***
С самого детства Николай Васильевич Гоголь был любимым в семье ребенком. Ему мало что запрещали и развивали в нем писательские способности, поощряли тягу к литературе. Можно было сказать, что у Николая было беззаботное детство, если бы не постоянные недуги, что тревожили мальчика. Частым гостем в доме у Гоголя был врач, который осматривал его и прописывал все новые лекарства. Позже его болезни стали отступать, давая мальчику жить чуть свободнее. Его все так же могли беспокоить разные болезни, но все же не так, как раньше. Николай Васильевич с детства знал, что отличается от других детей. Первое его отличие было в том, что он видел вещи недоступные обычному человеку: тени, различных существ, а еще видения. Видения эти появлялись не так часто и выражались в форме припадков, которые могли возникнуть на пустом месте. В таких видениях мальчик видел разные происшествия, но не мог понять, к чему они относились и почему появлялись, поэтому просто наблюдал за ними. Когда припадок случился с Николаем впервые, слуги и родители были весьма обеспокоены состоянием мальчика. В доме в тот же день оказалось несколько врачей, но они ничего не нашли. Ребенок был совершенно здоров. Спустя пару дней случился еще один припадок, а позже еще и еще… Потом уже все привыкли к таким вещам. Даже сам Николай. Еще одна черта, что отличала Гоголя от остальных — заинтересованность к мальчикам, нежели к девочкам. Первый раз, испытав неподдельный интерес к молодому человеку, Николай Васильевич не мог понять такого рода чувства. Называл сильной привязанностью, восхищением, чрезмерным уважением, но все равно это было что-то другое, но, что именно, сам Николай понять не мог. Человек, к которому был такой интерес — близкий друг Гоголя. Он жил по соседству и часто заходил в гости. Они обсуждали прочитанные книги, свои попытки в писательстве, новые впечатления о прогулках где-то и, в общем, проводили много времени вместе с самого детства. Но друг в один момент перестал заходить в гости к Гоголю. Николай Васильевич оставлял письма в почтовом ящике, стучался к ним домой, но ответа никогда не получал. Спустя полгода, оказалось, что соседский дом продан новым хозяевам, а старые переехали. Гоголь осознал, то больше не увидит человека, к которому проникся глубокими чувствами. Николай не злился на близкого друга. У него должны были быть причины на то, чтобы утаить о месте, куда переехал. О чем, правда, жалел Гоголь, так о том, что не успел сказать о чувствах, которые испытывал. Это было высшего рода ощущение, когда Гоголь понимал, что это единственный человек, которого он бы подпустил бы к себе так близко, кому доверил бы свои секреты, свою жизнь и всего себя. Душу Николая Васильевича еще долго терзали все эти события, ибо забыть их было очень тяжело. Больше никому Гоголь не смог открыться так, как когда-то своему другу, о своей «странности» молчал, а девушкам вежливо и тактично отказывал, не давая подобраться ближе. Уже повзрослевшему Николаю его отец помог устроиться в Третье отделение, посчитав, что там он сможет обеспечить себе стабильный доход. Писательство осталось делом скорее для души и отец не думал, что сын сможет на этом заработать. Так и получилось, что Николай Васильевич Гоголь стал писарем в отделении, где, скрепя сердце, его приняли с его постоянными припадками.***
«Не дай вам Бог когда-нибудь встать у меня на пути» — Эта фраза постоянно возникала в голове у Гоголя после их последней встречи в Диканьке. Теперь уже, спустя два года, он не так болезненно ощущает воспоминания о Якове Гуро, нежели ранее. Но предательство простить и отпустить совсем не так просто, поэтому и сейчас Николай Васильевич нередко вспоминает тот роковой день, когда понял, что лишь марионетка в руках у кукловода. Человек, которым он восхищался, боготворил, которому несоизмеримо доверял, оказался предателем. Некоторые слова Гуро до сих пор крутятся бешеным хороводом в мыслях у писателя: «Жизненный опыт — всего лишь топливо для писателя. Чем больше страданий и разочарований — тем лучше писатель», «…Признавайтесь, скучали по мне?», «Вы мне глубоко симпатичны…». Почему же все закончилось именно так? Почему было тяжело о нем забыть? Ответы на эти вопросы все