Сага о падении Чон Хосока

Комнату заполняет тяжёлое, хрипловатое дыхание, влажные пошлые звуки и сладкие, безумно мелодичные постанывания Чимина. Хосок с удовольствием щурится, скользя жадным, переполненным плещущейся похотью взглядом по безупречному изгибу изящно выгнутой спинки и просительно подставленной сочной пухлой задницы, подпрыгивающей от звонких ударов о его бедра и так и напрашивающейся на жадную умелую ладонь. Чон не сдерживает свои желания и с удовольствием размашисто шлёпает по круглой ягодице, оставляя на светло-золотистой коже отчётливый красный отпечаток, а затем ускоряет фрикции, размашисто вбиваясь в хлюпающую от смазки тугую дырку. Чимин любит, когда влажно, любит, когда разгоряченная смазка хлюпает и течёт по дрожащим бедрам, любит чувствовать себя мокрым, как девочка, а Хосок любит потакать своему маленькому и безумно соблазнительному донсену — тем более, так его трахать получается очень даже легко. Податливое чувствительное тело под ним начинает мелко подрагивать: у Чимина поджимаются маленькие пальчики на изящных стопах, вздрагивают пышные бёдра, дрожь трепетной волной проходится вдоль позвоночника, а затем оседает где-то на загривке. Хоби сыто довольно облизывается, проходясь ловким языком по мягким, влажным от слюны и смазки губам, и нежно подхватывает Чимини под плоский животик, притягивая к себе лишь для того, чтобы тут же переместить ладонь на доверчиво подставленную поясницу, и с силой надавить, прижимая к постели и грубовато фиксируя в одной позе. Он меняет ракурс, входя под другим углом и размеренно двигая тренированными бёдрами, методично вдалбливается в охотно поскуливающего и закатывающего глаза Чимина, понимает, что уже они оба близко. — Непло-о-ох-хо, — Чимин мурлычет, приоткрывая свои греховные губки, пухлые и мягкие, словно эдемовские облака, трётся раскрасневшейся щечкой о безбожно запачканные белоснежные простыни и заводит руки себе за спину — он кладет крохотные милые ладошки к себе на ягодицы, дразняще поглаживает их, пошлёпывает, а затем скользит пальчиками чуть ниже, подхватывает себя под пышные мягкие половинки и бесстыдно разводит их в стороны, во всей красе демонстрируя плотно обхватывающую крепкий твёрдый член розовую дырочку. Пак приоткрывает губы в прерывистом выдохе, высовывая длинный гибкий язычок, влажный и умелый, хныкает, прикрывает блестящие от удовольствия глаза и игриво тянет своим высоким, нежным голоском: — Эта дырочка хорошо обслуживает член Хоби-хёна? — Восхитительно, Чимини, — Хосок снова облизывается, тряхнув головой, и сглатывает: все мемберы по-своему горячи, все, с кем он спал, были хороши в постели, но настолько бесстыжим и жадным до секса был только Чимин. Даже малыш Кукки, строящий из себя плохого парня и так мило смущённо хныкающий на каждый толчок горячего члена, или развратный Тэхён, готовый согласиться на всё и больше, не могли с ним сравниться. Хотя, Хосок не мог говорить об этом с полной уверенностью — из шести членов группы осталось ещё двое тех, кто не раздвинул перед ним ноги. Сорвавшийся на нежные всхлипы Чимин кончает, так и не притронувшись к своему милому розовому члену, и это приятно тешит и без того изрядно подпитанное хосоково самолюбие. Он позволяет себе сорваться сразу за ним, кончает в три жёстких сильных движения и сразу же выходит, стягивая неприятно ощущающийся на члене презерватив, ловко его завязывает и, не глядя, кидает в урну. Переставший содрогаться в оргазме Чимин довольно стонет, с трудом переворачивается на спину и расслабленно откидывает голову, обнажая покрытую засосами сладкую шейку. Его золотистая безупречная кожа блестит от пота, его собственной же спермы и использованной смазки. По бёдрам течёт, но Паку, кажется, абсолютно на это наплевать. — На восьмёрочку, — он мелодично урчит, зевнув и тянется ручкой к подушке, чтобы подтянуть её к себе устроиться поудобнее. Первые минут десять после оргазма Чимин всегда наиболее податливый, чувствительный и беспомощный, так что он предпочитает проводить их со всем возможным комфортом. Он ловит на себе вопросительный взгляд собирающего разбросанную в порыве страсти одежду Хосока и лениво поясняет, усмехаясь: — Тэтэ трахает мягче, а Юнги-хён — жестче. — Ну, я не узнаю, как трахает Юнги, — Хосок задумчиво хмыкает, прищурившись, и потирает грудь самыми кончиками пальцев. Оценка отзывается на тщательно лелеемом эго неприятным уколом, но это не критично. — В мой план, знаешь ли, входит нагнуть его, а не подставиться. Чимин на эти слова на мгновение замирает, а затем звонко смеется — так, что его глаза превращаются в два очаровательных полумесяца, а голова запрокидывается. Насмешка в его голосе нелестно очевидна. — Ты сомневаешься в моих силах? — Хосок изгибает бровь, глядя на блестящие во всё ещё затуманенных глазах отсмеявшегося Чимини лукавые смешинки, и самодовольно фыркает: — По тебе это было незаметно ещё пару минут назад. — Я — это одно дело, а Юнги — совсем другое, — Чимин усмехается, качнув головой, и мягко лениво потягивается, ни капли не стыдясь обнаженного тела. Хосок невольно залипает на то, как плавно перекатываются мышцы под бархатной золотистой кожей, как Чимин поводит бёдрами, выгибаясь. — Даже малыш Кукки в постели не настолько доминантен, а ты ведь сам знаешь, как сильно он любит брать контроль в свои руки. К тому же, для Юнги ты до сих пор милашка-донсен, Хосокк-и. Единственный младший, к которому он прислушивается — это Намджуни-хён, а он, между прочим, лидер. — Я не Кукки, который, кстати, совсем не такой доминант, как ты думаешь, и, тем более, не Намджун. Я Хосок, что, несомненно, куда лучше, — Хоби хмыкает с деланным самодовольством, расплываясь в ухмылке под высокое хихиканье Чимини, а затем, подумав, небрежно откидывает одежду обратно в сторону. Он снова забирается на кровать и рывком притягивает довольно взвизгнувшего Пака за аппетитные круглые бёдра к себе, нависая над ним и вдавливая в матрас. — Хочешь, я докажу тебе это ещё пару раз, детка? — Что же, ты можешь попробовать меня переубедить, — Чимин кокетливо стреляет глазками, с удовольствием подставляя зацелованную шейку и снова начиная ёрзать. Хосок с удовольствием урчит, наслаждаясь чужой отзывчивостью, а Чимин под ним сладко стонет в ответ на оставленную метку: — Ах, хённим, жёстче~ Хосок неторопливо скользит изящной ладонью по извивающемуся гибкому телу, обласкивая послушно разведённые бёдра и поджавшийся в предвкушении плоский животик, поглаживает набухшие розовые сосочки, пощипывая их и оттягивая, а затем плотно обхватывает пальцами тонкую шею. Чимин откидывает голову, подставляясь, и участившийся судорожный пульс, беспомощно вбивающийся в ладонь Хосока, наглядно подтверждает, насколько милашке Паку нравится жёстче. — Мне не дать тебе и шанса высвободиться? — Хосок довольно щурится, упиваясь ощущением чужой беззащитной жизни в своих руках и играясь с хрупкой человеческой шеей: судорожные вздохи Чимина ласкают ему слух, но он всё же ослабляет хватку, чтобы услышать ответ: — Зафиксировать и воспользоваться, словно игрушкой, м-м? — Удержишь ли? — Чимин по-лисьи щурит бесстыжие раскосые глаза и обнажает белоснежные зубки в глухом смешке, переросшим в короткий вдох из-за сжавшихся на мгновение пальцев. Пак брыкается: он сгибает сильные длинные ноги в коленях и явно собирается сбросить с себя достаточно хрупкого, несмотря на более высокий рост, хёна, чтобы оседлать его бёдра, но упрямо сжавший челюсти Хосок не даёт ему такого шанса, вжимая в кровать, раздвигая бёдра и примеряясь, как лучше обездвижить. Чимин неохотно обмякает, снова откидываясь на кровать и хрипловато, насмешливо тянет: — Тебе следует поторопиться, если не хочешь, чтобы я заскучал и сбежал от тебя к Юнги-хёну, Хосокка. Уж он-то не разменивается на слова и действует сразу… Чон недовольно поджимает губы и рывком переворачивает пискнувшего от неожиданности Чимина на бок: закидывает одну его ногу себе на плечо, а вторую фиксирует коленом. Одна его рука все еще покоится на чужой шее, а вот вторая скользит ниже, раздвигая растраханную сочную дырку пальцами. Они оба легко возбуждаются от этой перебранки: аккуратный розовый член Пака дергается в предвкушении, планомерно увеличиваясь и прижимаясь славной влажной головкой к низу живота, а вот Хосок уже готов. Почти закончившийся бутылёк со смазкой валяется недалеко — она прохладная, её приятно лить на кожу, размазывать по ягодицам и пульсирующему входу. Поддразнивать сжимающийся, просительно пульсирующий вход, требующий крепкого члена, забавно, и Хосок не отказывает себе в том, чтобы немного поиграться. — Если так и будешь тянуть, я усну, — Чимин — маленький врунишка — с деланным недовольством надувает губки. Ему нравится, конечно, нравится: всё его тело, гораздо более честное, чем он сам, сладко податливо дрожит, и Хосок чувствует движение внутри глотки, сжатой в его ладони — поганец сглатывает слюну, провоцирует, и, Хоби готов поставить что угодно, будь Чимин девчонкой — непременно потёк бы. — Я не шу… а-ах! Хосоку надоело. Он приставляет раскрасневшуюся от возбуждения головку и одним сильным толчком входит внутрь, наслаждаясь головокружительной узостью, жаром, и влажностью — сколько Чимина не трахай, а он всегда тугой, как целочка, и настолько же отзывчивый. Ворчливые паковские причитания обрываются на половине, Чимин забывает о них сразу же, как только налившиеся возбуждением яйца с тяжёлым шлепком прижимаются к его ягодицам. Он дрожит, стонет, пытается податься навстречу, чтобы насадиться глубже, но быстро сдаётся — Хосок двигается резко, даже грубо, совсем не щадя симпатичную попку. От него хотели жестко — получили. — Всё… ах… ещё… м-м-м… н-не Юнги-хён… — Чимин высоко, изнеженно скулит, изгибаясь в спине, и пьяно растягивает подрагивающие пухлые губы в насмешливой улыбке. Вдоль его позвоночника крупной волной прокатывается волнительная дрожь, бёдра дёргаются и подрагивают, а мутные от возбуждения глаза влажно блестят из-за невольно выступивших слез, но он все равно продолжает провоцировать: — Он тебе не по зубам, Хосока-ах! — Чёртова ненасытная сука, — Хоби приглушенно ругается себе под нос, рывком переворачивая хныкнувшего Чимина и ставя его раком. Он толкается резко, со всей силы, и размашисто отпечатывает на мягкой упругой попке отпечаток ладони. Колени скулящего Чимина беспомощно разъезжаются, скользят на простынях, и Хосок шлёпает ещё раз, заставляя свести дрожащие коленки вместе в попытке удержать равновесие. Чон приглушенно шипит, надавливая второй рукой на красиво изогнувшуюся спинку и вынуждая Чимина буквально распластаться на кровати, высоко вскинув бёдра: — Тебе говорили, что у тебя чертовски длинный язык, Чимчим? — М-м-м, не раз. А ты хочешь проверить? — Чимин затраханно закатывает глаза и приоткрывает влажный горячий рот, проезжаясь щекой по сбитым простыням. Его длинный розовый язык мелькает между восхитительных пухлых губ — предмета влажных постыдных мечт любого, кто хоть раз видел их вблизи — и Хосок чувствует непреодолимое желание хорошенько трахнуть этот развратный услужливый ротик, заставив Чимини подавиться своими провокациями и крепким твёрдым членом. Но и покидать узкую горячую попку, тесную, жадно сокращающуюся и податливую, Хоби не хочет от слова совсем, так что решает отложить воспитательный процесс на следующий раз. — Не мо-ох-ожешь, да, Хосок-а? — Чимин стонет протяжно и длинно — его потрясающий тенор мелодично вибрирует на каждом судорожном вдохе — и впивается пальчиками с короткими милыми ноготками в сбившиеся простыни. Всё его тело, каждая его клеточка напряжена и дрожит — он одно сплошное хаотичное, разрушенное движение, и Чону это чертовски нравится. Не нравится ему чиминов болтливый жаркий ротик, потому что Пак всё ещё пытается язвить. Потому что Пак говорит: — Только-ах и делаешь, что фиск-ксиф, блядь-ах, да-дада-дадада! — Ты ведь даже и слово не можешь нормально выговорить, сучка, — Хосок расплывается в самодовольной широкой ухмылке и с размаху отпечатывает свою ладонь на сочной, восхитительно пышной заднице, подпрыгивающей от каждого удара о чужие бёдра. Это движение окончательно ломает хрупкое равновесие чиминовых ног — они плавно разъезжаются, демонстрируя безупречный поперечный шпагат — Не говори мне, что я плох, пока ты не можешь сказать слово «фиксируешь». — Я, блядь, могу, — Чимин моментально взъерошивается и кусает губы в тщетных попытках сконцентрироваться. Он упрямо приподнимается, опираясь на дрожащие локти, и несколько раз пытается подтянуть коленки, чтобы вернуться в прежнее положение, но дрожащие ножки подкашиваются и разъезжаются обратно в шпагат. Хосок наблюдает за неловкими попытками Чимина доказать свою выносливость с искренним удовольствием — его завораживает то, насколько Пак нечеловечески гибкий, как сокращаются и перекатываются под безупречной золотистой кожей тренированные мышцы — но восхищение не мешает ему не сбавлять бешеный темп. Он немного меняет угол проникновения, почти выскальзывая из пошло хлюпающей от обилия смазки задницы, и одним резким стремительным рывком возвращается обратно, заставляя бесстыжую шлюшку захлебнуться собственным ядом. Ему в голову приходит идея. — Думаю, я знаю, как занять твой ротик, — Хосок всё-таки вынужденно замедляется и легко подхватывает одну ножку Чимина под коленкой. Второй же рукой он тянет Пака за волосы на себя, с удовольствием слушая злобное шипение — тот хватается за простыни и явно не горит желанием менять положение. — Отцепись ты от этой тряпки и обопрись коленом о кровать. Чимин ворчит и матерится, что, с его-то нежным сладким голоском, задыхающимся от стонов, звучит мило и донельзя забавно, но всё же неохотно подчиняется, Хосок с наслаждением толкает в его говорливый ротик сразу два пальца, скользя по ровному ряду зубов и поглаживая подушечками влажный горячий язычок. В этой позиции малыш Чимини немного подпрыгивает на каждое движение, пока не находит нужную амплитуду, и теперь они двигаются в унисон. — Ты так восхитительно сжимаешь меня, — Хосок заливисто урчит, понижая и меняя тембр своего голоса — до Юнги, Тэхёна или Намджуна, ему, конечно, далеко, но он знает, что арми текут от этого — чем Чимин хуже? Он облизывает вишнёвые губы и прикусывает Пака за плечико: — Не можешь сказать и слова против, обрабатывая мои пальцы своим ротиком, м-м? Обе дырки используются — вот как должна работать правильная шлюшка. Ну же, малыш, пососи. Чимин дрожит, очевидно заводясь, и не больно, почти деликатно прикусывает его пальцы, предостерегая, и тут же невнятно сбивчиво стонет — он уже вот-вот сорвётся. Хосок обожает, когда его партнеры кончают вот так, принимая его член, дрожа и даже не прикасаясь к себе. Вынув пальцы, он перемещает ладонь на шею Чимина и снова сжимает её, слушая в ответ тоненькие невнятные поскуливания. У него под пальцами судорожно и заполошно бьется пульс — живой, пьянящий, доверчиво передавший полный контроль над собой. Хосок любит это чувство, любит, когда в его руках податливо дрожит и извивается беспомощное гибкое тельце, любит доводить до невнятного хныканья и всхлипов. Поэтому ему нравится трахать Чимина — сладкий чувствительный малыш безбожно плавится, если хорошенько его довести и сбить насмешливую спесь. Конечно, нужно постараться, но результат того стоит — голос Чимини высокий и изнеженный, он хныкает и поскуливает, невнятно выпрашивая у хена разрешение на то, чтобы кончить, и судорожно хватает припухшими губами разгоряченный тяжелый воздух. По мягким очаровательным щечкам катятся крупные невольные слёзы, которые совсем близкий к оргазму Чимин не может контролировать, а влажная расстраханная дырочка судорожно пульсирует на хосоковом члене, принимая его в головокружительно узкую горячую глубину. Хосок с наслаждением наблюдает за тем как в уголках мутных от возбуждения глаз наливаются крупные слезинки и срываются с густых ресниц — Чимин так прекрасен: раскрасневшийся, доведенный и плачущий. Это вызывает у Чона желание сжать шею сильнее, заставить задыхаться и умолять ещё громче, ещё слаще. Хосок утробно рычит, наваливаясь на Чимина, безжалостно вдавливая в кровать всем весом и жаром, сминает в пальцах беспомощно разведённые бёдра, наверняка оставляя синяки, и сжимает зубы на подставленной открытой шее — не так сильно, чтобы оставить заметный след, но отчетливо. Он знает — малыш Чимини от такого течёт, как девственная школьница по любимому оппе — и хрипло тянет, с неохотой расцепив зубы: — Давай, Чимини, кончи на моём члене, сладкая маленькая шлюшка. Пака в его руках пробивает крупная дрожь, он изгибается, туго и сильно, словно натянутая до предела тетива, вскрикивает высоко и отчаянно, закатывает от удовольствия глаза и вскидывает задницу, пытаясь насадиться и наслаждаясь последними, самыми сильными и глубокими толчками, а затем послушно кончает. — И что скажешь на этот раз, детка? — загнанно дышащий, взъерошенный и мокрый Хосок неохотно выскальзывает из послушно выдоившей его член тугой попки, и устало падает рядом. Он ворчливо фыркает, когда чувствуют под бедром что-то влажное и лениво откатывается — отдышаться от второго дикого раунда тяжелее, но приятная истома во всём теле и мысли об удовлетворённом Чимине приятно тешат. — Всё ещё восьмерочка, хённим, — но Чимин не отвечает его ожиданиям, даже несмотря на то, что сам дышит с трудом. Он привстает на коленки и потягивается, как кошечка, дрожа от удовольствия, высоко вскидывает бёдра и прижимается грудью к простыням. Даже уязвлённый, Хосок не может не оценить роскошный прогиб и уже было тянется к нему для третьего раунда, но Чимин легко ускользает и мелодично смеётся: — Хватит, Хосокки. Одно дело, когда меня называют грязной шлюшкой во время секса, и совсем другое — ощущать себя отвратительно грязным и шлюхой после. Просто смирись и прими мой ответ. Так и быть, накину тебе четвертинку за старание и твою очаровательную улыбку-сердечко. Хосок раздраженно фыркает: — Когда Юнги подставится под мой член в общей гостиной и будет стонать, качая своими милыми белоснежными бёдрышками и умоляя о большем — ты поменяешь свое мнение, малыш? — Не зови меня малышом, — Чимин кривит аккуратный миленький носик, устало откидывается на спину и нежно скользит крохотными ладошками по своим бёдрам. Хосок не раз замечал, что после секса он любит лениво себя поглаживать и ласкать, порой даже машинально, и всегда находил эту небольшую привычку очаровательной. Бёдра Чимина все ещё мелко подрагивают, но стоять он может — достаточно для того чтобы дойти до душа и смыть с себя пот и сперму. — И, возможно, — Чимин мягко гладит Хосока по плечу и встаёт с кровати, даже не думая прикрыться и бесстыже красуясь великолепным обнаженным телом. Он поворачивает голову в пол оборота, склоняет её, улыбаясь самыми уголками влажных припухших губ, и трепыхает густыми длинными ресницами, лукаво мурлыкнув: — если Юнги-хён и правда окажется под тобой в гостиной и будет умолять трахнуть его — я поменяю свое мнение. — Тогда жди, — Хосок откидывается на подушки, запрокидывая руки за голову, и пошло ухмыляется, заурчав: — Это будет сегодня, и ты даже можешь кого-нибудь позвать на шоу. — Даже так? — Чимин хмыкает, и у него в глазах вспыхивает насмешка. Впрочем, он тут же раздраженно фыркает, пытаясь распутать спутавшиеся волосы — сперма каким-то образом попала и туда. — Тогда я позову всех. Кроме Шуги, разумеется, его приглашай сам. Хосок заливисто смеется и предлагает отнести Чимина в ванну и принять её вместе — как бы они не цапались и не язвили, Паку очевидно трудновато стоять, к тому же, Хосок прекрасно знает, как этот малыш обожает, когда его таскают на руках. Однако Чимин без сожалений отвергает его щедрое предложение — он хочет помыться, понежиться под контрастным душем и, может быть, немного поиграться с собой под мысли о том, как именно Юнги разложит зарвавшегося донсена. В этой идиллии Чон лишний.

