вселенных, одни лишь звёзды. звёзды. они неуловимые, маленькие, вечно путаются на небесном полотне и оттого и падают с него куда-то на край земли, за лживую линию горизонта, к которой сколько не иди — никогда так и не дойдешь. и от этого и звёздочки, которые, кажется, посыпались мимо земли, по которой непрерывно шагают толпы людишек, кажутся недосягаемыми.       с другой стороны — лишь непрерывный мрак, что, кажется, сам приглашает тебя в свои объятия. окунуться в темноту, повисшую на стенах, потолке и полу, как кажется, легко. ты можешь упасть, упасть, как падают в бездонную пропасть снов, с большой вероятностью больше никогда не просыпаться. ты можешь продолжать свои жалкие попытки вглядеться в эту темноту, что как черная дыра, кажется, скоро засосет тебя куда-то в далёкие параллельные миры. вглядывайся, можешь хоть целую ночь на это потратить. но так и не разглядишь ничего. а за ночью беспрекословно наступит день: он осветит всё, ненадолго отгоняя мрак от живого и мертвого и запрещая ночи и маленьким звёздочкам править этим миром, да и всеми другими мирами тоже.       вероника сойер лежит на кровати, посапывая, ворочаясь, путаясь в одеяле. у неё в голове сейчас ураган мыслей, складывающихся в красочные, но такие размытые сны.       она испокон веков не видела снов, когда ложилась спать — всегда лишь темнота или непонятные пятнышки, размывающиеся и плавающие перед карими глазами. до них сколько не пытайся дотронуться — никогда не дотянешься. то ли рука слишком короткая, то ли эти пятнышки шугаются от твоих кистей. уж думала, что это — её своеобразный удел: никогда не видать снов, а лишь засыпать, а через мгновение уже слышать недовольное ворчание матери, пытающейся её разбудить и чувствовать, как солнечные лучи аккуратно падают на землю. слава богу не как дождь — а то все бы уже давно сгорели заживо.       ей казалось, что сны для неё — это что-то недосягаемое.       она всегда с таким живым интересом слушала быструю болтовню марты о её снах: все они были такими до-боли-но-так-мило-и-спокойно счастливыми. мир ночных грёз казался ей радужным и приятным, солнечным и наполненным детской непосредственностью, таким, что счастье там может доводить до самого безумства. да она и сойти с ума не против, лишь бы хоть на секунду побывать где-то, где всё, как кажется, подчиняется тебе одной и твоему непрерывному потоку фантазий.       глупо, вероника, очень глупо.       сейчас она бы отдала всё за то, чтобы больше никогда не видеть снов.       чертовы сны, место, где все демоны приходят ко власти, а скелеты медленно вываливаются из шкафа. а может и не вываливаются, а спокойно выходят оттуда, скрипя косточками.       из раза в раз она видела лишь её.       девушка в красной ночнушке, изо рта которой льётся голубая жидкость с едким запахом чего-то чистого, но ассоциирующегося лишь с самым грязным.       бывшая королева старшей школы уже давно записана в мертвые и погребена, как кажется, целую вечность и ещё немного назад. лежит в гробу она из-за одного — добровольного лишения себя жизни. по крайней мере, так гласит официальная и принятая всеми версия. и на это есть причины. веские. а точнее веская. письмо, лежащее неподалёку от тела, в котором говорится о том, что она просто не может больше выдержать всей своей ноши, находя единственным верным методом лишь суицид. записка, явно надписанная ею. её подпись, в конце концов-то её почерк.       вот только вероника знает слишком много. слишком, черт подери, много.       она знает, помнит, сожалеет. этому не видно ни конца ни края в её снах: все страдания, вызванные этим, простираются перед нею. все ошибки, одна за другой, быстро напоминают о себе, безмолвно и совсем бесцеремонно.       и странно, что видя хэзер она вовсе не испытывает отвращения: а впрочем, может бабочки, дохнущие прямо в полёте, где-то между легкими и желудком, и стали этим самым отвращением. отвращением к самой себе.       она была влюблена в неё. и пускай выходки мифической стервы не всегда были простительными, но она готова была простить всё. простить, и вновь бежать в объятия блондинки, забыв, что вместо этого надо бежать на очередной скучный урок.       но теперь это уже слишком поздно признавать: хэзер, как те огоньки, рассыпается прямо перед глазами и протянутыми к ней руками.