никак не находились. Теперь уже имя Николая Васильевича Гоголя знало много людей в Петербурге. Он прославился начинающим писателем и даже удостоился чести вступить в «Тайное Братство», основателем которого был сам Александр Сергеевич Пушкин. Способности Николая Васильевича видеть навий мир могли быть полезны их «Братству» и Гоголь понимал это, поэтому решил посодействовать благому делу — охранять Петербург от нечисти, а также противостоять «Тайному обществу графа Бенкендорфа». Жизнь Николая теперь шла спокойным чередом: он писал свои произведения, выезжал на задания и помогал в поимке сверхъестественных существ, участвовал в собраниях «Братства». Он был рад, что сейчас его судьба сложилась именно так. Будни, насыщенные разными происшествиями, помогали забыть о случившемся в Диканьке. Слух о том, что Яков Петрович устраивает банкет в честь помолвки с некой Марией Тимашевской, дошел и до Гоголя в скором времени. Он узнал об этом случайно. На очередном приеме у Александра Сергеевича, где они должны были обсудить дела «Братства», он услышал от приглашенных гостей эту весть. Не затянувшиеся раны на душе вновь начали беспокоить. Николай Васильевич даже не понял, почему сразу же поинтересовался, где и когда будет происходить банкет. Оказалось, что послезавтра в поместье самого дознавателя. Все чувства вмиг перемешались: злость, обида, непонимание, горечь… И что-то еще. Что-то, из-за чего омерзение к этой женщине росло с каждой секундой. Что-то, что мучало душу и сердце, что заставляло представлять, как выглядит пассия Гуро, и сравнивать себя с ней. Этот ворох чувств окутывал писателя. С каждой новой волной ощущений, внутри болело все сильнее. Что же это было? Смесь неоднозначных чувств к Якову Гуро неожиданно забилась где-то в груди. Это было так похоже на разбитого Гоголя в далеком прошлом, который долгие годы убивался по потерянному другу, что юноша невольно усмехнулся: — «Так история повторяется» — промелькнуло в мыслях у писателя. Сославшись на плохое самочувствие, Николай Васильевич поехал домой, чтобы обдумать все, что сейчас крутилось в голове. Ему нужно было, хотя бы, попытаться понять в какой момент его отношение к Якову Петровичу стало именно таким. Двое суток внутри Гоголя шла настоящая война двух сторон: первая, что настаивала на том, чтобы остаться дома и не идти на банкет, и вторая, которая хотела одним глазком, увидеть Якова Петровича. Все два года Николай пытался забыть навеки того, кто заставил сердце неистово болеть, а теперь он хочет сказать, что все эти труды были напрасны? Нельзя было идти. Что нового увидел бы Гоголь? Гуро наверняка совсем не изменился и все так же ему безразличен Николай. Но также совершенно не хотелось верить в то, что Гуро был таким уж мерзавцем. От чего-то надежда вновь зародилась в отчаявшейся душе. Сейчас или никогда он прояснит для себя эту незавершенную главу в его жизни. Запретный плод всегда сладок, поэтому в день торжества Гоголь решился прийти. Стоя перед входом в дом гениального следователя Третьего отделения, Николай Васильевич собирался с духом, чтобы войти. Он не помнил толком, как оказался тут. Очнулся, когда экипаж остановился у поместья. Внутри оказалось много гостей, и среди них был и сам Гоголь. Его начали узнавать, вести разные беседы. По прошествии нескольких минут Николай Васильевич не заметил, как влился в общество. Он активно общался со всеми, обсуждал свои книги и будущие планы в писательской деятельности, потому не сразу увидел, когда к гостям вышел хозяин дома и организатор банкета. Гоголь застыл в оцепенении, встретившись взглядом с Гуро. Яков Петрович тоже помедлил, но мгновенно взял себя в руки, перед тем как поприветствовать гостей. Это была их первая встреча после того, как они распрощались в Диканьке.***