***

Как и любой порядочный донсен, вознамерившийся трахнуть своего любимого хёна, Хосок имел в своём распоряжении Очень Коварный План (именно с большой буквы и никак иначе), которого он всенепременно намеревался придерживаться. Как показала практика с Джином, Очень Коварный План был исключительно необходим и имел под собой целых три пункта, которым нужно было неукоснительно следовать, иначе операция оборачивалась не податливо стонущим под ним сладким хёном, а… временным стратегическим отступлением (да не будет инцидент-с-намджуном упомянут во избежание подрыва боевого духа и дрожащих коленок). Так или иначе, на этот раз Хосок твёрдо был настроен на то, чтобы следовать плану. Первый пункт — подобраться к хёну неожиданно, чтобы вывести из равновесия и отвлечь — был обречён на провал заранее, потому что подобраться к Юнги незаметно смог только Чонгук и только один раз, чем, естественно, безумно гордился, но повторять не советовал. И хотя Хосок искренне почитал себя человеком отчаянным и почти бесстрашным (окей, ладно, не считая инцидент-с-намджуном) на такие отчаянные меры он был не готов даже во имя восхитительной попки сахарного хёна. Второй пункт плана под кодовым названием: «коварное усыпление хёньей бдительности» на деле был достаточно прост, и суть его заключалась в создании вида, что Хосок немного более порядочный донсен, чем есть на самом деле. В его рамках следовало искренне восхищаться хёном (объективно, не то чтобы Хосоку прям приходилось это делать), купать его в щенячьем обожании и всячески отвлекать от гнусных хосоковых поползновений. Ну и, наконец, третий пункт: «стремительная победоносная атака» был одновременно проще и сложнее всего. Оставалось всего лишь зажать податливого хёна, размякшего и смущённого от внимания и комплиментов, и… взять своё. Не учёл Хосок в своих безупречных расчетах только один небольшой нюанс. Однажды Очень Коварный План уже не сработал. — Хэ-э-эй, Шуга-хён! Что делаешь? — Хосок расплывается в широкой белозубой улыбке, подключая всё своё обаяние, и мило машет сидящему на кухне Юнги ладошкой. Хён увлечённо с кем-то переписывается, время от времени делая глоток из своей любимой бездонной кружки с говорящей надписью: «я злюка и вредина» — когда-то ему её сам же Хосок и подарил после очередной ссоры, но Юнги влюбился раз и навсегда, и с тех пор использовать другие кружки отказывался наотрез. Хосок начинает издалека, чтобы понять в каком из своей сотни абсолютно непредсказуемых настроений находится Юнги. — Жду тебя, — Юнги хищно прищуривает безлунно-чёрные кошачьи глаза, явно отстучав пальцами финальное сообщение, и лениво откладывает телефон, повернувшись в сторону застывшего Хосока. Чону определённо не нравится взгляд, которым хён вальяжно скользит по всему его телу — нечитаемый, препарирующий, пробирающий до костей и вызывающий странное чувство слабости в ногах. Хосок коротко сглатывает, скрещивает руки за спиной и тихонечко щипает себя, собираясь с духом. Отступить от Крайне Коварного Плана сейчас — значит проиграть сразу на два фронта. — М-меня? — Хосок непроизвольно заикается и тут же мысленно выдаёт себе затрещину. Нашёл кого бояться: в конце концов, кто здесь сладкий сахарный хён с кукольными губками и острым влажным язычком, а кто мощь, кто сила, кто мужик? Чон мысленно себя подбадривает и старательно расправляет плечи, воскрешая в памяти воспоминания о том, как нежно под ним постанывал податливый и ласковый Джин-хён. К тому же, даже те же арми постоянно подкладывают Юнги под него в милом кружевном белье и мягеньких кошачьих ушках или длинном пушистом хвостике с крупной пробкой. Хосок думает о смущённо тоненько мяукающем Шуге, просительно качающим бёдрами и задирающим милый хвостик или податливо высовывающим розовый язычок, и невольно облизывается. — Да, Хосокки, — Юнги-из-реальности, без хвостика и смущённого румянца, но всё с тем же пугающим взглядом и легкой ухмылкой на мягких красивых губах, склоняет голову к плечу и бархатно тянет своим невозможно хриплым, низким и соблазнительным голосом: — Чимини сказал, что ты меня искал, и просил дождаться тебя, а не убегать в студию. Хосок думает: «блядь» и улыбается ещё очаровательнее. Словно можно было допустить хотя бы крохотную надежду на то, что Пак будет на его стороне. План рушится на глазах, но Чон обнадеживает себя — потери не критичны, их ещё можно обратить в свою сторону. — Ах, да, — Хосок надувает губы, старательно делая симпатичную глупенькую мордашку и стреляя глазками (он ненавидит вести себя как влюблённая малышка-фанаточка, но отчаянные времена требуют отчаянных мер), и медленно, плавно подходит поближе к расслабленно откинувшемуся на спинку кресла хёну. — У меня есть пара идей по песне… Хотел, чтобы ты посмотрел. — А почему не Джуни? — Юнги хрипловато, фыркающе усмехается, и Чон готов дать руку на отсечение: нечитаемая усмешка на его губах — глумливая, а в бездонных чёрных глазах пляшут самые что ни на есть настоящие черти. — Я уже работаю с текстами Кукки и Чимина, а ему будет проще понять твои мысли. Хосок переливчато, высоко хихикает и подходит достаточно близко, чтобы опереться кончиками пальцев о стол, как раз рядом с рукой Юнги. Он облизывается, задерживая кончик языка в уголках рта достаточно долго, чтобы это привлекло внимание. — Мне хочется услышать твое мнение, хён~ — главное мило улыбаться, повосторженнее хлопать глазками и просительно складывать ручки — сойдёшь за наивного дурачка, а от наивных дурачков подвоха не ожидают. (Хосок старательно гонит воспоминания о том, что с Намджуном это не сработало от слова совсем). — У меня и блокнот с собой. Что скажешь? — Ну что же, — Юнги задумчиво жуёт нижнюю губу, изучающе глядя на молитвенно смотрящего на него Хосока, и все же соглашается с негромким смешком: — Тогда идем в гостиную. Мин соскальзывает со своего места плавно и неторопливо, словно вальяжная крупная змея, всё плотнее и плотнее сжимающая жертву в своих смертоносных кольцах, небрежно засовывает в карман телефон, одним глотком допивает остывший кофе и — черт побери, пискнувший Хосок совсем не ожидал такого подвоха — приобнимает Чона за талию и тянет за собой. Юнги ниже. Да, он шире в плечах, и в принципе мощнее: Мин не бездельничает в тренажёрке, и Хосок прекрасно знает, что тот крепче и выносливее, чем кажется, но его рост и восхитительная фигура с плавным изгибом талии, круглой упругой задницей и стройными длинными ногами — просто мечта любого актива. Чон уже прикидывает, как хён будет обвивать этими восхитительными ножками его бёдра и беспомощно скользить пальцами по плечам, пока он будет проверять, насколько высокие ноты может брать Мин со своим невозможным голосом. Вот только рука Юнги всё ещё на талии Хосока — горячая, властно сжимающая и невероятно цепкая. Конечно, Хоби, как и любой человек с глазами, не мог не замечать, насколько у Юнги красивые руки: крепкие, но как-то по-мужски изящные, с длинными фактурными пальцами и проступающими под атласной белоснежной кожей венами. Сложно было не понять, почему по ним так сильно текут арми — эти руки были созданы, чтобы сжимать или придушивать, крепко смыкая сильные пальцы. Не то чтобы сам Хосок считал так же, конечно, но ведь нужно отслеживать настроение собственного фандома, правда? — Ты витаешь в облаках, — Юнги хмыкает, дёрнув споткнувшегося из-за задумчивости Хосока на себя и в последний момент успев уберечь его от падения. Покачнувшийся Чон невольно прерывисто выдыхает, крепко прижатый к сильному, несмотря на кажущееся изящество, телу и безмолвно приоткрывает рот, когда ладонь Юнги бесцеремонно скользит ниже, на его бедро, сминая и притискивая ближе. — Будь осторожнее, Сокки, рядом с тобой не всегда будет тот, кто сможет поймать. А мы ведь не хотим, чтобы ты оказался в чьих-то ногах, правда? — Д-да, хён, — Хосок почему-то запинается и встряхивает головой, пытаясь прийти в себя. Юнги удовлетворенно хмыкает и отстраняется, напоследок мягко шлёпнув Хоби по заднице и вернув пальцы ему на талию. Хосок непроизвольно сглатывает и судорожно напоминает себе о двух пунктах Очень Коварного Плана. Самая маленькая и отдаленная часть его сознания истерически подвывает что-то о том, что Очень Коварный План не то чтобы такой уж коварный и не то чтобы прямо план, но Хосок старательно её игнорирует, убеждая себя в том, что пока привычная стратегия работает, пусть и не совсем так, как хотелось бы. Игнорирует он тот факт, что в прошлый раз именно эта же часть сигнализировала ему перед инцидентом-с-намджуном. Второй факт, что в прошлый раз все так закончилось именно потому, что Хосок её не послушал, он тоже игнорирует. — Инцидент с Намджуном? — из мыслей Хосока вырывает глубокий насмешливый голос Юнги, похожий на вкрадчивое урчание большой кошки. — Вы поссорились? Ты поэтому не хочешь к нему с текстом идти? — Ох, чёрт, — Чон немного нервно смеется, судорожно думая о том, что ещё он, отвлёкшись на собственные мысли, случайно мог сказать вслух, — кажется, мне нужно лучше контролировать свой язык. Нет, ничего такого, просто захотелось твоего… мнения, хён. Итак. Хосок с некоторым облегчением первым падает на удобный широкий диван с мягкими, но достаточно устойчивыми подушками и машинально сжимает ладони в кулачки, чувствуя несвойственное ему обычно волнение. Его оглушает осознанием: он не может придумать, как перейти к раскладыванию Юнги под себя. Обычно предстоящий секс редко получается спонтанным, особенно если это непостоянный партнер, как-никак — это то, к чему необходима определенная подготовка. Допустим, смазка и презервативы у него всегда с собой, он сам недавно из душа и от Юнги пахнет свежестью и сладким гелем с запахом лемонграсса, который все вечно таскают у возмущенно пыхтящего Чимина. Но что дальше? — Кажется, я повторяюсь, но ты витаешь в облаках, — в глубоком переливчатом голосе Юнги проскальзывает недвусмысленный намёк и он кладет свою большую, тяжёлую ладонь с длинными сильными пальцами Хосоку на коленку. И, блядь, сжимает. Чон смотрит на неё как на врага народа, игнорируя приятно сжавшийся низ живота, и не до конца понимая, как поступить. Это, вообще-то, он должен класть свои ладони на колени Юнги. Он должен их сжимать, мять и разводить в стороны. Мин же подпускает в и без того гипнотический голос бархатные соблазнительные нотки, и его голос кажется совсем греховным: — Так что насчет песни, м-м-м? Юнги, явно издеваясь, неторопливо ведёт ладонью выше, поглаживая кончиками пальцев чувствительную внутреннюю сторону бедра и медленно наклоняется. Хосок, почти предательски задрожавший от этого совсем непривычного, немного пугающего и невероятно сладкого движения, едва уловимо судорожно выдыхает: в его голове выстреливает истерично-паническая мысль об Очень Коварном Плане, и это придает Хосоку сил напополам с уверенностью. Поэтому он ловко скидывает ладонь Юнги с себя и одним движением седлает его бёдра. — Даже так, Сокк-а? — Юнги без тени стеснения кладет широкие ладони Хосоку на задницу, сжимая и придерживая, из-за чего тот едва сдерживается, чтобы не взвизгнуть от неожиданности, и вальяжно приподнимает точёную темную бровь: — Прямо в гостиной? А как же текст? — К чёрту текст, — Хосок позволяет возбужденному рычанию сорваться с губ и без усилия опрокидывает не сопротивляющегося Юнги на спину, нависая сверху. Части его жаль, что Чимин сейчас не видит происходящего, но плевать, как же плевать. Чон нетерпеливо сглатывает, немного меняет свое положение и разводит коленом бедра послушного Юнги, закидывая одну его ножку себе на талию. Он с наслаждением ведет ладонями по чужому телу: от круглых коленок, вверх, по упругим бёдрам, восхитительному излому талии, сминает её, ощущая податливый изгиб в ответ. Хосок поддевает край миновской футболки и запускает под неё руки, гладит бархатную алебастровую кожу, так и напрашивающуюся на метки и подчёркивающую неожиданно внушительную, хоть и не чрезмерную мускулатуру, и тянется выше, к ожидающим ласки очаровательным сосочкам. Он довольно облизывается, предвкушая продолжение, и именно тут его запястья перехватывают сильные твёрдые пальцы усмехнувшегося Юнги: — Поигрался и хватит. Хосок не успевает недоуменно раскрыть рот, возмутиться или продолжить — он только охает, когда расслабленное мягкое тело под ним мгновенно группируется и одним гибким рывком скидывает его, а затем ловко подхватывает за талию и бесцеремонно укладывает животом к себе на колени. — Знаешь, Хосокки, — Юнги властно давит ладонью потерявшему дар речи от удивления Чону на спину, прижимая грудью к дивану и не позволяя дергаться, а вторую — тяжелую, обжигающую даже сквозь тонкую ткань домашних шорт, — кладёт на невольно вздёрнутую мягкую попку, — хорошие донсены так не поступают. Так поступают непослушные малыши. А обязанность хёна — наказывать непослушных малышей, чтобы они зарубили на своём маленьком очаровательном носу, что бывает, когда они пытаются откусить кусок, который им не по зубкам. Хосок только дёргается, издав звук, позорно близкий к испуганному писку, когда Юнги бесцеремонно сдёргивает с него шорты, всё ещё удерживая и не позволяя двигаться, а затем… бьёт. Юнги не шлепает, не дразнится, играясь, он именно что бьёт — властно и сильно, по-мужски жёстко, не жалея и не сомневаясь. Тяжёлая твёрдая ладонь опускается на мягкую нежную кожу с громким гулким хлопком, наверняка оставляя отчётливый красный след и заставляя всё тело Хосока содрогнуться от силы и прошедшего импульса. Тонкий, до стыдного высокий стон срывается с губ Хоби против его воли, но он не может это контролировать — он дрожит, все ещё потерявшийся, немного испуганный и… возбуждённый. Сила удара, сила Юнги, его бесцеремонность и властность: всё это отдаётся в теле Хосока непривычной сладкой слабостью, влажной жаркой пульсацией внизу живота и стремительно заливающей лицо и уши краской. — Хён! — Хосок не верит, что этот тонкий, хнычущий и жалобный звук слетает с его губ — это не он, это кто-то другой — но безжалостная ладонь Юнги снова опускается на его задницу с очередным отчётливым ударом, и Хоби снова по-девчачьи высоко хныкает. — Не говори мне, что тебе не нравится, — Юнги практически воркует, нежно и ласково, как сам Хосок мурлыкал бы со смущенным невинным малышом. Горячее, размеренное дыхание Мина совсем близко: оно жарко обжигает кромку уха и шею, вызывает толпу мурашек вдоль позвоночника, заставляя Хосока задрожать. Он чувствует исходящий от всего тела Юнги жар даже сквозь тонкую ткань футболки, и это непривычно, странно и… будоражаще. — Я прекрасно чувствую, как дёргается твой очаровательный член, реагируя на мои удары. — Хе-е-ен, — Хосок прячет красное от смущения лицо, пытаясь сжаться в комочек, всхлипывает, и старается приподняться на дрожащих руках, но вторая ладонь Юнги всё ещё крепко фиксирует его поясницу, не позволяя и подумать о побеге. Чон унизительно всхлипывает, запинаясь: — Отп-пусти. Юнги не отвечает, но Хосок слышит его едва уловимый смешок. Мин приподнимает одно колено так, чтобы Хосоку пришлось поерзать, приподняться и развести бедра в стороны. Что, несомненно, становится его ключевой ошибкой. Чертовски огромной ошибкой, потому что на этот раз Юнги не бьёт его — он нежно гладит отшлепанную попку, очаровательно порозовевшую от ударов, легко разводит упругие круглые ягодицы в стороны, нежно потрогав самыми подушечками постыдно пульсирующую дырочку, и дразняще потирает чувствительное местечко под поджавшимися яичками. — Я отпустил тебя, Сокки, — Юнги продолжает насмешливо низко урчать, играясь с его попкой, но — да — Чон чувствует, что тяжелая ладонь больше не давит ему на поясницу, — ты можешь уйти. Хосок задушено скулит, окончательно вспыхивая. В голове мелькают картинки инцидента-с-намджуном — тот тоже дал ему шанс уйти, которым дрожащий Чон и воспользовался, позорно сбегая от горячего сильного тела и сводящих с ума прикосновений умелых властных рук. Намджун и Юнги действуют отвратительно схоже, и Хосока пробивает дрожью от мыслей о том, на что они способны вместе. — Но пока ты не ушёл… — Хосок не успевает прийти в себя, собрать разбегающиеся мысли и встать на дрожащие ноги — Юнги одним рывком окончательно стягивает с него шорты и крепко сжимает в пальцах его бедро, заставляя раздвинуть ножки. Хосок прекрасно понимает, что тот хочет сделать, он сам любит так делать, но он не находит в себе сил, чтобы возразить и выбраться. Ноги дрожат, бесцеремонно отшлёпанная задница горит, а член — предатель — стоит. Мин не подводит его ожиданий: он ловко выуживает член, заводя его назад и устраивает с удобством для себя. Не начинает жестко надрачивать, не плюет, чтобы смочить, не выливает смазки. О, нет, Хосока прошибает волной удовольствия вдоль всего тела и до самого мозга: Юнги осторожно, практически невесомо ведёт вдоль всей длины члена самым кончиком пальца, усмехаясь на подрагивание, и с деликатным вниманием начинает массировать чувствительную уздечку. — Только посмотри, какой ты чувствительный малыш, Сокки, — Юнги бархатно воркует, продолжая дразнить Хосока самыми кончиками пальцев и, разумеется, он прекрасно чувствует, как тело в его руках ярко отзывается даже на практически невесомые прикосновения. — Твой милый маленький член так славно дрожит и течёт, а ведь я ещё почти ничего не сделал. Или тебе нравится, что хён тебя отшлёпал, как свою маленькую непослушную сучечку? Я же вижу, что нравится, детка. И я могу дать тебе гораздо больше, если ты, конечно, не хочешь сбежать, стыдливо поджав дрожащий хвостик, — Юнги плавно ведёт пальцами по раскрасневшимся ягодицам, властно сминает упругое полушарие, заставляя Хоби тоненько всхлипнуть и дёрнуться, то ли пытаясь прижаться к чужим бёдрам, то ли ластясь к его руке. Мин медово тянет: — Ав-в-в, такой нуждающийся. Хочешь потереться о хёна, да, лапочка? Но тебе сначала нужно ответить. Давай, Сокки, будь хорошим малышом, скажи хёну, что ты хочешь, чтобы он о тебе позаботился. — Х-хён, — Хосок крупно дрожит, едва не поскуливая от стыда и неожиданно сильного желания: каждое сладкое слово, сказанное греховным, совершенно нечестно притягательным хриплым голосом Юнги, заставляет его дрожать и непроизвольно раздвигать ножки. Хоби кусает губы, пытаясь бороться с собой и не течь так отчаянно и очевидно, но Юнги насмешливо и властно похлопывает его и это хозяйское движение ломает у Хосока что-то внутри, вызывая горячий душный прилив возбуждения. Он зарывается красной мордашкой в диванные подушки и, запинаясь, тихонько застенчиво просит: — п-пожалуйста, позаботься обо мне. Откуда-то сбоку раздаётся тихий мелодичный смешок, и Хосока буквально сдувает с колен Юнги. Он сжимается и оборачивается с откровенным ужасом на горящем смущённом лице, потому что он прекрасно узнаёт этот мягкий высокий голос, и тем унизительнее видеть говорящее: «я же говорил» выражение, светящееся на лице довольного Чимина. Волосы Пака всё ещё влажные, а короткие шортики шелковой пижамки, маечка на бретельках и небрежно распахнутый халатик нисколько не скрывают стройное, аппетитное и приятно округлое в нужных местах тело. Чимин небрежно опирается плечом о дверной проём, и играется с телефоном, прокручивая его в милых пухленьких пальчиках. Этот бессовестный засранец ещё и имеет наглость подмигнуть и игриво подвигать бровями, чем окончательно смущает Хосока, а потом изгибается, позволяя бретельке соскользнуть с ухоженного круглого плечика и очевидно красуясь перед Юнги. Ни для кого, кроме, кажется, самого Юнги, не секрет, что Чимин влюблён ещё с самого дебюта, но никак не может в этом признаться, даже несмотря на то, что уже сумел затащить любимого хёна в постель. — Чимин, куколка, — Юнги рычит с очевидной досадой, но это, впрочем, абсолютно не мешает ему хищно скользнуть взглядом по завлекательным изгибам чужого тела, — ты не мог постоять молча? — Он сам приглашал меня на шоу, буквально пару часов назад, — Чимин красиво закатывает глаза, небрежно помахав милой маленькой ладошкой, и надувает губки, — и не только меня, хён, а всех. Может, у него кинк такой, на публичный секс? Как уж тут упустить шанс поучаствовать не телом, а глазами. С одной стороны, Хосок готов взвыть, заскулить, сбежать и больше никогда не показываться другим членам группы на глаза, потому что Чимин, естественно, абсолютно не умеет держать свой блядский язычок за зубами. С другой же, он отчасти даже рад, что Чимин не смог смолчать. Немного остыв, он прокручивает все произошедшее в голове. Руки Юнги, его голос и его порочное унизительное предложение, на которое он, чёрт бы побрал нижний мозг, согласился. «Нет уж, нет, — Хосок, пользуясь тем, что обманчиво сладкий хён отвлёкся на Чимина, нервно натягивает обратно шорты, — меня не будет трахать тот, кто называет мой член маленьким и миленьким. Меня вообще никто не будет трахать. Не после того, как я переебал большую часть группы». — Куда, — но стоит только Хосоку попытаться тихонько прошмыгнуть к выходу, его догоняет низкое, опасное рычание Юнги, которое заставляет его замереть, словно мышку перед удавом, и сжаться. Юнги отрывисто коротко бросает, приподняв бровь: — Чимини, малыш, с какого у нас года в общаге действуют устные соглашения? — С две тысячи четырнадцатого, — довольный Чимин мгновенно вытягивается по струнке и бодро рапортует, быстро что-то печатая в телефоне и то и дело поглядывая на Юнги с ничуть не скрываемым обожанием. — Когда Чонгук разнылся, что его банановое молочко выпил Тэтэ, хотя обещал оставить одну баночку на завтрак. Это правило ввёл Джинни-хён, помнишь, Хоби? Оно действует на всё, что озвучено в стенах дома, а ты… Хосок не успевает возразить или оправдаться, он лишь тихонько пищит, когда на его шее грубовато сжимаются сильные длинные пальцы, обхватывающие её практически полностью, и рывком притягивают к себе, заставляя смотреть глаза в глаза. А глаза у Юнги тёмные, даже чёрные, опасные и хищно прищуренные, и взгляд у него тяжёлый, немигающий — заставляет подогнуться коленки и послушно опуститься на пол перед сидящим на диване хёном, прямо между его расслабленно разведёнными бёдрами. Чимин продолжает что-то ворковать, но Хосок уже не слышит его нежный голосок — пульс бьется в его висках с такой силой, что выбивает из головы весь разум и глушит все посторонние шумы, кроме глубокого, вкрадчивого голоса Юнги. — Послушный малыш — получающий награду малыш, Сокк-а, — Юнги говорит хрипло и негромко, но сейчас его голос кажется Хосоку оглушающим. Короткие ногти Мина скользят по чужому затылку, вдоль роста волос — что-то внутри Хоби сладко сжимается на мысль о том, для чего именно Юнги-хён всегда обрезает ногти под ноль — а вот большой палец повелительно оглаживает выступающий кадык, надавливая, когда Хосок судорожно сглатывает и адамово яблоко плавно перекатывается под кожей. — А ты пока очень непослушный малыш. Хосок судорожно тоненько выдыхает, чувствуя, как чужие пальцы сжимаются на его шее — не настолько, чтобы перекрыть доступ кислороду или навредить, но указывая на полагающееся ему место. Место, полагающееся маленькой строптивой шлюшке. — Я уже говорил тебе, Хосокк-а, — Юнги неторопливо ведёт пальцами выше, грубо сжимает в них кругленький гладкий подбородок, властно надавливая большим на податливо приоткрывшуюся нижнюю губу, и опасно рычит: — Что хён должен делать с непослушными малышами? Отвечай мне, шлюшка. — Н-наказывать, — Хосок судорожно сглатывает, тихонько пролепетав ответ и, видя, как Юнги недовольно вскидывает бровь, поспешно повторяет громче, подрагивая: — Хён должен наказывать непослушных м-малышей. — Правильно, детка, — Юнги насмешливо дёргает уголком губ и поощрительно треплет Чона по мягкой раскрасневшейся щёчке, а затем ведёт ладонью ещё выше, зарываясь пальцами в мягкие пушистые прядки и сжимая их в властной жёсткой хватке. — А значит, что должен попросить у хёна непослушный малыш вроде тебя? Хосок поджимает вздрогнувшие губы, краснея ещё сильнее. Он знает ответ, он хочет дать его, тело, там, где его касается Юнги — горит. И эти прикосновения распаляют, больше всего на свете Хосоку сейчас хочется получить ещё. Ещё немного острой боли, сладкой пытки и тянущего возбуждения. Он всегда игрался со своими малышами — его заводило то, как каждый из них реагирует на ласку, но он никогда не думал о том, чтобы оказаться на месте нижнего. Хосоку казалось это унизительным. — Я жду, — Юнги рычит, низко и опасно, и Хосок тонко скулит, судорожно облизывается и пытается контролировать дыхание. Его могут отпустить. Он может уйти. Он не хочет лишаться шанса испытать на себе все то, что может получить здесь и сейчас. Хосок совсем заливается краской, чувствуя, как от стыда горят уши и увлажняются глаза. Он плывет и теряется, податливый и покорный под властным взглядом Мина и его хозяйскими прикосновениями, то нежными, то грубыми. Пальцы Юнги в его волосах сжимаются, заставляя поторопиться и Хоби, сглотнув, почти шепчет дрожащим голосом, запинаясь: — Наказания, — голос от волнения дрожит и скачет, — хён, я… я был непослушным… малышом… н-накажи меня, п-пожалуйста. Юнги размашисто бьёт его по щеке своей широкой сильной ладонью и насмешливо наблюдает за тем, как чужая голова беспомощно дергается — по-тряпичному, словно не принадлежит живому человеку. Хосок, кажется, задыхается: он ёрзает, сводит коленки и складывает на них ладошки, не поднимая взгляда. Ему чертовски стыдно от своей реакции, от пристального внимания Юнги и Чимина, от того, что ему всё это очевидно нравится. — Ты так послушно принимаешь все мои удары, — Юнги хищно урчит, и небрежно приподнимает подбородок Хосока двумя пальцами, заставляя его поднять стыдливо покрасневшую мордашку и послушно посмотреть на своего хёна. Мин склоняет голову к плечу и проходится гибким розовым языком по нижней губе: — Только посмотри на себя, малыш. Я всего лишь тебя подразнил, а твоё милое чувствительное тельце уже так сильно изнывает, требуя большего. Но… я не верю, что ты на самом деле хочешь этого. — Что?! Хосок и Чимин говорят это одновременно. Чон тихо и немного дрожаще, а вот Чимин громко, с отчётливым изумлением: Хосок не заметил, когда Чимин опустился в одно из кресел, элегантно закинув одну ножку на другую, и с удовольствием начал наблюдать за первоклассным шоу, разворачивающимся прямо перед его глазами. Юнги кидает на Пака предостерегающий взгляд, и тот тут же пугливо прикрывает милой маленькой ладошкой рот, одними глазами обещая, что будет молчать. Хосок в это время снова сводит коленки, желая убедиться, не может же ему казаться, но, да — у него действительно стоит. Как он может хотеть, чтобы его… им… — Твой член куда честнее твоего же разума, Хосокки, — Юнги легко замечает движение, которое Чон старается сделать максимально незаметным, и довольно щурится, медленно кивая. Он лениво поглаживает его подбородок, словно Хосок послушный котёнок или щеночек, заслуживший немного хозяйской ласки. Мин коротко властно бросает: — Сними с себя одежду, детка. Хён хочет на тебя посмотреть. На мгновение Хосок вспыхивает, как спичка, но быстро собирается с духом, коротко облизывается, и плавно встает. Ноги подрагивают, как и руки. Сначала он медленно стягивает оверсайзную футболку, вздрогнув от короткого холодного ветерка, мгновенно заставившего соски затвердеть, и небрежно откидывает её на край дивана, затем немного неловко стягивает только было натянутые обратно домашние шорты и смешные носочки с солнышками. Хосоку нравится его тело, он в нём уверен — в деликатном, но отчётливо проступающем рисунке мышц, в гладкой, золотистой коже, совершенно не смущается он демонстрировать и налившийся кровью, не гигантский, конечно, но вполне себе приличный, что бы там Юнги не говорил, член, прижимающийся влажной побагровевшей головкой к низу живота. Хосок не прикрывается в смущении, но стоит немного сгорбленно, нервозно подрагивая пальчиками и ёжась от холода. — Хёну нравится? — смущающий вопрос слетает с губ раньше, чем Хосок успевает прикусить язычок. Иногда он просил своих малышей покрасоваться перед ним, особенно если они надевали симпатичное бельё или костюмчик, и они всегда задавали ему этот вопрос. Сейчас, в такой противоположной и непривычной ситуации, слова сами всплыли в его голове. — Хёну нравится. Но ему будет нравиться еще больше, когда ты покажешь мне, как именно ты хочешь меня, детка, — в голосе Юнги проскальзывают низкие, порыкивающие нотки, заставляющие дрожать и нервно сглатывать. Мин откидывается на спинку дивана, небрежно проведя широкой ладонью по мягким, растрепавшимся чёрным волосам, и медленно, хищно проводит влажным языком по губам, облизываясь, а затем толкается им за щеку (это практически фирменное движение Юнги, и Хосок соврал бы, если бы сказал, что хоть кто-то в группе относится к нему равнодушно). Чон коротко сглатывает, дрогнув, и уже готовится снова упасть на колени, чтобы податливо открыть губы и ублажить Мина своим горячим влажным ротиком, но Юнги замечает это и хрипло смеется, отрицательно качнув головой: — Нет-нет, малыш, не принимай мой жест за намёк. Ты еще не заслужил того, чтобы увидеть меня обнаженным. Покажи хёну, как я буду с тобой, Сокк-а, где я должен буду оказаться. Подготовь свою миленькую возбужденную дырочку для моего члена, куколка. Ты ведь прихватил с собой смазку, м-м? Чимин откуда-то сбоку задушено высоко пищит — вот уж кто готов с совершенным бесстыдством показаться Юнги во всех местах и ракурсах в любой момент и в любом месте — и чуть не хлопает в ладоши, предвкушая следующий акт шоу. Как раз в этот момент в гостиную вваливается тяжело дышащий Тэхен, явно спешивший со всех ног, но он не успевает ничего сказать, потому что Чимин торопливо ловит его и тянет на свое место, по дороге затыкая его рот ладошкой. Они усаживаются в привычной для них позе: Чимин седлает тэхёновы колени и торопливо шепчет на ушко последние события. Всё это время они оба смотрят на бесстыдно обнаженного Хосока — дрожащий Чон чувствует пристальный, жадный взгляд колдовских чёрных глаз Тэхёна, медленно скользящий по всей его фигуре и с особым удовольствием задержавшийся на заднице, а затем скользнувший на красное смущенное лицо, чувствует не менее пристальный насмешливый взгляд Чимина и, главное, немигающий опасный взгляд Юнги. Он впервые чувствует себя настолько обнажённым и беззащитным, это безумно смущает, и у него, кажется, краснеют даже плечи, не говоря уже о полыхающих ушах. Хосок давит желание спрятать лицо в ладонях и сжаться. Он никогда не пробовал себя растягивать, не играл с собой там, и, уж тем более, никогда не делал этого на глазах у других. — И если ты сделаешь это хорошо, малыш, — Юнги, заметив его смущение и колебания, доверительно наклоняется вперёд и мурлыкающе рокочет, по-кошачьи щурясь, — я подумаю, заслуживаешь ли ты наказания. Хосок вспыхивает ещё сильнее, хотя до этого и не подозревал, что такое в принципе возможно, и стыдливо опускает глаза, чувствуя, как член предательски дергается в ответ на слова Юнги. Хоби чувствует, как жарко пульсирует от возбуждения внизу живота, чувствует властный, вальяжный взгляд Юнги, неторопливо обласкивающий его тело, и смущенно осматривается, отгоняя от себя панически мысли о том, что он собрался делать. Сразу за его спиной, прямо напротив Юнги, стоит крепкое кресло с твёрдыми удобными подлокотниками — в нём вечно обосновывается Намджун, ласково поглаживающий по спинке ластящегося к нему Джина — и Хосоку хочется заскулить, когда он вспоминает низкий голос Джуна, его крепкие руки и насмешливый взгляд. Эти двое имеют над ним куда больше власти, чем ему бы самому хотелось. Хосок наклоняется, чтобы подобрать лежащую на полу смазку, выпавшую из кармана его шорт, судорожно сжимает её в пальцах и, бросив короткий смущенный взгляд на вальяжно откинувшегося на диване Юнги и на удобно прижавшихся друг к другу Чимина и Тэхена, осторожно опускается в кресло. Он зажмуривается, чтобы не передумать, сползает и разводит подрагивающие ноги, устраивая их на широких подлокотниках и демонстрируя себя самым бесстыдным образом. Хищный, опасный взгляд жадно обласкивает внутреннюю сторону его бёдер, послушно разведённые ножки, и Хосок тихонько всхлипывает от смущения, выдавливая на дрожащие пальцы смазку. Он отворачивается, пряча полыхающую красным мордашку, и медленно тянется пальцами вниз, робко прикоснувшись к своей дырочке. Она мелко сокращается, горячо пульсирует, чувствительно отзываясь на его прикосновение, и Хоби стеснительно поглаживает её круговыми движениями и надавливает, как делал бы, если бы хотел сделать приятно смущённой девочке. Унизительное сравнение, вспыхнувшее в голове, заставляет его прикусить губу и робко надавить, медленно вводя первый пальчик. Он коротко тоненько выдыхает и на мгновение прикрывает глаза: ощущения непривычные, из-за позы у него не получается проникнуть слишком глубоко, но это так странно и так… приятно. Хосок едва слышно хныкает — обычно, когда он растягивает своих малышей, то долго играется с ними одним или двумя пальцами, меняя глубину, поглаживая упругий бугорок простаты, сгибая и разгибая фаланги — но мысль о том, чтобы поступить с собой так же, вгоняет его в невероятный стыд. Хосок давит пробившую его тело мелкую дрожь и вытаскивает палец, чтобы поёрзав, немного сменить позу. — Малыш, — голос Юнги звучит обманчиво мягко, но его взгляд всё ещё пристально-жадный. Хосок чувствует, что Мин упивается его смущением, его дрожью, неопытностью, податливостью — это, фактически, родная стихия Юнги, и до сегодняшнего дня Хоби считал, что и его тоже. Он старается не думать о том, как сам относился к таким малышам, потому что ему становится жарко и немного душно. Юнги усмехается: — Ты должен стараться лучше, если не хочешь, чтобы я сейчас ушел. — Шуга-хён, мы могли бы… — в воздухе внезапно раздаётся густой бархатистый баритон Тэхёна, до этого молча наблюдавшего за всем со стороны, и Хосок, умудрившийся было забыть о постороннем присутствии, снова покрывается красными пятнами. — Чимин-и, — Юнги перебивает Тэхена хладнокровно и немного лениво, но тот мгновенно давится словами и податливо замолкает, опустив глаза. Хосок думает о том, что даже в лучшие дни не смог бы заставить его вот так замолчать, — объясни Тэтэ, почему нельзя вмешиваться, если я не разрешил. Сокки справится сам, да, детка? Ты делал это так часто с другими, не торопись, — голос Юнги расслабляет и обволакивает, помогает настроиться на нужную волну, — сначала привыкни к одному пальчику, можешь погладить себя, чтобы немного отвлечь. И не жалей смазки — это так заводит, когда она течет по телу, правда, котёнок? — Да, хён, — Хосок послушно скулит и не узнаёт собственный голос. Сила Юнги возбуждает, Мину даже не нужно касаться его, чтобы заставить делать, то, что он хочет. Делать всё, что угодно, лишь бы ему угодить. Чон делает пару глубоких вдохов и выдохов, собираясь с силами и решаясь, поворачивается, ерзая, и пробует ещё раз — теперь палец входит куда легче и глубже. Хосок даже на мгновение отвлекается от стыда, полыхающего у него под кожей неприручённым огнём: он ощупывает себя изнутри, гладит, наслаждаясь тем, насколько стенки внутри мягкие и податливые, как сладко они сжимаются, как медленно расслабляются, и как приятно от этого поджимаются пальчики на ногах. Розовый от прилившей крови член судорожно пульсирует и подёргивается, требуя к себе немного внимания — в последний раз такое было с Хосоком лет в шестнадцать-семнадцать, ещё во времена отчаянно бушующих гормонов, но он решает, что не будет слушаться в этом Юнги. Второй палец уже скользит рядом с входом, поглаживает расслабленно растянувшиеся вокруг первого края, примеряясь как бы проскользнуть внутрь, но это дается не так уж и просто. Хосок мило пыхтит, ерзая в кресле — следует отдать ему должное, оно не скрипит и не шатается, так что, видимо, не зря Намджун выбрал его своим любимым. Чон пытается, не уменьшая глубины проникновения указательного, добавить средний, но у него не выходит. Хосок капризно хнычет, хмурит брови, поджимая губы, но послушно вынимает пальчик и вводит сразу оба, сладко коротко простонав и продолжая растягивать себя. Он двигает пальцами на манер ножниц, раздвигает их в стороны, крутит по кругу, пока не понимает, что хочется еще немного шире, хочется еще больше. Наверное, ощутить в себе член — это и правда невероятно восхитительно. В конце концов, не зря же Чимин всегда так просительно прогибается и вертит попкой, напрашиваясь. — Ты умница, малыш, — Юнги наконец снисходит до похвалы, довольно щурясь, и Хосок коротко сладко стонет, мгновенно задрожав в ответ на его слова. Часть его глубоко внутри пищит от ужаса при мысли о том, насколько сильна над ним власть хёна. Сам же хён тем временем, задумчиво тянет: — Знаешь, Тэ, может ты и прав. — Хён? — послушно затихший и чуть ли не сложивший ручки на коленках Тэхен мгновенно вытягивается, чутко готовый выслушать каждое слово Мина. — Принеси-ка одну из своих любимых игрушек, — голос Юнги похож на урчание сытого хищника. — Ту, что с пятью скоростями, ну знаешь, действительно твою любимую. Хосок слушает звучание его голоса, слышит смущенный вздох Тэтэ, но не вникает в слова. Вся его сущность сосредоточенна на несколько видоизменённом, но таком привычном желании — доставить себе удовольствие. Хосок обожает оргазмы, он любит эту сладкую дрожь, пробирающую каждую клеточку тела, любит тягучее покалывающее послевкусие и приятную слабость. Иногда Хосоку кажется, что жить стоит только ради них, но сейчас он играется с собой уже тремя пальчиками, растягивая себя всё лучше и лучше, и надеется, что хён сжалится и не будет долго тянуть с тем, чтобы трахнуть послушного малыша. Чон теряется во времени, тоненько поскуливает, ёрзая и выписывая подрагивающими бёдрами маленькие фигурные круги в попытке насадиться глубже. Он невольно всхлипывает, когда думает о том, как хорошо будут чувствоваться внутри длинные сильные пальцы Юнги с фактурными фалангами, умелые и твёрдые, и почти упускает из вида момент, когда порозовевший Тэхён послушно приносит хёну довольно крупную пробку нежно-розового пастельного цвета и небольшой пультик. Юнги медлит ещё несколько минут, наслаждаясь беспомощным жалобным поскуливанием Хосока, старательно трахающего себя пальчиками, и ловко вертит пробку в красивых пальцах, чем заставляет Тэхёна и Чимина непроизвольно придвинуться поближе друг к дружке и заёрзать. И только дождавшись, пока Хоби станет совсем уж до очевидного мало, Мин властно мурлычет: — Ты хорошо постарался, Сокки, такой послушный малыш. Иди к хёну, куколка, — Юнги властно похлопывает себя по бедру, насмешливо усмехнувшись, и с удовольствием наблюдает за тем, как с трудом поднявшийся Хосок послушно подходит к нему на подрагивающих подгибающихся ножках. — Вот так, хорошая шлюшка. Мин с лёгкостью затаскивает податливое подрагивающее тело к себе на колени и поглаживает Хоби по нетерпеливо подставленной попке, ластящейся к его ладони. Он нежно воркует: — Давай, малыш, прими её для меня, — и медленно вводит игрушку. Хосок тоненько хныкает, уткнувшись мордашкой Юнги куда-то в плечо и дрожа от восхитительного чувства заполненности, пока Мин успокаивающе поглаживает его по спинке. А потом Хоби вдруг слышит тихий щелчок переключателя и содрогается всем телом, изумлённо распахнув глаза: — Ах! Хосоку кажется, что эта невозможная, пробирающая до самых костей вибрация волнами расходится по всему его телу, возводя чувствительность каждой его клеточки в абсолют. Бёдра дрожат и разъезжаются, рот невольно распахивается, позволяя смущающим звонким стонам срываться с губ, и Хосок прижимается к крепкой удобной груди Юнги в инстинктивной попытке найти опору, хныкая и проходясь короткими ноготками по широким плечам. Негромкое настойчивое жужжание, фоном отдающееся где-то в голове, никак не мешает ему сосредоточиться на растворяющемся в теле удовольствии. — Ты чувствуешь себя так хорошо, правда, малыш? — горячее, размеренное дыхание Юнги обжигает шею, заставляя мурашки пробежаться вдоль позвоночника, его низкий хриплый голос забивается в уши. Хосок невнятно согласно поскуливает, когда чувствует, как Юнги целует его за покрасневшим ушком, как спускается ниже и влажно, размашисто проходится по податливо подставленной шее гибким влажным языком, слизывая с неё пот. Одной рукой Юнги крепко держит его за талию, легко обхватывает поперёк, словно он тростинка — и Хосок никогда не замечал за собой особого сайз-кинка, к тому же, разница между ними с Мином не такая внушительная, как, например, у Намджуна и крохи Чимина, но сейчас от этого хочется задрожать, особенно когда он понимает: Юнги держит его настолько крепко, что даже если он захочет вырваться, то не сможет это сделать. Вторая ладонь Мина неторопливо поглаживает Хоби по ягодицам, сминая их, оттягивая и нежно похлопывая. И когда Хосок совсем расслабляется, обмякая, утыкаясь лицом Юнги в шею, ластясь к его рукам и сосредотачиваясь на ритмичной, стабильно-приятной вибрации — эта ладонь с громким, отчётливым шлепком опускается на его попку. — Тише-тише, — Юнги издаёт хрипловатый низкий смешок и издевательски-нежно мурлычет, когда Чон из-за этого крупно вздрагивает, подпрыгивает и громко тонко