В тот момент, когда его взгляд встретился с синевой безоблачного неба в глазах Гоголя, Яков вспомнил все, что случилось с ними в Полтавской губернии: от начала, до самого конца. Помнил и ту обиду, что отразилась на лице Николая, когда тот понял, что Гуро обманывал его. «Сколько потребовалось времени Николаю Васильевичу, чтобы забыть его? Смог ли? Если смог забыть, то зачем пришел сегодня на банкет? Значит нет…» — все новые и новые думы беспокоили сознание Гуро. Слишком много воспоминаний нахлынуло на Якова Петровича в одно мгновение. Сейчас у него есть невеста, что в скором времени станет его женой. Его не должны преследовать тени прошлого. Пытаясь забыться, Гуро нашел Марию и постарался заговорить о чем-то, но разговор не получался. То и дело он, как бы, невзначай, озирался по сторонам, искал знакомую фигуру. И находил. Гоголь, казалось, совсем не изменился: длинные волосы, бледная кожа, черный пиджак, брюки и туфли. Будто и не прошло двух лет, вовсе. Но что Яков, все-таки, отметил — это осанку. Николай Васильевич больше не так сильно сутулился, а держал спину ровно, что добавляло ему уверенности во внешнем виде. «Он все так же красив…» — невольно возникла навязчивая мысль в голове у Якова. Впервые Яков Петрович понял, что попал в ловушку любви, когда увидел, как несут гроб Николая. Он поверить не мог, что все закончится именно так, что Темный может умереть так скоро. В душе сразу стало пусто и одиноко. Хотелось подойти, открыть крышку наскоро сделанной деревянной коробки, резко растормошить его писаря и заставить очнуться, ведь не мог он умереть. Но Яков должен был залечь на дно и выйти сейчас — значит испортить ход миссии. Следователь Третьего отделения никогда не смог такого допустить. Потому остался стоять в стороне и смотреть на то, как медленно опускают гроб в яму, стараясь привести себя в чувства. Получилось даже слишком быстро. Сердце перестало ныть от неистовой боли утраты лишь в тот момент, когда Гоголь выбрался из могилы. Сказать, что Яков был в шоке, значит, ничего не сказать. Такого поворота событий он точно не ожидал, но дышать стало в разы легче от мысли, что Николай Васильевич живой и здоровый. Чтобы принять свои особые чувства к Гоголю, понадобилось время. Становилось радостно от того, что он еще может любить. Яков уже давно хотел найти себе родственную душу, чтобы вместе прожить долго и счастливо. Но портить дни Николая Васильевича, когда тот еще так молод, совсем не хотелось. Что он — Яков Петрович Гуро, мог дать совсем юному дарованию и подающему большие надежды писателю? Яков видел, как Николай тянется к нему и восхищается его способностями. Нельзя было портить мальчишке судьбу, ведь у него еще все впереди и жизнь со старым следователем вряд ли пошла бы на пользу. Поэтому Яков решил отдалиться от Гоголя. Как же тяжело принял предательство писарь. В особняке Данишевских, войдя со стороны черного входа, Николай услышал то, чего не следовало, а на это как раз и был расчет. С какой обидой в голосе была сказана фраза: «Я вам верил…» и с какой горечью, тоской во взгляде он провожал уезжающий в Петербург экипаж дознавателя. Яков все видел и все понимал. Он хотел уберечь мальчишку от самого Гуро, в первую очередь, потому как он уже еле сдерживался, чтобы не обнять эти худые плечи его постоянно замерзающего писаря. Отводил взгляд, чтобы не выдать, с какой нежностью в глазах Яков смотрит на Гоголя. Это было просто невыносимо, и сил подавлять свои чувства становилось все меньше. А еще он хотел уберечь от общества, которое, естественно, не приняло бы такого рода отношений между ними. Правила морали, которым учили его родители, не принимали подобного. Они оба уже не смогли бы дальше двигаться по карьере. Книги Гоголя не издали, ни под каким предлогом, а Гуро уволили с работы. На приемах, балах, банкетах на них обоих озирались бы с презрением и чрезмерной подозрительностью. Такого будущего Яков Петрович не желал молодому писателю. Он сделал все, чтобы заставить Гоголя его ненавидеть. Но почему тогда именно сегодня, спустя два года, он находится здесь?***