всхлипывает: — Мы только начали, лапочка. Можешь быть уверен, у этой маленькой штучки достаточно режимов для того, чтобы ты забыл свое имя. Хосок тихо хныкает, кусает вишнёвые припухшие губы и, не сдерживаясь, стонет, демонстрируя весь диапазон доступных ему высоких нот. Юнги явно переключает что-то на своем пульте, из-за чего вибрация усиливается, но не останавливается и подцепляет пробку пальцами, крепко сжимая её основание и начиная размеренно, но неотвратимо ею двигать. Хосок пытается ёрзать, дрожит и сбивается на тонкие жалобные звуки: то, как его распирает, растягивает изнутри, ощущается так сладко, так восхитительно — не очень длинная, но толстая игрушка. Она размеренно двигается, растягивает тугие жаркие стеночки, подчиненная воле Юнги, она давит, трахает его тугую девственную дырочку, вибрирует, и Хосоку кажется, что он падает. Бёдра сами начинают нетерпеливо двигаться в такт, постыдно насаживаясь на игрушку, тело жаждет разрядки, а член, влажный от выделяющейся смазки, готов взорваться. Но когда Хосок уже чувствует приближение подступающего оргазма — Юнги останавливается, заставляя его громко умоляюще застонать — жалобно и унизительно. Мин медленно вынимает пробку, несмотря на несогласное невнятное хныканье, и сжимает подрагивающий розовый член Хосока у основания, оттягивая финал. — Нравится, крошка? — Юнги беззлобно посмеивается, поглаживая его по дрожащей спинке. — Скажи мне, что тебе нравится. — Мне нравится, хен, нравится, пожалуйста, — Хосок умоляюще сводит брови, стараясь не обращать внимания на свой дрожащий разбитый голос. Юнги коротко хмыкает в ответ, и Чон не может понять эту интонацию. Он снова беспомощно облизывается, сглатывая загустевшую слюну и послушно затихает, ожидая, что будет дальше. Его продолжают крепко держать и мерно поглаживать, успокаивая возбужденное состояние, сердце стучит так сильно, что перебивает даже звук до сих пор работающей игрушки. Бёдра всё ещё мелко подрагивают, ослабнув от возбуждения, и Хосок снова утыкается горящей мордашкой в шею Юнги, прячась, когда его накрывает осознанием. Он только что чуть не кончил просто от того, что Юнги трахал его игрушкой и вылизывал шею. Даже не трогая. — Такой отзывчивый малыш, — Мин хрипло усмехается ему куда-то в ухо, и Хосок к собственному ужасу чувствует, как вдоль позвоночника проходится крупная дрожь. — Думаю, ты сможешь кончить, как девочка, прыгая на моём члене, м-м-м, детка? Тебе ведь явно нравится это чувство — когда что-то проникает в тебя, растягивая, тебе нравится, когда кто-то играет с твоей дырочкой. Или я не прав, Сокки? — голос Юнги звучит елейно, и Хосок высоко прерывисто всхлипывает, просительно изгибаясь, когда ощущает, как Мин медленно начинает потирать его разработанную дырочку вибрирующей игрушкой. Почти доведённое до оргазма тело чувствительно подрагивает, бёдра непроизвольно дёргаются, и когда Юнги надавливает чуть сильнее, почти проникая внутрь и позволяя усилившейся вибрации волнами пройтись по телу, но не входя, Хосок чувствует, что вот-вот снова начнёт унизительно умоляюще хныкать. — Ты только посмотри на себя, крошка, тебе так сильно нужно что-то внутри, правда? Маленькая шлюшка так сильно хочет что-нибудь объездить? — Хён, хён, хён, — Хосок ёрзает, трётся о грудь Юнги, всё-таки хныча от прикосновения чувствительных возбужденных сосков к грубой ткани, беспомощно сжимает ослабевшие пальчики: — Пожалуйста, я… мне так нужно, хён, пожалуйста- — Что тебе нужно, куколка? Скажи, я хочу услышать, — Юнги низко выдыхает, прихватив зубами тонкую кожу у Хосока на шее и оставляя свою метку. — Давай, Сокки, попроси хёна как следует. Скажи, чего хочет его маленькая шлюшка. — Я… — Хосок запинается, глядя в хищно, опасно блестящие глаза Юнги, и, стыдливо опустив голову, шепчет подрагивающим голосом: — м-маленькая шлюшка хочет, чтобы хён трахнул её игрушкой и п-позволил кончить, как… как… д-девочке, а потом она хочет оседлать большой член хёна, и п-принять его в себя, — красный от стыда и возбуждения Хосок непроизвольно сладко выдыхает, когда трется о крупный возбужденный член Юнги, отчётливо натянувший ткань домашних штанов, и высоко умоляюще стонет: — Пожалуйста, хён! — Ты так хорошо просишь меня, малыш, — в тоне Юнги отчётливо проскальзываете довольство и возбуждение — Хосок слышит, как сквозь безупречный диалект пробиваются шипящие грубые нотки сатури и краснеет ещё сильнее, когда Юнги треплет его по щечке, — я почти готов согласиться. Хосок уже почти подвывает: игрушка в дьявольски, совершенно не честно умелых руках Юнги явно наращивает темп и безжалостно продолжает его дразнить. Теперь она не только неторопливо потирает его растянутый вход, заставляя оттраханную дырочку податливо пульсировать и приоткрываться в беспомощной попытке снова растянуться вокруг чего-нибудь большого и твёрдого, но ещё и скользит ниже, к яичкам, неторопливо лаская чувствительное местечко под ними и подразнивая самое основание почти до боли чувствительного члена. Тело двигается само: Хосок крутит бёдрами, прогибается в спине, пытаясь насадиться, но рука Юнги держит крепко, не позволяя ему соскользнуть с колен. — Течёшь ты точно как девочка, очень хорошая девочка, — Юнги низко рычит, снова шлёпает всхлипнувшего Хоби и резко опрокидывает его на диван, усмехнувшись на невольно сорвавшийся в ответ тоненький испуганный звук. — И выглядишь так же. Давай, малышка, подними для меня ножки и сведи коленки, пожалуйста. Откуда-то сбоку доносится слабый невнятный писк — кажется, это Чимин, он всегда был слаб к таким вещам, или, может, Чонгук, их голоса похожи, или даже Джин, но Хосоку не до того, чтобы реагировать на зрителей, и ему откровенно плевать, увеличилось их число или нет. Первостепенная задача, которая бьётся у него в голове красным знаменем — выполнить приказ хёна. Чон подчиняется, послушно поднимая ноги: держать их так, на весу, сведёнными и в напряжении, сложно. Особенно сложно становится, когда Юнги бесцеремонно поправляет его член так, чтобы иметь возможность играться в свое удовольствие. Вибрирующей игрушкой он водит самым кончиком вдоль всей длины, уделяя особое внимание местечку под головкой и у основания, ласкает поджавшиеся яички, и Хосок чувствует, что вот-вот сойдёт с ума. — Хочешь кончить, куколка? — Юнги урчит, щёлкая кнопкой пульта и увеличивая силу вибрации, и ласково поглаживает Хосока по круглому золотистому бедру, похлопывая по нежной коже. — Хочу, очень хочу, разреши мне, пожалуйста, — Хосок прижимается щекой к подушкам, кусая губы, и сумбурно умоляюще шепчет. Ему все тяжелее держать ноги над собой. Бедра дрожат не то от удовольствия, не то от напряжения, пальчики на ногах поджимаются в такт пульса и чертовой вибрации, а в голове осталась одна вата. Хосок чувствует себя совсем жалким и отчаявшимися, когда жалобно тянет: — Твоя маленькая шлюшка хочет немного награды, хён, она была послушной, она заслужила… Он перестаёт чувствовать вибрацию от игрушки, но не успевает захныкать, как чувствует, что его растянутой жадной дырки касается нечто холодное и влажное. Хосок безумно хочет посмотреть, что это, но доступен только один вариант — развести в стороны ноги, раскрыться еще больше и увидеть. Даже от простой мысли пылают уши. — Так хорошо, правда, м-м? — Юнги кажется довольным, но вопрос явно риторический и ответа он не ждет. Приятный холод успокаивает раздраженную кожу и становится совсем хорошо, когда лёд — Хосок уверен, что это лёд — медленно и плавно проникает внутрь. — Давай-ка поиграем с твоей миленькой дырочкой еще немножко, малыш. К одному кубику добавляется еще, а потом возвращается раздражающе приятная вибрация. Хосоку кажется, что он сходит с ума — лёгкий покалывающий холод кажется особенно контрастным, когда все внутри пылает от возбуждения: податливые горячие стенки судорожно пульсируют, сжимаясь, отзывчиво реагируют на прошивающую все тело вибрацию, и Хоби чувствует, как стремительно тающая прохладная вода вытекает. Это заставляет его хныкать и ёрзать в желании: не то уйти от почти болезненно острого удовольствия, не то наконец получить больше. — Хён, Юнги, п-прошу… умоляю, дай мне, хён! — Хосок извивается, гибкой лентой прогнувшись в спине, и беспомощно вскрикивает, когда чувствует, что лёд окончательно растаял. Его дырочка снова стремительно нагревается, разгоряченная возбуждением, но сейчас он куда чувствительнее внутри, чем был до этого. И именно этот момент усмехающийся уголком губ Юнги выбирает для того, чтобы снова ввести игрушку: — А-ах! Крупная дрожь прошивает Хосока целиком — вдоль позвоночника и по всему телу, до самых кончиков пальцев. Он чувствует, как по пылающим алым щекам текут невольные слёзы, и всё-таки разводит ноги, открываясь и подставляясь. Юнги, неторопливо двигающий игрушкой, властно надавливает ему на бёдра, и Хосок послушно складывается пополам, упираясь коленками у себя под плечами и полностью открываясь для Мина. Даже стыд уже не мучает Хоби так сильно: ему хочется кончить, хочется быть послушным малышом для хёна, чтобы заслужить в себе его большой твёрдый член и свежую порцию горячей спермы и узнать каково это, хочется, чтобы Юнги поцеловал его и назвал своей маленькой шлюшкой, чувствительной и услужливой. Хосок хочет быть услужливым: хочет взять большой член Юнги в рот, шлёпнуть себя по языку крупной влажной головкой с бархатной разгоряченной кожей, приласкать вспухшие на стволе венки и тяжёлые крупные яйца. Хосок хочет пропустить ствол себе в глотку, хочет подавиться им, хочет, чтобы Юнги выебал его в рот, нисколько не считаясь с чужим мнением. Хосок хочет, чтобы Юнги воспользовался им, как своей игрушкой, чтобы взял грубо и жёстко, сразу же сорвавшись на дикий темп. Хосок очень, очень, очень сильно хочет Юнги. Но Юнги словно совсем не хочет Хосока. Он продолжает изводить его, умело жонглируя между игрушкой и холодными кубиками льда. Вибрация уже полностью захватила измождённое и возбуждённое, доведённое до предела тело — она везде, отдаётся искорками в глазах, ощущается крохотными покалываниями в пальчиках ступней. Хосоку кажется, что он в раю и в аду одновременно, куда его низвергли за разврат, похоть и прочие совершенно неодобряемые церковью, но исключительно приятные способы времяпровождения. — Знаешь, что ещё приятно, крошка? — вкрадчивый, порыкивающий голос Юнги кажется Хосоку шёпотом демона — суккуба или инкуба, Чон плохо разбирается в демонических ротациях, но это и не важно, важно то, что этот голос подталкивает его к самому что ни на есть откровенному греху и явно не интересуется его мнением на этот счёт. Мин только подтверждает это, продолжая: — Конечно не знаешь, но я покажу тебе, малыш. Игрушка выскальзывает из задницы Хосока с громким пошлым звуком, влажным и хлюпающим. Как только привычный уже звук жужжания исчезает, во всем тебе словно наступает тяжелая, гнетущая тишина. Мелкая дрожь ещё проходится по бёдрам, но это скорее приятно, чем нет. Хосок не успевает выдохнуть и приготовиться к тому, что задумал Юнги — он, несмотря на свой вполне внушительный опыт по ту сторону, совершенно не представляет, что ещё придёт в голову неугомонному хёну, и поэтому мелко коротко вздрагивает, когда чувствует бархатное прикосновенное к уязвимой мягкой впадинке под коленкой. — Я очень хочу, Хосокки, чтобы ты кончил вот так, без рук и без излишней стимуляции, — Юнги снова начинает говорить мягко и нежно, словно мурлыкающий большой кот, и плавно невесомо водит игрушкой по подрагивающим податливо разведённым ножкам. — Ты же сможешь порадовать этим хёна, да, детка? Хосок понимает, что Мин намеренно выставил самый слабый, практически неощутимый режим. Его член, влажный от выступившей смазки, дрожащий и гиперчувствительный, готов буквально взорваться от напряжения и возбуждения, икры и бедра дрожат, их сводит приятной судорогой, в глазах темно, так, что Хосок практически ничего не видит, а бесконечная, невозможно мягкая вибрация словно чувствуется по всему телу одновременно. Юнги касается игрушкой щиколоток, после — осторожно опускает чужие ноги на диван, чтобы открыть себе доступ к груди. Игрушка проходится ощутимым прикосновением по соскам, набухшим и покрасневшим, срывая с губ Чона высокий несдержанный стон. — Хён не будет ждать вечно, Сокки, — Юнги беззлобно его подзуживает, но Хосок понимает — если понадобится, хён с удовольствием будет мучить его до самого судного дня — и продолжает ласкать везде, куда может дотянуться. Когда игрушка оказывается в желанной близости от паха — очерчивает косые мышцы живота и соскакивает на внутреннюю сторону бедер — Хосок не выдерживает, но ловит себя же за запястье и останавливается. Раз Юнги говорит, что ждет, когда его малыш кончит без рук — он кончит без рук. Сам Юнги на это лишь усмехается самыми уголками красиво очерченных грешных губ: его лицо кажется спокойным, почти фарфоровым, но глаза у него горят жарким, тяжёлым огнём, гротескно выделяясь на фоне безупречной белизны. Он тоже возбуждён, даже если прекрасно себя контролирует, и это добивает Хосока окончательно — он начинает кончать. Его не сгибает в мощных судорогах оргазма, не колотит знакомой приятной дрожью, не накрывает оглушительной волной: Хосок кончает тихо, сладко и медленно. Его член беспомощно течёт и подрагивает, по румяным щекам катятся крупные слёзы, а с губ срывается тонкое, почти беззвучное поскуливание. Он уже не слышит, что говорит Юнги, различает лишь бархатные одобрительные переливы его глубокого поощрительного голоса, и от этого Хосок дрожит ещё сильнее. Этот оргазм странный, непривычный: Хосок чувствует себя переполненным стаканом, который медленно наполняется водой, переливающейся сквозь стенки. Удовольствие переполняет каждую клеточку его тела, превращает его в сплошной оголенный нерв, всё более чувствительный с каждым мгновением, с каждой новой волной оргазма, и Чон чувствует себя совсем беспомощным и потерявшимся. Он не сразу замечает, как Юнги снова вводит игрушку внутрь: только стонет бессвязно и просительно, да раздвигает ножки, послушно принимая округлую вибрирующую пробку — его член, розовый, влажный от смазки и от спермы, все ещё остаётся твёрдым, даже несмотря на то, что бесконечный медленный оргазм постепенно начинает отступать. — Такой послушный малыш, — глубокий голос Юнги проходит по всему телу Хосока, словно молния по оголенным проводам, и щекочет искорками самые кончики пальцев. — Такая хорошая шлюшка с славной тугой дыркой. Тебе нравится быть шлюшкой для хёна, правда, Сокк-а? Нравится кончать, когда хён говорит? — Хён, хён, — Хосок в ответ только тонко невнятно скулит, беспомощно хватая воздух раскрасневшимися, ярко вишнёвыми губами и с трудом разлепляя слипшиеся из-за выступивших слез ресницы. — Кто это тут у нас такой очаровательно покорный и беззащитный? — до Хосока не сразу доходит смысл слов, но голос — низкий, грудной баритон, насмешливый и расслабленный, он узнаёт сразу, потому что не узнать тот самый невозможный тон Намджуна, когда он возбуждён и не завышает голос, чтобы сделать его более понятным, невозможно. И без того ослабшие коленки мгновенно разъезжаются в стороны, и Хосок всхлипывает — нежная разгоряченная кожа постепенно остывает, и стекающая по бедрам сперма неприятно её стягивает. — Не так уж много и вариантов, Джун-а, — Юнги лениво растягивает гласные, и Хосок снова дёргается на эти глубокие, пробирающие ноты. Угораздило же его, с его-то тайным и тщательно лелеемым кинком на низкие грубоватые мужские голоса оказаться зажатым между мемберами с самыми глубокими и бархатными голосами, не считая малыша Тэхёна. Хосок издаёт едва слышный слабый писк, когда чувствует, как Мин игриво начинает хлопать его по внутренней стороне бедра. — Не спи, Сокки. Лучше скажи хёну, чего ты хочешь? Ты был для хёна такой хорошей, такой послушной сладенькой деткой, может быть, он сделает для тебя что-нибудь ещё. Хосок поджимает губы от стыда, беззвучно всхлипывает и зажмуривается, отворачивается лицом к спинке дивана. Он знает, чего он хочет — эта мысль-желание озарила сознание неожиданно, но очень уж ярко. Озвучивать её Хосок боится. В голове она звучит отчаянно, как жалкая просьба, как последний рубеж, граница, которую больше никогда не достичь обратно, если он перейдёт её хоть раз. Намджун возвышается рядом, такой невозможно огромный и невозможно привлекательный в чёрных брюках, плотно натянувшихся на мощных крепких бёдрах, и в белой, очевидно маленькой ему футболке, бессовестно обхватившей каждый сантиметр притягальных широких плеч, мощной груди, крупных грудных мышц, и сильных мускулистых рук. На его пухлых, наверняка невероятно мягких губах играет снисходительная ухмылка, заставляющая появиться дьявольски-харизматичные ямочки на щеках, а затем Джун совершенно бесстыдно поправляет ремень, подчеркивая изрядных размеров выпуклость, натянувшую брюки, и Хосок невольно сглатывает. Быть таким горячим попросту нечестно, у Хоби слюна непроизвольно собирается во рту в ожидании, когда же ему наконец вставят большой и толстый член. Нервная дрожь волнами проходится по телу, дергая за ниточки возбуждения внутри. — Кажется, кто-то хочет продолжения, — Намджун медленным, по-хищному плавным движением опускается на корточки перед беспомощно откинувшемся на подушки Хосоком и склоняет голову к плечу, проходясь оценивающим взглядом по красной от смущения и влажной от слез мордашке, искусанным припухшим губам и тонкой привлекательной шее, задержавшись на судорожно дёрнувшемся кадыке. Хосок вздрагивает и закрывает глаза, когда чувствует, как горячие твёрдые пальцы Намджуна ласково проходятся по острому разлету его ключиц, скользят ниже и нежно, но властно сжимают чувствительный сосочек, заставляя хныкнуть и непроизвольно прогнуться в спине. Намджун мурлыкает: — Но стесняется это озвучить. — Тогда мы попробуем угадать, — Юнги издаёт короткий хриплый смешок, и Хосок не успевает выдвинуть контраргументы: он лишь издаёт короткое беспомощнее попискивание, настолько жалкое, что хочется расплакаться, когда четыре крепкие руки ловко подхватывает его талию и под бёдра, бесцеремонно переворачивая и удобно фиксируя в бесстыжей позе раком. — А чтобы было интересней угадывать, мы позовем всех. — Х-хён, н-не… — Хосок не узнаёт собственный голос: он подрагивающий, высокий и смущённый, почти пищащий. Хоби судорожно хлопает влажными ресницами, смаргивая выступившие слёзы, приоткрывает красивые вишнёвые губы в судорожном вздохе и осекается, потому что Намджун властно сжимает его кругленький подбородок в своих сильных горячих пальцах и заставляет поднять мордашку, чтобы их взгляды могли пересечься. — Хён, Хосокки? Обычно такие маленькие нуждающиеся малышки, как ты, зовут меня оппой, — Намджун растягивает пухлые мягкие губы в самодовольной усмешке и повелительно поглаживает его большим пальцем по раскрасневшейся, влажной от слёз щечке. Хосок невольно тоненько всхлипывает, задрожав на произнесённые глубоким бархатным голосом лидера унизительные слова, и непроизвольно разводит ножки чуть шире. Намджун на это только хмыкает и низко повелительно рычит: — А теперь ты откроешь свой славный влажный ротик, высунешь свой миленький розовый язычок и хорошенько обслужишь большой член оппы, ясно, куколка? Хосок чувствует, как всё его тело скручивает острой волной возбуждения: его разработанная покрасневшая дырочка судорожно пульсирует, и Хоби краснеет ещё сильнее, чувствуя, как по щечкам снова начинают катиться смущённые слёзы, потому что Юнги сзади издаёт насмешливый присвист — он смотрит, и от этого разъезжаются коленки. Чон ёрзает, принимая более менее устойчивое положение, и послушно тянется дрожащими пальчиками к дорогому кожаному ремню с массивной тяжелой бляшкой, расстёгивая его. Намджун низко хрипло выдыхает: — Я не услышал твоего ответа, блядь, — ругательство, произнесенное его густым голосом, тягучим и обволакивающим, как мёд, звучит дьявольски порнографично. Хосок снова всхлипывает и послушно тянет дрожащим голоском: — Д-да, оппа, — стыд опаляет внутренности горячей плотной волной, но сейчас всё существо Хосока сосредоточенно на одной простой цели — угодить. Именно поэтому он опирается дрожащими руками о диван, наклоняется вперёд и осторожно подцепляет зубками язычок молнии, медленно потянув его вниз. Член Намджуна действительно большой — он отчётливо выступает под тонкой тканью дорогого нижнего белья, длинный и толстый, и Хосок, невольно судорожно вздохнув и задрожав, подаётся вперёд. Он трется щекой о твердый ствол прямо сквозь ткань, поскуливая от отчётливого, крепкого запаха мужского возбуждения, забивающегося в нос и выбивающего последние остатки мыслей из головы и поднимает наверх поплывший, возбужденный взгляд переполненных слезами глаз, услужливо высовывая розовый язычок. Намджун хищно ухмыляется, обнажая белоснежные зубы, и у Хосока от предвкушения дрожат коленки. Иногда он отсасывал своим малышам, особенно во время растяжки, но ни один член не сравнится с тем, что сейчас будет в его рту. Огромный, перевитый выступившими, мерно пульсирующими голубоватыми венами, с тяжёлыми поджавшимися яйцами и красной, налившейся кровью крупной головкой, бархатной и влажной на вид, с сочащейся смазкой маленькой дырочкой, так и просящейся на язык. Именно с этого Хосок и начинает — он робко мажет по ней языком, упираясь одной ладошкой в твёрдое крепкое бедро Намджуна и хныкая от восхитительно-терпкого, солоноватого вкуса смазки, от которого рот мгновенно наполняется слюной в предвкушении того, как Хосоку придется пропустить этот член вглубь себя: она норовит соскользнуть с уголков губ и грязно стечь по линии челюсти. Он осторожно подбирает зубы и старательно обхватывает головку губами, медленно покачивая головой: она чувствуется такой большой у него во рту, что он не представляет, как сможет принять весь член целиком. Это то удовольствие, которое он позволит себе растянуть. — Так не пойдет, — Хосок внезапно слышит, низкий, недовольный голос Намджуна, а после чувствует, как в его волосы жёстко вплетаются сильные твёрдые пальцы, грубо фиксируя голову. Второй рукой Джун бесцеремонно нажимает на его челюсть, заставляя максимально её открыть, и хрипло рычит: — Я не намерен ждать. Сегодня — точно нет, не тогда, когда передо мной такая послушная сучка. Всё тело Хосока пробирает дрожью от его слов и грубого жеста — низ живота судорожно сжимается, бёдра дрожат, коленки разъезжаются, но времени на мысли не остаётся: Джун на мгновение заглядывает ему в глаза и, увидев что-то понятное только ему одному, хмыкает и безжалостно толкается в податливо приоткрытый влажный ротик по самые яйца, глубоко в глотку, сразу же срываясь на резкий сильный темп. У Хосока снова невольно брызгают слёзы, хочется прокашляться и резко вдохнуть побольше воздуха, но он не смеет противоречить лидеру. Намджун двигает бедрами так же, как и читает: властно, четко, без промедления, словно идеально созданная для секса машина. Хосока это возбуждает, конечно, возбуждает. Он упирается обеими руками в диван, пытаясь сохранить подобие равновесия, но все равно чувствует, как яички поджимаются, а член — медленно и неохотно из-за недавнего оргазма — дёргается. — Не дело, что одна дырка занята, а вторая простаивает, — недалеко звучит урчащий голос Юнги. Хосок чувствует на своем теле его, да и не только его, взгляд. И прежде чем продолжить мысль, прежде чем сам Хоби потеряется в ощущении скользящего по глотке члена, Мин добавляет: — Чимини, солнышко, думаю, ты заслужил быть первым в очереди. Хосок вздрагивает. Он пытается замычать, дёрнуться, но Намджун держит крепко и грубо, не позволяя ему отстраниться, и всё, что Хосок может сделать — невнятно всхлипнуть. Юнги прекрасно знает, как унизить его окончательно: человека пассивнее Пак Чимина не найти на всём белом свете, как бы он не строил из себя стервочку, и хуже всего то, что Хосоку нравится. Нравится, насколько хорошо Юнги понимает самые его тайные, самые постыдные желания и совершенно не стесняется ими пользоваться. Хосоку неожиданно нравится чувство, что власть можно полностью отдать в чужие руки. — Юнги-хён, ты уверен? — Хосок слышит, как мягкий, удивлённый голос приближается и видит краем глаза мелькнувший край светло-голубого халатика. Мелодичный высокий голосок кажется совсем нежным, словно воркование голубки, и Чон чувствует, как по его спине ласково скользит маленькая тёплая ладошка, поглаживая его по талии и осторожно скользя чуть ниже, к бёдрам. Чимин кокетливо мурлыкает: — Мне бы не хотелось отбирать у тебя право первенства, хён. Это ведь будет первый настоящий член, который Хосокки-хён сможет принять, и ему не найти никого более умелого, чем ты. Никого лучше тебя~ — Ты мне безбожно льстишь, ангел, — голос Юнги звучит бархатно и обольстительно, и судорожно сглатывающий Хосок, послушно насаживающийся на огромный горячий член, слышит влажный звук поцелуя и прерывистый вздох Чимина. Он словно наяву видит, как Юнги мягко прижимается губами к податливо подставленной тонкой шейке, заставляя Чимина задрожать, и его прошивает осознанием, что Юнги… флиртует? Мин использует его в качестве… флирта? — Так что он полностью твой, Чимин. Хосок снова непроизвольно всхлипывает, уже даже не пытаясь сдержать катящиеся по лицу слёзы: Намджун, безжалостно трахающий его рот, нежно стирает их большим пальцем, и Чону хочется заскулить от этой нежности и от своей податливости. Он слышит тонкий шелест дорогого шёлка и мягкий, насмешливый голос Чимина: — Привет, Хосокки. И кто из нас теперь маленькая нуждающаяся сучечка? — несмотря на насмешку, прикосновения Чимина ощущаются невероятно бережными и осторожными. Хосок чувствует, как тот мягко прижимается влажной головкой члена и, презирая себя, плавно прогибается в спине, вскидывая попку и подставляясь. Чимин мелодично смеётся и ласково похлопывает его по бедру, прежде чем плавно скользнуть внутрь: — Ах, хён, в тебе так хорошо~ Похвала отдаётся в коленях приятной короткой дрожью. Больше всего сейчас Хосок рад, что Намджун продолжает жёстко удерживать его, не позволяя сомкнуть рот — челюсть противно ноет и побаливает, а так можно расслабиться и просто поддаться. Горло немеет, язык почти не может двигаться, только и удается, что вяло скользнуть самим кончиком по головке члена, когда тот выскальзывает, задевая покрасневшие губы. Чимин не подстраивается под монотонные рывки Намджуна, он двигает бедрами по своему усмотрению, плавно, излишне осторожно. — Нравится принимать двоих? — Намджун мягко похлопывает его по щеке, щуря свои невозможные драконьи глаза, и даже великодушно вынимает свой огромный толстый член, позволяя Хосоку ответить. Чон податливо прогибается под мягкие, нежные толчки Чимина, судорожно пытается отдышаться и высовывает язычок, почти ничего не видит перед собой — мир расплывается. Джун кажется тающим силуэтом, миражом, но Хосок знает, что ему только кажется — лидер самый что ни на есть реальный, самый что ни на есть горячий и все ещё самый что ни на есть возбуждённый. Член Чимина небольшой, но толстый, он чувствуется приятно и совсем не чрезмерно, с каждым движением сначала мягко толкаясь влажной упругой головкой в простату, а после легко скользя дальше, приятно растягивая нежные стеночки. Хосок дёргано покачивает головой, пытаясь сосредоточиться и прийти в себя, но его вдруг резко перехватывают за волосы, грубовато сжимая их в сильных умелых пальцах. — Я задал тебе вопрос, Хосок, — голос Намджуна звучит низко и властно, это его пальцы у Хосока в волосах, его пристальный жадный взгляд на хосоковых распухших губках, его влажный гибкий язык, скользнувший по подставленной шее и задевший ушко, — а ты мне не ответил. Тебе нравится? — Да, — Хосок невнятно хныкает, с трудом выталкивая слова из глотки — ему казалось, что член Намджуна умело забил их далеко внутрь, но голос всё же звучит, хотя и кажется непривычно хриплым, грубоватым и гулким, — да, оппа, мне нравится. Я могу получить еще? Юнги рядом отчётливо лающе смеется: — Вот как, Сокк-а? Ещё? Чимини, малыш, что выберешь: кончишь в нуждающегося бедняжку Хосока, или дашь ему вылизать твой милый член? — Я хочу кончить в него, — Хосок слышит мягкий переливчатый голос Чимина и чувствует, как тот ускоряется, вбиваясь теперь резко и хаотично — Пак совсем близок к финалу. — Можно, хён? Хочу посмотреть, как моя сперма вытекает из его дырочки. Хосока никто не спрашивает о том, чего хочет он, но, чувствуя в такт ритмичным и быстрым, но все ещё совершенно не грубым толчкам Чимина внезапные резкие шлепки по заднице с двух сторон, с двух тяжёлых горячих рук, и видя перед собой сидящего на корточках Намджуна — тот все еще держит его голову за волосы, не позволяя ей безвольно обвиснуть на шее, Чон понимает, что он совсем не знает, чего хочет и куда лучше, когда за него это решают другие. — Тебе можно всё, Чимини, — Юнги мурлычет негромко, но его слова отдаются в ушах Хосока оглушительным отчётливым грохотом. Он чувствует, как крупная тяжелая ладонь хёна властно опускается на его попку, оставляя отчётливый отпечаток. — Давай, куколка, наполни эту сладкую малышку спермой. Уверен, нашей маленькой шлюшке безумно понравится это чувство. — М-мнх, хён, — Чимин ускоряется, постанывая особенно сладко и длинно, и Хосок снова слышит влажные звуки неторопливых поцелуев — наверняка Юнги-хён не преминул возможностью поцеловать свою дрожащую сладкую булочку в чувствительную уязвимую шейку. Видимо, это добивает Чимини окончательно, потому что тоненько заскуливший Хосок чувствует горячую, густую сперму, туго толкнувшуюся в чувствительные стеночки, и хныкает, когда застонавший Чимин медленно выскальзывает наружу, а Юнги хрипло довольно урчит: — Вот так, Чимини, умница. Хосок чувствует, как из него медленно начинает сочиться сперма, чувствует, как прижимается к низу животика чувствительно подрагивающий возбужденный член, и слышит в голосе Юнги невозможную, сладкую нежность, которую никогда не слышал от него в отношении себя. Нежность, которой удостаивался только Чимин. Чон тихонечко жалобно скулит, сводя подрагивающие коленки: ему тоже хочется нежности, хочется ласки, он смущённо поднимает слезящиеся глаза на Намджуна, и Намджун понимает его. Он улыбается — на этот раз как-то совсем не насмешливо, ласково гладит Хосока большим пальцем по мягкой раскрасневшейся щечке, влажной от слёз, бережно сжимает в пальцах его кругленький подбородок и нежно, практически целомудренно прижимается к его губам своими. Это первый раз за сегодня, когда Хосока целуют, и он чувствует, как мгновенно плывёт и обмякает из-за этого, трепетно отвечая на нежный, неторопливый поцелуй, так разительно отличающийся от действий Намджуна раньше. — Что это тут у вас? У нас! Здесь, в общем! — возмущённый звонкий голос Джина звучит неожиданно, как гром среди ясного неба, и Хосок дёргается всем телом, испытывая привычное желание ответить милашке хёну, но моментально замирает. Намджун продолжает целовать его приоткрытый от удивления рот, щекочет нёбо кончиком языка, ласкает, покусывая, мягкие губы и не отстраняется. У Хосока предательски дёргается член, когда он слишком отчетливо слышит звук приближающихся шагов и судорожно думает: разве Джин не был тут с самого начала? — Юнги, — Хосок словно наяву видит, как Сокджин встаёт в свою излюбленную позу сахарницы, уперев руки в бока, и воинственно хмурит брови, моментально становясь похожим на очаровательного разозлённого хомячка. — Сокджин-и, не начинай, — Юнги посмеивается, соблазнительно понижая голос, и бархатно мурлыкает, — лучше посмотри, кто у нас тут такой раскрасневшийся, только что опробованный Чимином, сладкий и нежный, — Хосок чувствует, как Юнги ведет кончиками пальцев по его пояснице, постепенно опускаясь ниже, разводит ягодицы в стороны и бесстыже демонстрирует пульсирующую припухшую дырочку. Хосок тоненько всхлипывает — из неё всё ещё сочится свежая сперма, стекающая по бедрам, а Юнги продолжает ещё более греховно менять интонации, соблазняя: — Неужели тебе не хочется тоже попробовать? До Намджуна. Намджун тихо хмыкает, щекоча губы Хосока мягким дыханием, отдающим сладким сигаретным дымом, и отстраняется. Хосок только сильнее жмурится, боясь открыть глаза и осмотреться вокруг себя: он и так в ужасающе унизительном положении. Стоит на коленях, при всех, почти припадая грудью к кровати, бесстыдно обнаженным и всё ещё возбуждённым, и очевидно хочет следующего. Он понимает, чего ждет Юнги. Понимает как никогда отчетливо и резко. Собрав себя по крупицам рассыпавшейся храбрости, Хосок с некоторым трудом переворачивается на спинку, почти счастливо выдыхая — колени нещадно саднит — и просительно тянет: — Джинни-хён, — он смотрит на явно ошарашенного и стремительно заливающегося краской от шеи и до самой макушки Сокджина, — ты ведь не откажешь мне? — Я-я… я н-не… я… — Джин очаровательно заикается, беспомощно шевеля мягкими розовыми губками и моментально растеряв весь свой боевой задор. Его ушки горят красным, щечки тоже раскраснелись, он неловко теребит в пальцах край милого розового фартучка с рюшечками и отводит глаза, пытаясь не смотреть на чужие податливо разведённые ножки, возбужденный член, длинный, дрожащий и влажный от смазки, и часто вздымающуюся грудь, но его взгляд возвращается туда, словно примагниченный. Джин жалобно тонко тянет: — Джун-а… — Не смущайся, принцесса, — Намджун мягко негромко смеётся, лукаво глядя на совершенно растерявшегося Сокджина, и соблазнительно тянет, нежно поглаживая Хосока по щеке костяшками пальцев и заправляя ему за точно такое же красное, как у Джина, ушко выбившуюся мягкую прядку: — Разве мамочка откажет такому очаровательному малышу? Застенчиво порозовевший Хосок не может не заметить, как Джин едва уловимо вздрагивает на это прозвище и смущается ещё сильнее, и это уже заставляет смутиться его самого. Но ему так сильно хочется, он так сильно возбуждён, что он всё же не брезгует подсказкой Намджуна: Хосок прогибается в спинке, демонстрируя тонкую талию и изящный изгиб, ведёт ладошкой по своему животу, медленно поднимаясь выше, к жаждущим ласки чувствительным сосочкам, склоняет голову к плечу и робко тянет подрагивающим от смущения, неловкости и возбуждения голосом: — Пожалуйста, мамочка? Хосок стеснительно смотрит на окончательно смутившегося Джина, трогательно прижавшего к груди ладошки, и плавно ведёт пальчиками вдоль своих бёдер до самых коленок, пока не подхватывает под ними, поддерживая себя. Тёплые ласковые пальцы Намджуна, поглаживающие его по щеке, вселяют уверенность, и Чон медленно и смущённо, но вполне уверенно продолжает себя демонстрировать. Одной рукой он обнимает свои ножки, а вторую опускает ниже, касаясь самыми кончиками пальцев краев покрасневшего растянутого входа. Смазка и сперма совсем смешались, и пусть Хосок этого не видит, он прекрасно ощущает эту густую порочную смесь. Смущение покалывает на кончиках пальцев, заставляет краснеть, но Сокджин смотрит так внимательно, так жадно, и это представление только для него, Хосок не может прекратить. — Только посмотри, как быстро он научился, — Юнги насмешливо коротко присвистывает, и Хосок невольно бросает в его сторону беглый взгляд: Мин вальяжно развалился на краю дивана и мягко поглаживает по попке деликатно устроившегося на его коленях Чимина, и это, наверное, первый раз, когда Хосок видит Чимина таким смущенным, послушным и даже застенчивым. Недалеко от них примостилась другая пара, и от глаз Хоби не скрывается смущённый румянец, заставивший золотистую медовую кожу Тэхена потемнеть на скулах, и осторожно поглаживающую его бедро ладонь Чонгука. Юнги мурлыкает, притиснув сладко ахнувшего Чимина чуть ближе к себе: — Покажи нам, как хорошо ты принимаешь в себя четыре пальца, Сокк-а. Его приказ звучит пусть просто, почти обыденно, но властно — подчиниться очень легко и приятно. Хосок на пробу вводит в себя два пальца и этого оказывается мало, настолько непривычно мало, что он недовольно хнычет и быстрее добавляет третий, а после и четвертый. Теперь туго, полно и хорошо, но так неглубоко, что просто несправедливо. — Мне так мало, мамочка, — Хосок жалобно поскуливает, разводя дрожащие ножки пошире, и не сдерживает катящиеся по румяным щечкам крупные слёзы — Намджун бережно собирает их пальцами, словно драгоценные бусинки. — Твоему малышу так мало, и он так сильно хочет кончить… Мне очень нужно, чтобы мне помогли, пожалуйста, мамочка… — Умница, котёнок, — бархатный шёпот Намджуна обжигает чувствительное ушко, он тихий и вкрадчивый, и звучит только для Хосока, — а теперь попроси его сделать тебе так сладко, как может только он. Хосок легко подчиняется этому сводящему с ума дьявольскому шёпоту. Он продолжает сладко поскуливать и беспомощно трахать себя кончиками пальцев — у Хосока тонкие, изящные и не слишком длинные пальчики, и они совсем не могут достать достаточно глубоко, а мизинчик постоянно выскальзывает, и это вызывает внутри чувство отчаянной беспомощности. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, — Хосок срывается на сбивчивый шёпот и почти не играет, ему действительно так невозможно хочется ощутить в себе член Джина, — мне так холодно, меня уже так долго никто не трогал, и мне так нужны твои руки, мамочка. У меня дрожат ножки, мамочка, мне тяжело держать их на весу, а они так хорошо разместятся на твоих плечах… Ты же не откажешь своему любимому ребёнку, правда, мамочка? Сокджин совсем теряется, красный и возбуждённый, он подходит ближе медленно, словно зачарованный, и нежно смыкает пальцы у Хосока на лодыжках. Он медленно гладит их, очерчивая большим пальцем выпирающие косточки, легонько щекоча стопу сбоку, а потом решительно закидывает стройные ножки к себе на одно плечо. Хосок стонет от одного только того, что его ноги с лёгкостью помещаются на одном плече Джина. — Раз малыш так просит, — Джин говорит высоким, сбивчивым и возбужденным голосом, едва управляя им, и это вызывает в Хосоке чувство гордости, — то мамочка обязательно сделает. — Пиздец разврат, мамочки мои, блядюшник — жесть, — откуда-то сбоку раздаётся невнятный, подозрительно высокий голос Чонгука и сразу же звуки агрессивного шиканья от Тэхена и Чимина, но забавная фраза немного разряжает обстановку и сбивает градус смущения. Хосок и сам мягко хихикает, слыша короткий смешок Джуна и видя, как вздрагивают в улыбке уголки губ Джина, и неторопливо заводит одну руку за голову, находя широкую крепкую ладонь Намджуна и переплетает их пальцы. Вторую ладошку Чон тянет к Джину и нежно просит: — Мамочка, ты поцелуешь меня? — Хосок быстро проходится по губам языком, надувает их и капризно игриво тянет: — Пожалуйста, мамочка, малыш так хочет твой ласковый поцелуй. — Конечно, ласточка, — Джин нежно воркует и мягко наклоняется вперёд, прекрасно зная, что не встретит никакого сопротивления — у Хосока достаточно хорошая растяжка, чтобы с лёгкостью сложиться пополам. Он нежно прижимается к его губам и тот невольно стонет в поцелуй: губы Джина ещё мягче, чем у Намджуна, безупречно шёлковые, невероятно сладкие и невозможно вкусные. Они целуются увлечённо: то глубоко и влажно, то совсем невесомо и нежно, трутся носиками и сладко постанывают в поцелуи. Хосок тоненько невнятно поскуливает, ёрзает, с сожалением отрываясь от очередного нежного поцелуя, и сладко просительно выдыхает: — Мамочка… Джин… пожалуйста… — Тише, маленький, — Сокджин нежно чмокает его в самый уголок губ и заводит одну из рук к себе за спину, пытаясь справиться с непослушными тесемками. Когда ему это всё-таки удаётся, он ещё некоторое время неловко возится с брюками и, наконец, расстёгивает ширинку. — Мамочка о тебе позаботится. Хосок наконец-то чувствует, как к нему снова прижимается влажная сочная головка — достаточно крупная, гораздо крупнее, чем у Чимина, и сладко стонет, откидывая голову назад и обнажая беззащитную шею. Намджун беззастенчиво пользуется ситуацией и Хосок оказывается в ласковом коконе из двух тел: Джун ласково целует его в шею, мягко прикусывает нежную кожу под самой линией челюсти, прихватывает её губами, оставляя мгновенно порозовевшие метки, влажно ведёт языком по острым выступающим ключицам, гладит кругленькие плечи и набухшие, измученные ласками сосочки, а Джин бережно подхватывает под разведённые бёдра и плавно начинает двигаться внутри, практически удерживая Хоби на весу. Хосок стонет, он тает от ощущения крепкого захвата чужих пальцев, от прикосновений невероятно нежного, непривычного Джуна и нервно вздрагивает на каждое глубокое проникновение. Второй раз, после аккуратного и нежного Чимина кажется чем-то более острым и ярким: член Джина длиннее и крупнее, чем у Чимина, хотя и не сравнится с исполинским размером Намджуна, он проникает куда глубже, куда чувствительнее и сильнее. Пульсирующие края растянутого входа немного раздражены, и от того Хосок еще больше реагирует не только на толчки, но и просто на движение — скольжение отдаётся во всём теле. Сокджин все еще осторожничает, примеряется, чтобы принести не боль, а удовольствие — это доходит до Хосока не сразу, но когда он понимает, то не может сдержать громкого и совершенно разбитого стона. — Нравится? — Намджун довольно сладко мурлычет и всё же с неохотой отрывается от испещрённой метками и следами укусов шеи, плавно поднявшись и прижав к послушно распахнувшимся губкам тяжёлую бархатную головку. — Так должно быть ещё лучше, давай, куколка, поработай для меня своим милым ротиком. Джун мягко похлопывает его по щеке, как послушного щеночка, и Хосок охотно открывает рот шире, пропускная в глотку твёрдый вкусный член. В отличии от Чимина, Джин подстраивается под движения Намджуна, и теперь они трахают его синхронно и ритмично. Член проникает в горло как по маслу, толкается в глотку, полностью заполоняя и растягивая нежные стеночки — дышать получается с трудом и через раз, потому что Джин наконец перестаёт чрезмерно нежничать и двигается резко, подражая Намджуну. — О-о-х, — Сокджин длинно сладко стонет и подтягивает одну его ногу выше, а вторую опускает себе на бедро, тем самым меняя угол проникновения, — в тебе так хорошо, моя жемчужинка, мамочке так хорошо, так сладко, я давно никого не любил так, как тебя. — Люби-и-ил, ну надо же, Джи… — Юнги насмешливо фыркает, явно собираясь расхохотаться, но осекается и немного удивлённо мычит — Чимин затыкает ему рот поцелуем, не позволяя выдать очередную колкость, и, кажется, Мин не имеет ничего против такого обмена, потому когда он снова говорит, его голос звучит куда мягче и медовее: — Трахни его пожёстче, хённ-и, он любит грубость. Хосок непроизвольно сжимается, и боясь, и предвкушая очередной сочный удар по ягодицам, но его не следует. Вместо этого Сокджин осторожно гладит его ступню и невыносимо нежно целует в выпирающую косточку. Даже Намджун останавливается и неохотно выходит из его послушного рта, чтобы тут же опуститься и прильнуть горячим поцелуем, прежде чем спросить: — Я кончу тебе на лицо, малыш, хорошо? — Пожалуйста, п-папочка, — Хосок беспомощно разбито хныкает, совсем не контролируя свой язычок, но даже сквозь всё ещё текущие слёзы он видит, как у Намджуна распахиваются и темнеют глаза, а когда сбоку раздаётся пошлый присвит, кажется, Чонгука, до Хоби наконец доходит, что он сказал. Он смущённо всхлипывает, как никогда желая отвернуться и спрятать стыдливо покрасневшую мордашку, но тёплое чувство доверия и привязанности заставляет его продолжать смотреть, несмотря на смущение, и сбивчиво прошептать: — Я так хочу этого, папочка, пожалуйста, папочка-папочка-папочка! — Да, папочка, — Джин сладко мелодично урчит, кинув на поражённо застывшего, но определённо безумно возбуждённого Намджуна длинный сладкий взгляд из-под густых чёрных ресниц, проходится по влажным розовым губкам длинным язычком и нежно тянет, слегка замедлив ритмичные толчки бедёр: — Посмотри, папочка, ты так нужен нашей маленькой бусинке. И мамочка нужна, правда, бусинка? — Джин воркует, как самая нежная голубка, и снова плавно наклоняется, ласково прижавшись к губам всхлипывающего Хосока и заставляя его застонать от изменившегося угла проникновения. Но на этот раз Джин не возвращается к прежнему положению, а замирает всего в нескольких сантиметрах, почти прижимаясь своей щёчкой к чужой, снова поднимает на Намджуна глаза и сладко усмехается: — Давай, папочка… В рычании, которое срывается с губ Джуна, нет абсолютно ничего человеческого, когда он понимает, что ему предлагает Джин. Задрожавший Хосок тоненько скулит, жмётся поближе к груди Джина и послушно высовывает длинный розовый язычок, опустив ресницы. Джин, не отрывая взгляда, делает так же, и их языки соприкасаются кончиками. Джун стонет почти обреченно: — Блять. Ему хватает всего несколько резких, почти грубых движений крепкого кулака, чтобы кончить, и Хосок с Джином сладко стонут в унисон, подставляя мордашки. Джун кончает много и сильно, густая горячая сперма попадает на раскрасневшиеся щеки, на послушно приоткрытые губки и высунутые языки. Последние капли все ещё порыкивающий Джун выдаивает прямо в просительно распахнутый ротик Хосока, а затем снова застонавшие Хосок и Джин жмутся друг к дружке ещё ближе и глубоко, влажно целуются. — А теперь — кончай, — голос Намджуна кажется ещё более хриплым, ещё более греховным и пробирающим, чем обычно, и Хосок дрожит и судорожно сжимается, даже несмотря на то, что не уверен, к кому из них именно относятся его слова. Сокджин тоже теряется, всхлипывает, остановившись на мгновение, а после начинает с силой двигать тренированными бёдрами, вбиваясь, и нежно переплетая пальчики со стонущим Хосоком — они мгновенно подчиняются приказу лидера, словно два послушных щеночка, и от одного только этого хочется заскулить. Джин совсем сладко и безумно мелодично стонет, заполняет Хоби до краев, не останавливаясь, и утягивает его в глубокий нежный поцелуй, дрожа от оргазма. Поскуливающий в чужие пухлые губы Хосок тоже кончает, но не сразу понимает это: перегруженное ласками тело отказывается подавать в мозг верные сигналы, а накрывающий волнами оргазм просто отключает его окончательно. В себя получается прийти не сразу и наплывами. Хосок чувствует, что приятная тяжесть тёплого мягкого тела исчезает, чувствует, как его бережно вытирают и осторожно переворачивают на бок. Он слабо хнычет, когда понимает, что в его шею тычутся чьи-то мягкие губы, а бока гладят горячие сильные ладони. Хосок пытается разлепить глаза и увидеть, что происходит вокруг него, но даже когда он все-таки с трудом поднимает тяжёлые веки, то видит лишь темноту. — Ты заслужил немного наказания, котёночек, — Хосок слышит, как мягкий, бархатный шёпот Юнги обжигает его ушко — этот голос он узнаёт всегда и везде, не спутает ни с кем, — поэтому я завязал тебе глаза. Тебе придётся угадать, кто будет третьим, Сокки. — Третьим?.. — всё ещё мелко подрагивающий после очередного оргазма Хосок тонко невнятно тянет, но его вопрос больше похож на жалобное поскуливание. — Ты же не думал, что мы закончим так просто, жемчужинка? — Юнги ухмыляется — это ощущается в его интонации, насмешливой и хлесткой, в едва слышном смешке, но Хосок все равно робко тянется ладошкой к чужому лицу, чтобы убедиться. Мин не отстраняется, он разрешает провести пальцами по гладкому подбородку, полной нижней губе, а после и по верхней. Там действительно змеится длинная горячая ухмылка. Юнги говорит, и Хосок забывает, как дышать, когда под его пальцами движется этот невероятно соблазнительный рот: — Если ты угадаешь, кто сейчас будет тебя вылизывать, то я, так и быть, выполню твоё желание. Если нет… Юнги не заканчивает предложение, но Хосоку это и не нужно. Он судорожно сглатывает и пытается понять: как, черт подери, он должен угадать мембера по языку в заднице, будь они знакомы хоть двадцать лет? — Х-хорошо, Юнги-хён, — и всё же, Хосок тоненько сглатывает, судорожно облизнувшись, и послушно кивает, переворачиваясь. Он упирается в диван подрагивающими коленями и ложится грудью на подушки, высоко вскидывая бёдра и податливо прогибаясь в спинке. Живот невольно поджимается от возбуждения, дыхание сбитое, а сердечко бьётся так сильно, что, кажется, вот-вот выскочит из-под рёбер. Его никогда никто не вылизывал, и Чону интересно, каково это — каково почувствовать в своей растраханной, но все ещё жадной и возбужденной дырочке ловкий влажный язык, насколько это будет отличаться от пальцев и члена. Хосок давит желание поёрзать, но невольно вздрагивает, когда к нему наконец прикасаются: — Ах! Повязка на глазах заставляет его ощущать себя ещё более беспомощным, обостряет каждую эмоцию, каждое прикосновение — Хосок дрожит, когда чувствует, как его бёдра властно сжимают длинные сильные пальцы, безжалостно надавливая на чувствительное уязвимое местечко с внутренней стороны. Чон кусает губы, тычется мордашкой в подушки и задерживает дыхание: чужие пальцы сминают мягкие бедра, поглаживают их ласкающими движениями, а затем неторопливо, но неумолимо скользят выше, раздвигая круглые раскрасневшиеся ягодицы и открывая роскошный вид. Хосок слышит сзади насмешливый пошлый присвист и краснеет почти до слез — с повязкой едва отпустившее было смущение накрывает его с новой силой. Впрочем, Хоби быстро забывает об этом, когда наконец чувствует язык: влажный, мягкий и безумно гибкий, он неторопливо проходится по его дырочке, бессовестно слизывая чужую сперму, а затем прищёлкивает по ней самым кончиком, заставляя Хосока по-девчачьи пискнуть и свести коленки. Он слышит негромкий хрипловатый смешок, отметив краем сознания, что голос кажется довольно высоким, и чувствует на себе горячее спокойное дыхание, а затем только тонко скулит на одной ноте, потому что бесстыжий и, как оказалось, невозможно длинный, сильный язык одним плавным движением толкается прямо в внутрь с пошлым влажным хлюпаньем. Думать о том, чей именно язык делает ему так пошло, так унизительно, до дрожи хорошо — не получается. Хосок не сдерживает тоненькие тихие всхлипы и сжимает пальчики, понимая, что падать ниже уже некуда, потому что он уже там, на самом дне. Дне удовольствия и жажды, охватывающего тело жара, резонирующего во всех клеточках возбуждения, и с каждым ловким, сильным толчком гибкого языка Хосоку всё больше хочется остаться на этом дне. Ему остро хочется, чтобы пальцы, осторожно сжимающие и фиксирующие его дрожащие, испещрённые синячками, засосами и следами от укусов мягкие бёдра, оказались внутри, безжалостно массируя простату самыми подушечками и возвращая это восхитительное чувство растяжения. После того, как он испытал ни с чем не сравнимое чувство наполненности, после того, как понял, как хорошо ощущается большой, горячий член, языка так издевательски мало. Так приятно и так недостаточно. Но кто-то, Хосок так и не может понять кто, продолжает играться с его попкой, и мысли от этого тяжелеют и вязнут, оставляя лишь липкое, сладкое возбуждение. Хосок чувствует неторопливые, плавные движения гибкой мышцы, дразнящие пульсирующую от возбуждения дырочку и легко проникающие внутрь самым кончиком. Его ласково прикусывают за одну из ягодиц, сминают другую и нежно прижимаются пухлыми влажными губами напоследок. Хосок судорожно сжимается, краснея и давя в себе желание поёрзать, когда чужие пальцы разжимаются, а приятное ощущение горячего неторопливого дыхания исчезает. Он выставлен напоказ так бесстыдно, так развратно, и это чертовски заводит — подчиняться, не имея ни малейшего представления о том, что будет дальше. Чон издаёт короткий судорожный писк, когда чувствует следующего — сильные, властные пальцы сминают его бедро, почти обхватывая его, и рывком подтягивают к себе, заставляя прогнуться и вскрикнуть. Вскрик перерастает в беспомощный, дрожащий стон, потому что, о, боже, на этот раз с ним не нежничают. Горячий, влажный язык двигается сильно и даже грубо, размашисто лижет судорожно пульсирующую дырку, скользит внутрь резко и сильно, буквально трахая её с каждым толчком. Болезненно красный, влажный и измученный член, тяжелый, налитый кровью, и такой абсолютно бесполезный сегодня, прижимается к низу живота на каждый толчок, и Хосок почти плачет, потянувшись к нему дрожащими пальчиками, но он чувствует, как в его волосы резко вплетаются чужие сильные пальцы и грубо дёргают, обрывая на половине движения. — Кто сказал, что можно, шлюха? — это голос Юнги, грубый, властный, и первая мысль, появившаяся в голове скулящего Хосока — вылизывает не он. Теперь он практически уверен, что это Намджун. Толчки внутри уверенные, сильные и умелые, без лишней нежности, мягкости и ласковых влажных поцелуев. Его вылизывают с напором и явным удовольствием, грубо разводя в стороны раскрасневшиеся ягодицы, лаская пульсирующие края не только языком, но и дразнящими прикосновениями крупных пальцев. Чувствительная натертая кожа от такого приятно покалывает. Когда отстраняются в третий раз, Хосок просто забывает считать. Движения и ласки слились для него в единое, тёмное жгучее удовольствие. Не важно, что он скажет, не важно угадает или нет — его ждет наказание. И это наказание он хочет всеми силами. Тот, кто сейчас ест его задницу — очень упорный, словно голодный: он с пошлыми звуками всасывает кожу, покусывает, шлепает дрожащие бедра и утробно довольно порыкивает. Рык напоминает одновременно и Юнги, и Тэхёна, но Хосок совсем не может об этом думать. Он по-сучьи вертит задницей, насаживаясь на острый язык, и хнычет, практически объезжая чужое лицо — он чувствует, как чужой нос задевает ложбинку между ягодиц на особенно размашистых движениях. Ему нравится, безумно нравится, но этого так чертовски мало, так пусто внутри. — Оппа, оппа, оппахён, пожалуйста, трахни меня, мне так мало, так пусто, так не хватает твоего члена, — Хосоку уже не стыдно. Он разводит колени в стороны (завтра на них будут синяки и ссадины), прогибается в пояснице, выпячивая попку, и жалобно просит, пока его продолжают трахать языком и дразнить края дырочки пальцами. — Кого именно ты просишь, шлюшка? — голос Юнги заинтересованный, почти мягкий, и доносится совсем близко. Хосок жалко, высоко скулит на одной ноте: — Всех. — Мне нравится, что он называет меня оппой, — Хосок чувствует, как гибкий длинный язык выскальзывает из него, как горячее дыхание обжигает влажную от слюны кожу и замирает, потому что голос — охрипший, густой, оттого напомнивший ему Юнги или Тэхёна — очевидно принадлежит… Чонгуку? Хосок всхлипывает, зарывшись лицом в подушки и дрожит, а затем, презирая себя, прогибается чуть сильнее, подставляясь макне. Сильные пальцы жестковато сминают его бёдра, и Хоби слышит нежное мурлыканье застенчивого младшенького донсена, фактически выросшего на его глазах: — Я хочу трахнуть его тугую влажную дырочку. Можно, хён? В голосе Чонгука сквозит послушание, несмотря на грубость слов, да вот только Хосок знает, что спрашивает макне вовсе не его. Каким бы своевольным Чонгук не казался, Юнги и Намджун были теми единственными, кого он слушался беспрекословно. Теми единственными, к кому он всегда обращался за разрешением. — Конечно, Чонгукки, — голос Юнги насмешливый, обволакивающий: Хосок невольно скулит, когда чувствует, что его подбородок сжимают цепкие сильные пальцы и чувствует на губах горячее неторопливое дыхание. — Разве хёны могут тебе в чем-нибудь отказать? Эта маленькая шлюшка с удовольствием обслужит ещё один крепкий член, правда, Хосокки? Хосок беспомощно невнятно хнычет, слишком возбуждённый и потерянный, чтобы нормально формулировать слова в предложения и думать об этом, но, кажется, Юнги это и не нужно. Горячие пальцы небрежно поощрительно треплют его по щеке, словно послушного щенка, зарываются в растрепанные волосы, грубовато сжимая и оттягивая, а затем отпускают, напоследок оглаживая подушечками послушно приоткрытые припухшие губы. Он давится вскриком, когда чувствует, как к его жадно пульсирующей дырочке снова прижимается крупная головка и слышит сладкий, мелодичный голос Кукки: — Спасибо, хён. Хосок всхлипывает. Когда он трахал Чонгука, тот говорил это именно ему — «спасибо, хён», своим нежным, мелодичным высоким голосом, легко срывающимся на милое поскуливание, сладко выгибался и послушно разводил ножки, подстраиваясь под чужой жёсткий темп. Теперь они поменялись. Теперь Хосок стонет от движений внутри себя, как в издевательство — медленных, сильных и плавных. Теперь Хосок хочет выстанывать «спасибо, оппа» и подмахивать бёдрами, чтобы насадиться на крупный тяжелый ствол по самые яйца, до гулкого влажного шлепка кожи о кожу. Теперь всё кажется идеальным и на своих местах. И всё же, всё же, ему хочется попросить. Хочется умолять двигаться быстрее, жёстче, отодрать его хорошенько, как последнюю блядь, и наполнить горячим тягучим семенем. Вместо готовых сорваться смущающих слов, Хосок припадает грудью и плоским животиком к дивану и приподнимает упругую мягкую задницу. Он чувствует, как Чонгук двигается, меняя позицию и довольно урчит — теперь он нависает, с удобством сжимая в ладонях ягодицы Хосока и раздвигая их в стороны для проникновения. Но темп не меняется, он все такой же медленный и издевательский, и от этого хочется плакать. — Нашей шлюшке мало? — спокойный, уверенный голос Юнги звучит совсем близко, около ушка, опаляя его горячим дыханием. Он похож на путеводную нить, нерушимый источник контроля: как бы глубоко Хосок не проваливался в удовольствие, как сильно бы не терял себя, хриплый низкий голос Юнги всегда забивается в его уши, заставляя беспрекословно слушаться. Юнги нежно мурлыкает: — Скажи, малышка, тебе мало? Хосок высоко хнычет на обращение и пытается насадиться на член Чонгука, но ему этого не позволяют делать. — Пока ты не скажешь, всё так и останется, — Юнги практически воркует, и бархатные переливы его баритона окутывают все тело Хосока, как дурманящий дым от травки. Мин невесомо играется с повязкой у него на глазах, нежно оглаживает горячую влажную щечку, скользит по аккуратному острому носику и поглаживает кругленький подбородок. — У меня есть одна идея, как сделать тебе ещё лучше, но я не смогу ничего приказать другим, пока ты не попросишь меня. — П-пожалуйста, — Хосок просит сладко и послушно, не раздумывая и мгновения, застенчиво опустив глаза. Все внимание группы сейчас сосредоточено на нем: он слышит перешептывания Чимина и Тэхёна, звуки влажных поцелуев Намджуна и Джина, ощущает в себе член Чонгука и чувствует прикосновения Юнги на лице. Сейчас он — центр этой грёбаной вселенной внутри их гостиной. Поэтому он повторяет еще раз, капризно надув губки и демонстративно хныкая, пытаясь игнорировать сладкое чувство, сжимающее низ его живота в ответ на унижение: — Пожалуйста, оппа, я хочу то, что ты мне позволишь. Повязку с него срывают одним легким движением, и Хосок щурится несколько секунд, привыкая обратно к свету. Когда он снова нормально открывает глаза, то видит сидящего рядом на корточках Юнги, с лукавой кривоватой ухмылкой поигрывающего куском ткани. Хосок не знает, как сейчас выглядит со стороны, но уверен, судя по голодному, довольному взгляду Мина, что невероятно нуждающимся, мокрым и затраханым. Этого мало, ему хочется совсем потерять связь с реальностью. И он просит еще раз: — Пожалуйста, Юнги-оппа, мне так надо чтобы ты дал мне всё. Мин на это улыбается: широко и легко, своей самой очаровательной десневой улыбкой, растопившей так много сердец, так невинно, словно перед ним арми, которая подарила ему венок из цветов. Хосок чувствует, как все тело сотрясает дрожь предвкушения, и не ошибается: — Твою жадную дырку сегодня так часто трахали, а ты всё ещё просишь ещё, словно течная сука, — припухшие, красиво очерченные губы Юнги кажутся невозможно вкусными и сладкими, как и мелькающий между ними кончик очаровательно розового языка, но его голос теряет всякий намёк на сладость или привычное лукавство. Он низкий, почти вибрирующий, глубокий и грубый, и этот откровенно мужской хриплый баритон настолько контрастно выглядит на фоне нежного лица Юнги с изящными плавными линиями и кошачьим прищуром тёмных глаз, что Хосоку хочется дрожать и хныкать ещё сильнее. Мин сжимает чужой кругленький подбородок в пальцах, крепко фиксируя чужую голову, и его хватка грубая, на грани болезненности. Хосок едва слышно скулит, а Юнги растягивает свои милые губы в хищной, почти пренебрежительной усмешке и бросает: — Или ей просто мало одного члена? Ты такая жадная сучка, Хосокки. И тебе так чертовски нравится, как с тобой обращаются, правда? Как с симпатичной безмозглой игрушкой, готовой на все, лишь бы услужить, — Юнги наклоняется к Хосоку вплотную, не сводя с него немигающего взгляда практически чёрных глаз и обжигая губы горячим дыханием. Горячие волны унижения и возбуждения охватывают Чона целиком, и он тоненько всхлипывает, судорожно сглатывая слюну, но не решаясь отвести слезящиеся глаза от тёмного, восхитительно опасного взгляда Юнги. Хосок слышит чей-то судорожный выдох, а может и несколько, но он слишком сосредоточен на таком непривычном и таком невозможно, ошеломляюще горячем хёне. Юнги даже не думает отворачиваться или отводить взгляд, когда небрежно властно бросает: — Тэ, ко мне. Маленькая шлюшка оседлает сразу два члена, да, Хосокки? Может быть, это наконец-то удовлетворит твою развратную дырку. Обслужишь наших милых макне хорошо, и тогда, так и быть, я, возможно, подумаю над тем, чтобы позволить тебе прикоснуться ко мне. Хосок бездумно послушно кивает и плачет: он чувствует слёзы на лице, как они собираются в уголках глаз и скользят вниз по красным щекам — настолько горячим, что Хоби кажется, что влага вот-вот зашипит и начнёт испаряться. Он хочет, как же он хочет, чтобы Юнги воспользовался им после всех, чтобы кончил внутрь, чтобы насладился тем, как его подготовили остальные для него. Чонгук поднимает Хосока легко, словно он ничего не весит — его сильные крепкие пальцы сминают чувствительную кожу приятного, золотистого оттенка, и Хосок дрожит — и так же легко, без посторонней помощи усаживает себе на колени, умело придерживая член, чтобы тот плавно скользнул внутрь разработанной попки. От проникновения, такого сладкого, такого точного и полного, всё тело Чона пробивает крупной дрожью — в этой позе, с этого ракурса особенно отчетливо получается ощутить, насколько же хорошо он разъёбан, насколько хорошо его дырка приспособлена под мужчину. Скулящий стон срывается с губ с ожидаемой громкостью. — Тэ, — Юнги звучит совсем близко, буквально в паре шагов, но Хосок не смеет развернуться и посмотреть, лишь кусает губы и сжимает в пальчиках надёжные широкие плечи Чонгука. В баритоне Мина скользит усмешка, и от этого Хоби судорожно высоко сглатывает: — эта шлюшка уже ждёт тебя. Или тебе нужна помощь сладкого ротика Чиминни? — Нет, — Тэхён звучит сипло, загнанно — его и без того невозможно густой и низкий голос приобрёл совершенно роскошные, хрипловатые бархатные переливы, от которых по коже бегут крупные мурашки, — нет. У меня стоит ещё с того момента, как ты приказал ему подготовить себя. Юнги на это смеется — его смех короткий и отрывистый, Хосок всхлипывает, чувствуя, как широкая, горячая ладонь жестко опускается на его задницу. Хоби уже знает это чувство, знает, что это руки Юнги, потому что его моментально пронизывает возбуждением, точно так же, как когда хён перегнул его через своё колено и выпорол. Удар провоцирует нагнуться ближе, прогнуться в спине, чтобы подставить попку под ещё один восхитительно умелый удар, под жадное прикосновение. Но вместо этого он чувствует, как в его растянутую вокруг члена Чонгука дырочку ловко проскальзывают фактурные длинные пальцы с крупными костяшками: они умело скользят внутри, растягивая и подготавливая его для ещё одного члена. Восхитительное ощущение глубокой, практически чрезмерной наполненности накрывает его с головой, а ведь это всего лишь пальцы, пусть даже и пальцы Мин Юнги. Они двигаются плавно, методично, без лишней спешки: к одному добавляется второй, а после и третий. Хосок не позволяет своему телу напрячься, он послушно обмякает, расслабленно уткнувшись горящей мордашкой в упругий сгиб плеча макне и слабо дышит, через раз забывая, что ему это нужно, и изредка подрагивая на особенно глубокое проникновение или неторопливое поглаживание Чонгука по бёдрам и талии. — Нравится, Хосокки? — смешок Юнги сливается с дрожащим стоном Хосока, потому что попадает как раз на проникновение четвёртого пальца. — Нравится, что хён разрабатывает твою развратную растраханную дырку так осторожно, словно она ещё ни разу не принимала в себя член? Или, может, ты разочарован и хочешь, чтобы тебя драли как последнюю шлюшку, которой ты и являешься? Хосок жалобно стонет и отворачивается, пряча влажный от слёз взгляд. Он хочет всё: чтобы его любили, чтобы его душили, крепко сжимая тоненькую шейку в длинных пальцах, чтобы его отшлёпали, а после нежно зацеловали все красные следы и отметины. Он просто хочет дать, и не важно, как и кто его будет брать. Поэтому, когда пальцы убирают, он мелко подрагивает в предвкушении. Пальцы (даже если это пальцы Мин Юнги) не такие толстые, как член, не такие цельные, они не пульсируют, они двигаются хаотично. Пальцы — совсем не то же самое, что сочный и вкусный член, и в условиях, когда трахают, это имеет единственно важное значение. — Тэ-тэ, — Чонгук зарывается носом в растрёпанную макушку, довольно фыркнув, и мелодично мурлыкает: — Давай, не бойся. Джин-хён хорошо разработал эту попку, он готов, — макне издаёт короткий хрипловатый смешок, прижимает его поближе и тычется в шею, шумно вдыхая запах и лениво прихватывая уже разукрашенную чужими метками кожу зубами. Он покрепче перехватывает Хосока за талию и за бёдра, придерживая, и тот невольно всхлипывает — хватка у Кукки безумно крепкая, всё его тело так и пышет молодым здоровым жаром и силой, и Хосок понимает, что совсем не может потягаться с мужчиной, которого помнил застенчивым мальчишкой. Горячее ровное дыхание обжигает, сильные татуированные пальцы властно сминают упругую, раскрасневшуюся от ударов ягодицу, и Хоби непроизвольно вздрагивает, когда чувствует, как со спины к нему прижимается другое тело. Тэхён мягче, слабее — в нём нет этой безупречной тренированной твёрдости и безумного жара, но он всё ещё горячий, как печка, у него широкая удобная грудь и длинные ловкие пальцы. — Не бойся, Хосокки, — грудной, низкий баритон Тэхёна обжигает уши и заставляет судорожно бьющееся сердечко трепетать ещё больше. Чон всхлипывает, когда его талию крепко сжимает ещё одна рука, и прерывисто выдыхает, когда чувствует, как к его наполненной, туго растянутой вокруг толстого и длинного члена макне, который тот тоже, кажется, блять, качает, дырочке прижимается ещё одна крупная головка, горячая и влажная от выступившей смазки. Тэхён игриво проводит ловким длинным языком вдоль кромки чужого красного ушка, сжимает в зубах мочку и мягко мурлычет: — Оппы будут нежными со своей сладкой малышкой. Хосок давится жалобным хныканьем, вскрикнув, и срывается на длинное высокое поскуливание, закатывая глаза и судорожно цепляясь пальчиками за крепкие напряжённые плечи Чонгука, потому что Тэхён, что бы он там не говорил, не нежничает: он входит плавным умелым движением, натягивая влажную дырку на два горячих толстых члена. Хосок скулит и плачет, дрожа и не скрываясь — ему так хорошо, что он не может себя контролировать, не может контролировать свои эмоции, он может только принимать, приниматьприниматьпринимать, так много, как ему позволят. Чонгук и Тэхён все же замирают, натужно рыча и срываясь на судорожные хриплые вдохи, позволяя ему привыкнуть, но его прошивает волной возбуждения, когда он видит, как Тэ тянется через его плечо, хватая Гукки за подбородок тонкими длинными пальцами и решительно прижимается влажными вишнёвыми губами к приоткрывшимся от удивления губам макне. Первые несколько секунд Чонгук кажется ошеломлённым, но затем отвечает с горячным рвением, рыча и властно притягивая Тэхёна к себе за шею. Ким поддаётся ему с очевидным облегчением, очевидной податливостью, послушно открывая свой грешный горячий рот с вишневыми сочными губами. Они целуются влажно и грязно, постанывая от удовольствия, их языки развязно скользят между губами, и Хосок не может перестать смотреть, заворожённый их страстью, их любовью. Но они оба внутри него и не двигаются: два пульсирующих твёрдых члена распирают его до предела, так сильно, что, кажется его вот-вот может разорвать изнутри на сотню маленьких надежд. Ждать невыносимо — они всё ещё целуются, полностью увлеченные друг другом, и в этом скользит не высказанное признание, но Хосок терпел так долго, как мог. Ему неудобно, колени затекли, а свободные ладони парней на талии сжимаются так, что и не двинуться, но он всё равно начинает крутить бедрами. Он ослаблен, обмяк от возбуждения и неизбежной усталости, но его тело давно привыкло к нагрузке, привыкло выходить за свои пределы, и Хосок напрягает бёдра, чтобы немножко, совсем чуть-чуть приподняться, а затем снова опуститься, хныкая от отчаяния и скуля ничтожное: «Гукки, Кукк-а, Тэтэ, пожалуйста, пожалуйста». Он делает так несколько раз, дрожа от напряжения, пока Чонгук с практически физически ощутимым трудом не отталкивает Тэхёна и не смотрит на Хосока мутным взглядом. — Невыносимо, когда мы внутри и не трахаем тебя, малышка? — в сладком голосе скользит глубокая мужская хрипотца — Чонгук возбуждён настолько, что невольно сбивается на пусанский диалект, и от этого ноги подгибаются. За дерзость хочется врезать, но это звучит настолько горячо, настолько отличается от того малыша Кукки, к которому Хосок привык, что вместо этого он мягко тычется в крепкую шею и острую линию подбородка макне слепыми поцелуями, тихо поскуливая. Кажется, этого унижения оказывается достаточно, потому что Тэхён начинает двигаться. Сначала это мелкие толчки, осторожные, почти неощутимые, деликатные, как и сам Тэхён, но с каждым разом они все смелее, резче, опасно прекраснее. Чонгук присоединяется не сразу, но теперь, ощущая внутри себя движение двух членов — сдерживаться невыносимо. На второй план уходит любая боль, на второй план уходят любые мысли. Хосок дышит тяжело и сорвано — каждый вздох даётся ему с трудом, заставляет с силой приподнимать грудную клетку. Он сжимает ладошками широкие плечи Чонгука, находит ритм, в котором можно подмахивать и не соскользнуть с двух стволов, и теряется в том, сколько это длится — он просто плывет в удовольствии. Ему хорошо. Ему потрясающе. Слёзы снова начинают течь по лицу, они мешаются с выступившим потом, а тонкие пальчики соскальзывают с чужих плеч, потому что Чонгук тоже взмок и его тело влажно блестит в приглушенном свете, вызывая в Хосоке недвусмысленное желание вылизать крепкую шею, но у него нет сил. Все, что он может: вцепиться покрепче, с удовольствием царапая чужую кожу коротенькими мягкими ноготками и просто чувствовать, удерживая себя в одном положении. Тэхён двигается совсем остервенело — он сжимает двумя ладонями его талию, переплетая свои пальцы с пальцами Чонгука, и буквально насаживает Хосока сразу на обоих. Чонгук, впрочем, не отстает. Он пытается перехватить инициативу, и у него получается: Ким хорош, но с Чон-чёртовой-машиной-Чонгуком ему все же не сравниться ни в силе, ни в выносливости. Это похоже на соревнование, кто первый кончит, кто первым заставит кончить другого, и Тэхён пока ещё не очевидно, но поддаётся — Хоби чувствует, как тот сладко дрожит и сбивается на нежные, мягкие стоны с придыханием. Трение внутри невыносимо прекрасное, неравномерное, наполняющее и выбивающее из Хосока самые лучшие его звуки. Он берет ноты выше обычного и невольно думает о том, что хочет, чтобы их кто-то записал, чтобы потом незаметно вплести это в одну из их песен. — Такой разрушенный и миленький, — мягкий, нежный голосок Чимина звучит неожиданно, но он безупречно вплетается в переплетение стонов, рычания и судорожных вздохов. Хосок с трудом разлепляет слипшиеся от слез ресницы и поворачивает голову, тщетно пытаясь сфокусироваться на сладкой мордашке Пака и его мелодичном ворковании. Чимин легко опускается на диван рядом с ними, оперевшись маленькой изящной ладошкой о крепкое плечо Чонгука и приподнимается, нежно положив коротенькие милые пальчики на шею Хосока и притянув его голову. Слова срываются с его пухлых греховных губ сладчайшим мёдом: — Приятно, правда, Хосокки? Юнги-хён так щедр к тебе, так мягок… Тебе нравится, когда о тебе заботятся, хённи? Я вижу, что нравится, мне тоже. Теперь ты понимаешь, — Чимин ласково прижимается губками к самому уголку беспомощно приоткрытого рта Хоби, тщетно пытающегося сдержать стоны, вскрики и поскуливания, и лукаво мурлычет: — Разве мы теперь не похожи, Хосокки-хён? Разве теперь, после всех этих горячих, твёрдых членов внутри тебя, после всего этого, тебе захочется снова быть сверху? — Пак высоко, переливчато смеется, словно щебечущая птичка, и опускает веки, глядя в слезящиеся глаза хнычущего на одной ноте, дрожащего Хосока из-под густых тёмных ресниц. Он подносит лицо вплотную и сладко-сладко, насмешливо выдыхает прямо в чужие губы, почти задевая их своими: — Разве Юнги-хён не показал тебе, где твоё место, малышка? Хосок высоко, прерывисто выдыхает, подавившись очередным поскуливанием: два толстых, твёрдых члена движутся в нём в едином жестком ритме, безжалостно растрахивая дырочку, и он чувствует их жар, их пульсацию и упругость. Волна унизительного возбуждения пронизывает всё его тело, когда он понимает, и понимает болезненно отчётливо — он и правда превратился в… Чимина. В податливого, сладко поскуливающего и послушного Чимина, в любой момент готового подставить тугую влажную попку или умелый жаркий ротик на выбор, превратился в ненасытную, жадную блядь, которую раньше так обожал сам. Осознание собственного падения накрывает Хосока с силой девятого вала, и он кончает. Кончает медленно, с тихим, по-девчачьи высоким, уязвимым стоном, пачкая не только напряжённый рельефный пресс Чонгука, но и свой плоский животик. Он отворачивается от мордашки Чимина, крепко жмурится и пытается считать до десяти, чтобы остановить накрывающий волнами оргазм, но это ничерта не помогает — заскуливший Тэхён кончает ровно в этот же момент. Ощущение стекающей не только по его коже, но и по чужому, всё ещё находящемуся внутри члену спермы сводит с ума. Хнычущий Хосок продолжает подмахивать грубым глубоким толчкам, по инерции двигая бёдрами, двигается беспорядочно и жадно, и, несмотря на оргазм, возбуждение не спадает, и его собственный член, перепачканный в смазке и сперме, мило подпрыгивает на каждый толчок. — Авв, да у нас тут милая течная кошечка, — Чимин нежно-нежно воркует и ласково прикусывает горящее красное ушко Хосока. Он сладко шепчет — так, чтобы никто больше не услышал — и его пухлые мягкие губы почти задевают мочку: — Если примешь до Юнги еще и Намджуна, то побьёшь мой рекорд. Хочешь быть первым, Сокки? Хосок хочет. Обмякший член Тэхёна легко выскальзывает из его дырочки и становится так пусто — даже достаточно крупный член Чонгука не может полностью удовлетворить его в одиночку. Хосок знает, что нужно просто попросить. Он просил уже так много раз за сегодня, унижался, стонал, брал в рот, брал двоих, игрался со своими пальчиками и с вибратором. Не страшно, если он попросит еще раз, не страшно, если он обойдет Чимина в блядстве. Не страшно, если… — Лидер-оппа, — Хосок собирается с силами, продолжая прыгать на члене лениво откинувшегося на спинку дивана, ухмыляющегося Чонгука, и начинает говорить. Его голос звучит совсем иначе: выше, чем обычно, нежнее, слаще и капризнее, с кокетливыми нотками игривого эгьё: — Лидер-оппа, Хосокки сегодня так и не объездил твой вкусный член… — Воу, — бархатный, хриплый смех Юнги отзывается на коже приятными мурашками, и Хосок довольно вздыхает, когда чувствует, что Юнги поощрительно похлопывает его по дрожащему бедру, — наша маленькая жадная детка умеет говорить, а не только скулить и хныкать? Но говорить она умеет только сладкие просьбы, мм? Подожди, Джун, — Хосок не видит, но он понимает, что Мин останавливает Намджуна, и то, что сейчас прозвучит, им всем очень и очень понравится, — пусть эта ненасытная сучка расскажет нам, как она тебя хочет. Может быть, она еще не достойна получить твой член? — Ты хочешь устроить из моего члена гран-при? — Намджун хохочет, и его смех приятный, раскатистый и низкий. Он не отказывается, но и не заставляет. Хосок почти уверен, что его трахнут и без словесных прелюдий, но Юнги… Мин Юнги хочет — Мин Юнги получает, это буквально кредо их группы. И Хосок расскажет. Он останавливается, насаживаясь как можно глубже и немного ерзая, дрожащими руками цепляется за заинтересованно блестящего темными глазами Чонгука и выравнивается, добиваясь почти идеальной осанки. Он всё ещё сидит на члене, но демонстративно легко откидывает челку со лба, обнажая его. Хосок поворачивает голову в пол-оборота, достаточно для того, чтобы показать идеальные изгибы своего профиля и увидеть, как Намджун и Юнги — всё еще одетые, такие невозможно горячие, с тяжёлыми, властными тёмными взглядами, стоят плечом к плечу, сложив руки на груди, и ждут. Они ждут, и в этот момент Хосок ощущает маленький огонек власти в своих руках — это он заставляет их ждать. — Ах, Намджуни, — в этот раз Хосок не сдерживает свой голос: он позволяет сорваться с губ длинному, сочному стону, бесстыжему и привлекательному, и опускает влажные трепещущие ресницы. — Папочка. Малышке так нужен большой, твёрдый папочкин член в её маленькой развратной дырочке… — Хосок плавно изгибается в спине, игриво скользит пальчиками по бёдрам и выше, оттягивая ягодицу и бесстыже демонстрируя где именно он его хочет. — Кукки так хорошо трахает твою малышку, но ты должен показать ему, как правильно это делать, папочка. Моя попка так сильно хочет твой член, — Хосок надувает губки и позволяет сорваться сладкому, по-девчачьи капризному хныканью. Он чувствует, как член прерывисто выдохнувшего Чонгука дергается внутри. — Ты ведь уже пробовал мою попку, правда, папочка? Малышке так понравилось, когда папочка вылизывал её дырочку… Пожалуйста, папочка, позволь этой маленькой бесполезной шлюшке тоже доставить тебе удовольствие, позволь её попке выдоить твой член. Хосок нежно скользит языком по нижней губе и наконец поднимает взгляд, застенчиво глядя Намджуну прямо в глаза. Будет стыдно, он знает, насколько ему будет стыдно потом, когда возбуждение отпустит, потому что здесь все, все мемберы видели и слышали его, но сейчас это не важно. Важен абсолютно дикий, чёрный от возбуждения взгляд Намджуна, важны выступившие на его скулах желваки, важны его крупные крепкие мышцы, вздувшиеся от еле сдерживаемого напряжения. Хосок видит, что всегда безупречно контролирующий себя лидер на грани, что он вот-вот сорвётся, чувствует, что Чонгук под ним тоже сладко дрожит от нетерпения и возбуждения. Хосок едва слышно прерывисто выдыхает, давя поскуливание. Он медленно скользит ладошкой выше, давит двумя пальцами на края растянутой дырки, открывая её, так, как его девочки обычно открывали киску, когда выпрашивали член, и нежно, сладко тянет, позволяя лучшему другу, любимому лидеру и своему очаровательному донсену сорваться: — Ну же, Намджуни. Нуна так хочет твой член… Договорить ему не дает нечеловеческий животный раскатистый рык и грубые, сильные руки: Намджун хватает его безжалостно, так, что останутся синяки, так, что вздрагивает даже вдавленный в диван ахнувший Чонгук. Любые посторонние звуки, внимание, абсолютно всё уходит на второй план — у Хосока всё существо сладко поджимается в предвкушении того, как его выебут, как дешёвую блядь, в предвкушении того, от чего он сам сбежал после того, как попытался вмять Намджуна в стену. Сейчас вминают, сминают и сжимают его: от железной хватки мужских рук у Хосока разъезжаются колени. Возбуждение, ослабшее после оргазма, накатывает обратно, словно приливные волны: его член так и не упал, потяжелевшие яички поджимаются и почти болезненно ноют, головка пульсирует, но Хосоку нравится, что к потрясающему удовольствию примешиваются сладкие нотки боли. Он податливо прогибается, с замершим сердцем чувствуя, как к натруженному, сочащемуся спермой входу пристраивается еще один член. Хосок невольно упирается ладошкой о крепкое предплечье Намджуна, и тоненько выдыхает от возбуждения, потому что у него под пальцами вздувшиеся литые мышцы, крепкие и твёрдые. Член Чонгука внутри дергается, и Хосок понимает, что такой лидер, сбросивший с себя привычную маску приличия и спокойного дружелюбия, не его одного возбуждает до дрожи в коленях. — Раз нуна просит, я не могу ей отказать, — голос Намджуна звучит хриплым рокотом, предвещающим ревущую бурю, он ведёт своими невозможными крепкими бедрами и плавно, неторопливо толкается внутрь. Хосок дрожит. Если член Тэхёна идеально дополнял чонгуков и они распирали изнутри так хорошо и правильно, настолько идеально, что хотелось, чтобы его трахали просто часами, то намджунов… Член Намджуна достоин его роли лидера и чертовски огромен — он толстый и длинный, Хосок не уверен, насколько он отличается, потому что угадать, не видя его перед глазами, сложно, но он все ещё помнит роскошный, терпкий и солоноватый вкус у себя во рту, и невольно облизывается. Сейчас Чон бы не отказался ещё и отсосать кому-нибудь. Чтобы его разложили сразу трое, чтобы ему в рот пихали налившуюся кровью головку, чтобы его не спрашивали, грубо держали за волосы и долбились в горло. Хосок стонет от одной только мысли, и почти кричит, когда Намджун начинает двигаться. Хосок помнит, что в одной из старых их песен Намджун читал о том, что у него «автоматический член» и, о, боги, он не врал. Намджун двигается как машина, его бедра вбиваются в тугую, растянутую для двоих дырку подобно молотку — Чонгук даже не успевает подстроиться под заданный темп и, кажется, кончает, высоко тонко застонав. Хосоку уже плевать — он дышит-то через раз, попросту забывая, потому что грубые быстрые толчки выбивают воздух из его груди к чертовой матери и не позволяют вздохнуть снова. — Нуна, — голос Чонгука звучит глухо, просительно и сладко, хрипло от возбуждения и невероятно грешно из-за обращения: — Нуна, выпусти меня. Хосок не понимает, он мотает головой и сильнее вцепляется в надёжные плечи Чонгука. Если его лишат поддержки сейчас он просто рассыплется — Намджун не знает, что такое пауза, он продолжает трахать его безжалостно и резко, входя по самые яйца, до влажных пошлых шлепков кожи о кожу и время от времени бесцеремонно опускает тяжёлую крупную ладонь на подпрыгивающую от ударов о бёдра попку. — Отпусти его, нуна, мы же не хотим преждевременной кончины нашего макнэ? — голос Намджуна звучит подначивающе, насмешливо, но трудно фокусироваться на интонации, когда он срывается на рычание и обжигает ушко. Хосок не понимает — разве он кого-то держит? Он просто старается не упасть ниже, чем упал уже. Намджун смеётся, а может и не Намджун — просто смех рядом, звонкий, счастливый, похожий на колокольчики. После него Хосок чувствует влагу на губах — ему дают немного попить, смочить горло, чтобы голос не сорвался. — Нуна, — низкий голос снова раздаётся у самого уха, заставляя Хосока задрожать: дыхание Намджуна ровное, но хриплое и густое. В обволакивающем баритоне звучат властные приказывающие нотки, — я жадный, мне под рукой не нужен лишний. И вот тогда Хосок понимает — он тонко скулит, когда Кукки выскальзывает из его дырочки, а затем и из-под него самого, но не может об этом думать: его обхватывают за шею и притягивают к себе, удерживая в жестком захвате. Намджун не останавливается даже сейчас, он все двигается-двигается-двигается, выбивая дух из тела. У Хосока больше нет опоры, его поддерживают лишь огромные мускулистые руки, плотно обхватившие его талию и горло. Намджун обращается с ним как с куклой, не считаясь, и только от этого Хоби хочется кончить, постыдно всхлипывая и умоляя заполнить себя горячей спермой. Хосок уже даже не стонет, он скулит: долго, сладко и задушено, на одной тонкой высокой ноте. Ему кажется, что от резких, сводящих с ума толчков Намджуна волны удовольствия проходят по всему его телу, резонируя в кончиках пальцев, и совсем беспомощно обмякает. Тем горячее, тем жарче ему становится, когда он понимает, что Намджун словно и не замечает этого: он держит его с потрясающей лёгкостью, словно Чон действительно изящная тоненькая нуна, совсем ничего не весящая в тренированных мужских руках, у него даже дыхание не сбивается. Хоби не может не думать о том, что на сцене Джун просто скромничает, потому что не может человек, который так трахается, не уметь отдавать весь этот жар, всю эту страсть и резкость. Впрочем, эти мысли очень скоро улетучиваются из его головы, потому что, объективно: когда тебя трахает Ким-чёртов-Намджун, думать о чем-то помимо огромного распирающего члена, скорости и резкости фрикций которого позавидует чёртов поршень, сложно. — Нам… Нам! Намджу… Джуни! — Хосок запинается и сбивается, закатывая глаза: его голос звучит высоко и плаксиво, абсолютно разрушено и сладкосладкосладко. — Т-так, ах, глубоко! Ты… т-ты меня пополам п-порвёшь, — в конце он почти срывается на пищание, и всхлипывает, когда слышит короткий, насмешливый рычащий звук, от которого коротенькие волоски на загривке встают дыбом и крупные мурашки бегут вдоль позвоночника. Внезапная мысль прошивает его до самых костей — Хосок с трудом поднимает дрожащую руку и прижимает пальчики к низу своего животика, чтобы тут же подавиться жалким, ноющим звуком, потому что он чувствует, чувствует совершенно отчётливо, как большой, твёрдый член натягивает мягкую тонкую кожу от того насколько глубоко он входит. Под его дрожащими пальцами на каждый размашистый толчок проступает крупная головка, и Хосок почти воет, дрожа всем телом, и находясь буквально в шаге от того, чтобы кончить, но он кончал так сильно сегодня, так часто, что ему нужно ещё немного времени, ещё немного, чтобы пасть окончательно, и именно этого времени ему не хватает, потому что Намджун внезапно застывает. Хосок сначала даже не может понять, что происходит. Он умер? Ему было так хорошо, что он перестал воспринимать реальность? Его выбросило из сна? Ощущения возвращаются по нарастающей. Сначала это бешенный пульс, сконцентрированный внизу живота. Потом это белый шум, забивающийся в уши. И только когда слышится насмешливый голос Намджуна, Хосок начинает складывать все события в одну цепь. — Юнги~я, если я дам ему кончить, он так и не опробует твоего члена, — с этими словами Намджун неохотно качает бедрами и выскальзывает из использованной дырки, оставляя её пустой и голодной. Хосок чувствует нечто близкое к ужасу — его словно оставляют в момент неимоверной нужды, и это невыносимо больно. Дрожащие ноги подкашиваются, потому что всё это время Джун, фактически, держал на руках весь его вес: как только Хосок лишается опоры, он беспомощно оседает на пол, не чувствуя, как диван скользит под ослабшими пальцами, а колени ударяются о мягкий ковровый ворс. Хосок плачет, срываясь на жалобные рыдания — он хочет кончить, так сильно хочет кончить, что это ожидание медленно убивает. Слёзы скатываются по щекам крупными горячими градинами, но у него нет сил, чтобы остановить их, чтобы успокоить себя и срывающееся дыхание: Хосок чувствует себя таким невозможно пустым, таким брошенным, что от этого становится страшно. Это непривычное чувство для того, кто привык, что за спиной его всегда поддержат шесть пар рук. Они появляются и на этот раз. — Эй-эй, — ласковые пальцы скользят по его волосам, и Хосок вскидывает голову, не переставая плакать — нежное прикосновение вызывает у него не эфемерный голод, и он тянется за ним так же жадно, как младенец тянется к материнской груди. — Ну тише, солнышко, тише, — его ослабевшее тело легко подхватывают на руки и осторожно укладывают спиной на диван, — все хорошо, сейчас хён позаботится о тебе. Хосок хочет, чтобы о нём позаботились. Это Юнги, он знает: это его нежные руки, его мягкий, особенный голос, которым тот обычно говорит с Чимином, его широкие плечи — Хосок судорожно цепляется за хёна пальчиками и тянет его к себе, отказываясь отпускать. Одна мысль о том, что Юнги отстранится, вызывает почти физическую боль, и Хосок не может этого допустить. — Малышка оппы хочет кончить, — он канючит, дует губы так, что нижняя дрожит от досады, — пожалуйста, она очень-очень хочет ощутить в себе член, её влажная дырочка так сильно напоминает истекающую от нужды киску, твоя малышка готова сделать всё, что оппа попросит. — Всё-всё? — голос Юнги всё ещё непривычно нежный, такой сладкий и успокаивающий, что Хосок постепенно вспоминает каково это — дышать. Он судорожно кивает, убирает кулачками слезы, и смотрит так потерянно и преданно, словно сквозь — он видит только Юнги, ЮнгиЮнгиЮнги, это всё, о чём Хосок сейчас может думать, о чём просить. — Тогда нуна должна лечь на спинку, закинуть ручки над головой и расслабиться. Это легко — подчиниться простой желанной просьбе. Хосок откидывается на спину, смотрит в потолок и, кажется, видит звезды. Хосок все еще ощущает невыносимую пустоту внутри, но сейчас ему известно — это не на долго. Юнги перед ним медленно раздевается, обнажая гибкое, белоснежное тело — кожа, гладко обтягивающая крепкие мышцы, безупречная, словно фарфор — и оставляет только расстегнутую рубашку. Мин неторопливо нависает сверху, и Хосок задерживает дыхание: он честно старается не ёрзать и покорно ждет, предвкушая, как его вновь заполнят, сделают целым. Горячие сильные пальцы оглаживают его бёдра с нежностью — мягко сминают, тянут, заставляя скрестить ножки на талии, но Хосоку не приходится напрягать мышцы, потому что Юнги полностью переносит вес на себя, и от этого ему хочется сладко довольно заскулить. Он чувствует, как ровное дыхание Юнги обжигает его шею, чувствует, как крупная — кто бы сомневался — горячая, влажная головка прижимается к его дырочке, и запрокидывает голову, постанывая длинно и сладко. У Юнги большой член, даже непропорционально большой по отношению к его росту и пусть и крепкой, но достаточно изящной комплекции: он толстый, длинный и ровный, ничуть не уступающий члену Намджуна, а у того тот огромный до пугающего. Чувство проникновения приносит Хосоку практически физическое облегчение — он издаёт короткие поскуливающие звуки, всхлипывая и невнятно благодаря, а затем Юнги начинает двигаться, и это так безупречно. Мин словно чувствует с невозможной точностью, что именно сейчас нужно Хосоку: он не срывается на бешенный автоматический темп, как Джун, не нежничает сладко, как Чимини, Юнги трахается так же, как пишет музыку. Безупречно. Он двигается неторопливо и плавно, но и не медлит — ровные методичные толчки чередуются с глубокими и резкими, пробирающими до самых костей и стирающими последние границы. Из-за этой разницы всё чувствуется ещё острее, ещё сильнее и глубже, Хосок тонет в удовольствии — всеобъемлющем, потрясающем удовольствии, и даже почти болезненное возбуждение отходит на второй план: остаётся лишь чистое, ничем не замутнённое наслаждение. — Моя нежная малышка, — Юнги ласково прижимается мягкими губами к чувствительному местечку за красным ушком и нежно шепчет, обволакивая своим грудным баритоном. — Моя сладкая девочка. Ты так хорошо принимаешь мой член, так хорошо выдержала всё, что хён сделал с тобой. Теперь хён позаботится о тебе, котёночек, позаботится о твоей маленькой влажной киске. Хосок хнычет и без слов соглашается — выдать что-то связное сейчас совсем не в его силах. Юнги поддерживает его, трахает так хорошо, так идеально и совсем-совсем не больно, что хочется просто остановиться в этом моменте навсегда. Только отпустивший оргазм подкатывает снова, и в этот раз Хосок четко осознает — если он не кончит, то умрет. Прям тут, от разрыва сердца и ощущения брошенности. — Оппа даст своей малышке кончить? — Хосок скулит, высоко и просительно, приоткрывая красивый влажный рот: из уголка его губ скатывается слюна, наверняка некрасиво и грязно, но Юнги с урчанием слизывает её, прижимаясь губами к уголку, и Хосок вздрагивает от наслаждения, когда Юнги утягивает его в поцелуй. Он сходит с ума, эйфория, ранее казавшейся достигнутой вершиной, сейчас пробивает предел и возносит его на новые высоты. Тело ощущается легким, невесомым, как во время сна, когда ты еще бодрствуешь, но уже совсем близко к тому, чтобы отключиться. — Конечно, оппа не бросит свою нежную малышку, — Юнги воркует, продолжает целовать его и двигаться внутри так осторожно-правильно — Хосок словно видит свечение. Все вокруг окрашивается в ослепительно яркий белый и именно так накрывает долгожданный финал: медленно, с отдачей, заставляя содрогаться все тело. Юнги не останавливается, кажется, перекидывает ноги себе на другое плечо — не важно. Бесконечное блаженство, сладкое теплое чувство, покрывает его с ног до головы и не хватает лишь маленькой детали. Хосок хочет чтобы на него кончили все, покрыли лицо, грудь, живот, бедра, руки — каждый сантиметр тело вязкой спермой. Он хочет попросить об этом, но язык отказывает, горло застыло в одном звучании — долгий глубокий стон, переходящий в хрип. Ладони его не слушаются — не пошевелиться, словно все тело принадлежит другому, и он просто воспользовался этой бренной оболочкой. — Посмотри на меня, милая. Кажется, его зовут, просят открыть глаза, просят посмотреть. Хосок не уверен — что значат эти слова? Что значит он сам, когда ему настолько хорошо, что не хочется двигаться, просто лежать и наслаждаться. Но когда по щеке что-то стекает, что-то горячее, липкое, желанное, Хосок заставляет себя подчиниться. Его окружили все шестеро — одно сплошное пятно, многорукое и многоногое, он просто вспоминает, что мемберов семь, и сейчас они все здесь. — Наша новая малышка, — это урчание довольной пригревшейся кошечки, перезвон лепестков на ветру, Чимин, — наша новая малышка наверняка хочет этого, да? Чтобы её пометили. Хосок кивает, не раздумывая. Он ещё не до конца осознает, что предлагает Чимин, но соглашается. Еще ни разу за этот вечер его согласие не было использовано неправильно — удовольствие во благо, в его благо, в его удовлетворение. И когда Юнги первым кончает ему на лицо, доводя себя до финала парой движений ладони, Хосок понимает, какой подарок ему сделали. Со стороны это должно выглядеть прекрасно и, когда сознание вернется, он обязательно попросит, чтобы Чонгук нарисовал, как это было. Сейчас же, сейчас, он просто закрывает глаза и ощущает, как всего его, каждый сантиметр тела, покрывают спермой. Ему нравится это, нравится быть красивым, быть послушным, вызывать желание: поэтому он изгибается, подставляясь, приоткрывает губы и высовывает длинный влажный язычок, податливо предлагая наполнить семенем свой ротик. Он чувствует, как сразу две головки мягко прижимаются к его губам и скулит от удовольствия, посасывая их и нежно лаская языком. Хосок слышит влажные, хлюпающие звуки, слышит тяжёлое хрипловатое дыхание и мелодичные постанывания — может быть, это Чимин, может, Джин, сейчас ему это совсем не важно. Единственное его желание, единственная цель, пронизывающая всё его существо — угодить, доставить удовольствие каждому из шести. Поэтому когда он наконец чувствует густое, горячее семя на своём лице — на щеках, на губах, на языке, несколько капель, кажется, попадает даже на ресницы — он не смеет шевелиться до тех пор, пока ему не позволят. И только когда он слышит низкий, пронизанный пороком хриплый голос Юнги: — Давай, малышка, глотай, — только тогда он медленно смыкает ротик, проглатывая свою награду. Чьи-то пальцы невесомо касаются его щеки, собирая сперму, и Хосок послушно обхватывает крепкие фаланги губами, жадно собирая всё, до последней капли и слыша короткий возбужденный вздох. Даже когда его лицо практически полностью чистое, сильные пальцы все ещё остаются у него во рту, и Хосок податливо лижет их короткими мягкими мазками языка, как ластящийся к хозяину щеночек, потому что сил, чтобы втянуть щеки и пососать их, у него нет. Он чувствует горячее и влажное на груди, на животике, на бедрах — кто-то мягко разводит его ноги и приставляет пульсирующую горячую головку к расслабленной раскрытой дырочке, не входя внутрь, но наполняя её густым семенем. Хосок чувствует себя использованным, грязным, но это не вызывает в нём неприятие, только глубокое удовлетворение: он счастлив, если его использование приносит удовольствие, и сейчас он не может даже думать о том, как жил раньше без этого восхитительного чувства.

***

Хосок не хочет выходить из своего маленького уютного убежища. Он в домике, у него ничего не болит (не считая истраханого эго), но сегодня он пиздецки хочет жрать. Все три последних дня его обхаживали, помогали мыться, кормили чуть ли не с ложечки, целовали и не говорили и слова против его валяния в кроватке, но сейчас, на четвертый день, он проснулся в одиночестве. И голодный, да. Часы показывали злоебучие четыре утра — это их стандартный график пробуждения, и тело, вернувшее себе потерянный контроль, привычно проснулось раньше мозга. Сначала просто хотелось есть. Такой легкий голод, слегка стягивающий желудок и заставляющий слюну скапливаться во рту, ничего необычного. Потом, про прошествии двух часов, которые он провел на виверс, лайкая посты, и в тиктоке, делая то же самое, легкий голод сменился средним. Но часы издевательски показывали шесть утра, в коридорах начали шуршать мемберы, и без того небольшое желание выходить испарилось окончательно. Хосоку стыдно. Очень стыдно. Перед глазами до сих пор стоят воспоминания о том, как его трахали все шестеро: как передавали из рук в руки, как целовали, как драли, словно последнюю блядь, и называли своей малышкой, своей девочкой. О том, как быстро с него слетела маска доминанта, которую он так тщательно поддерживал, стоило только Юнги перегнуть его через колено и выпороть, о том, как унизительно и сладко он умолял и хныкал, называя свою дырочку киской, как жадно принимал всё, что ему давали. И эти воспоминания, что хуже всего, нещадно заводили. Хосок пытался переключиться на более ранние — о том, как трахал Чимина, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что с ним сделал Юнги. Даже Чимин — сладкий Чимин, податливый Чимин — стал его первым мужчиной, входил в него, кончил в него и… стыдно. Стыдностыдностыдно. Но эти мысли возбуждали так легко, так сильно, что Хосок разок (ладно, три) всё же не выдержал и передернул. И каждый раз, когда он это делал, когда сжимал в кулаке крепко стоящий член, ведя от головки и до самых яиц привычным грубоватым движением, каждый раз он чувствовал, как его дырочка начинает пульсировать. Каждый раз ему хотелось раздвинуть подрагивающие ноги и скользнуть пальцами ниже, проникая внутрь себя и унимая, наконец, это невозможное, открывшееся ему чувство пустоты. С одной стороны, это смущало и вселяло тоску по тем временам, когда он был только сверху (не случайно, ой не случайно он никогда не позволял вводить в себя даже пальцы), с другой, практически воодушевляло — он открыл для себя новую и совершенно потрясающую сторону удовольствия. Жрать хотелось все сильнее, и Хосок уже было решается превозмогать стыд, как слышит звук захлопнувшейся двери. Он нервно облизывается, откидывает одеяло, пониже подтянув растянутую старую футболку, спизженную у Намджуни ещё во времена дебюта и доходящую до середины бедра, и тихонько выскальзывает в коридор. Тихо. Подозрительно тихо для их группы, с тремя-то неугомонными макне и Джином в качестве наседки и зачинщика хаоса в одном флаконе, но он не обращает на это внимания — проем на кухню маячит перед глазами. На столе чисто, нет даже заботливо накрытого Джином завтрака, а вот кофеварка как раз готова к тому, чтобы сделать кофе. Горячий, горький, как сама душа дьявола, желанный, обжигающий кофе и наскоро набросанный из подвернувшихся под руку остатков еды сэндвич. Хосок практически маньячно ждет, пока чашка наполнится, и едва уловимо вздрагивает, прерывисто вдохнув, когда чувствует на своей талии нежные мягкие руки, скользнувшие на бёдра и погладившие его несколько пострадавшую, но абсолютно довольную задницу, а затем и прижавшееся со спины горячее гибкое тело. — Утра, Хосокки, — голос Чимина звучит невнятно, немного сонно и очень сладко. Пухлые мягкие губы нежно прижимаются к обнаженному съехавшей растянутой футболкой плечу, и Пак приглушенно бормочет: — Сделай и мне, сил нет. — Н-не выспался? — Хосок сам себя презирает за предательски дрогнувший и предательски высокий голос: руки подрагивают, но Хосок честно ставит вторую чашечку и старается абстрагироваться от легких движений Чимина — он плавно покачивает упругими сильными бёдрами, потираясь о его задницу, и от этого слегка слабеют ноги, потому что обычно Чимин ластится спереди, прижимаясь спинкой к чужой груди. Хосок тонко выдыхает: — Чимин. — Мне так понравилось, как тебя трахали, Сокка, — ласковое мурлыканье Чимина посылает по коже волну мурашек, а скользнувшие под футболку шаловливые ручки уже умело сжимают набухающий член, — и Юнги-хёну тоже понравилось. Сегодня ночью он так завёл меня, рассказывая, как хорошо ты мог бы объездить его бёдра, пока принимаешь мой милый член в свой жаркий ротик. Мне так понравилась эта мысль, что, услышав, как ты проснулся и вышел на свободу, я тут же пошел к тебе. Полыхающий ушами Хосок замирает, не зная, как поступить. Все внутри переворачивается от волнения и по-настоящему трепетного желания согласиться, но голос ему отказывает. Он так много просил в тот день, что, кажется, перевыполнил свой личный маленький план по просьбам, и без властного давления со стороны он не может решить, как быть. Но Чимин уверенно решает за него, разворачивая безвольное тело к себе лицом, слегка вжимая его в кухонную стойку и прижимаясь к приоткрытым вишневым губам в невинном целомудренном поцелуе. — Давай позавтракаем, наберемся сил и потратим оставшееся время до съёмки с пользой в комнате Юнги-хёна? Всё, на что у Хосок хватает сил — это слабый кивок румяным смущенным лицом. Его задница достаточно отдохнула, чтобы немного поразвлечься в ближайшие пару часов, как раз достаточно, чтобы скинуть лишние калории. Хосок тихо соглашается, когда Чимин начинает требовательно дергать его за руку, а затем помогает с быстрым перекусом. Они не замахиваются на сложные или долгие блюда, берут то, что оставил им Джин, греют и приправляют булочками с кофе на десерт. Уже в комнате Юнги, застенчиво опускаясь на колени ухмыляющегося Мина, властно похлопавшего себя по бедру, и отвечая на его глубокий поцелуй, чувствуя, как сладко застонавший Чимин прижимается к нему со спины и ведёт цепочку поцелуев от загривка и ниже, к пояснице, Хосок понимает, что решение упасть и вверить себя в сильные руки мемберов было самым верным решением в его жизни. Не считая, конечно, того дня, когда он сделал ставку на молодое нераскрученное агентство и многообещающую новую группу.