Николай смотрел на Гуро, его будущую невесту и не верил своим глазам. Смотрел, как они общались друг с другом, а ревность выедала изнутри. Вот почему так сложно сказать человеку о своих чувствах? Не страшно встретить осуждение со стороны общества, лишь бы любимый человек принял Гоголя, его принадлежность к навьему миру и постоянные недуги. Этого бы хватило, чтобы отныне навсегда завладеть сердцем писателя. Не обращая внимания на внешний мир, Гоголь ушел в нелегкие размышления. Яков Петрович показал, что его припадки в купе с темной стороной могут быть полезны и не боялся этой тьмы. Он был единственным, кто обратил внимание на бледного, пугливого писаря и взял под своё крыло. Поначалу именно так Николай Васильевич и думал, пока не оказалось, что все это было ложью. Гоголь сквозь свои раздумья заметил, что Яков Петрович наблюдал за ним и уже достаточно давно. Мария Тимашевская распиналась перед ним, что-то увлеченно рассказывала, а Гуро совершенно не обращал внимания. Еще пару минут они не разрывали зрительного контакта, а потом Николай решил подойти сам к хозяину дома. — «Спасибо за столь чудный вечер, Яков Петрович» — Гоголь, немного нервничая, начал диалог. — «Спасибо, что пришли, Николай Васильевич, хотя признаться честно, я не ожидал увидеть Вас сегодня здесь. Вы так стремились не иметь больше ничего общего со мной, не так ли? И я тоже предупреждал вас не являться на моем пути, но смелости вам, конечно, не занимать» — насмешка в голосе Гуро уже обычное дело, но Гоголь порядком отвык от нее, потому было весьма неприятно сейчас это услышать. — «Тем не менее, вы тогда сказали «До встречи в Петербурге…» и вот она встреча. Просто интересно было, кто станет вашей женой и спутницей по жизни. А еще я не мог не заметить, как вы пристально за мной смотрели, что я почувствовал себя весьма некомфортно. Неужели так ненавидите, что мое появление в вашем доме уже раздражает?» — напряжение в разговоре было вполне осязаемо. Гуро был явно смущен тем, что тот был замечен за рассматриванием писателя, но, как и всегда, не подавал виду. — «Я думаю, что стоит прервать этот пустой разговор. Сейчас я должен выступить с речью в честь моей горячо любимой женщины» — и Гуро, откланявшись, ушёл, оставив Гоголя наедине с самим собой. Так и не успел сказать чего-то дельного, а хотелось многое поведать. Он был зол на Якова Петровича и хотел засыпать всем, что на душе лежало. Николай желал, чтобы тот узнал, как тяжело было жить дальше без него. Слышать речь дознавателя Гоголь перестал спустя минуту. Он ушел в свои мысли, поскольку осознавать, как предан Яков Петрович своей даме сердца, было невозможно. Пришел в себя Николай Васильевич, когда Гуро склонил колено перед Марией Тимашевской, и заговорил: — «Я паду пред вашими ногами…» — «Полно, Яков, полно, на нас же люди смотрят! Я того не стою…» — Мария пыталась уговорить Гуро встать, но безуспешно. — «О, нет, не нужно этой скромности. Для меня вы драгоценнее всего, что в этом мире создал сам Господь. И мне не важно, что я унижен перед обществом других. Ваш взор, устремлённый в мои очи — лучшая награда, что исцелит любую рану на моей измученной душе. Вы не то что стоите этого внимания, а я не достоин рядом быть с таким очарованием, как вы». Глаза Николая перекрыла пелена разочарования и боли, и он не видел ничего более перед собой. Если ранее он еще надеялся, что у них с Яковом еще могло бы что-то получиться, то теперь, видя, как Гуро истинно любит эту женщину, все мечты распались у ног писателя. Гоголя, словно ветром унесло к выходу из поместья. С минуту простояв, Николай Васильевич направился искать экипаж, как его окликнули. Это оказался Яков Петрович: — «Уже уходите, Николай Васильевич?».***
В чем Яков Петрович был профессионалом — так это во вранье. Склонив колено перед женщиной, он решительно не подавал виду, что лжет на голубом глазу. Гуро обманул всех в этом зале: гостей, Марию Тимашевскую, Гоголя и даже себя. Пытаясь скрыть свои чувства, он четко и громко говорил хвалебные фразы в сторону своей невесты. Могло показаться, что все в этот миг перестали дышать. На последних словах Яков бросил быстрый взгляд в сторону Николая Васильевича. Его план удался. Гоголь стоял, словно каменное изваяние, устремляя взор куда-то мимо Гуро. Теперь не могло и быть надежды на то, что писатель вернется еще сюда. Стоило сказать что-то на прощание перед тем, как Николай покинет его дом навсегда. Дознаватель попытался догнать Гоголя, надеясь, что тот еще не поймал экипаж, и нашел, стоящего прямо у входа. В голове пусто и подходящие слова никак не находились, поэтому сказал, что первое на ум пришло: — «Уже уходите, Николай Васильевич?» — стараясь не потерять последние крупицы самообладания, произнес Гуро. — «Да, простите, Яков Петрович, но мне стало дурно, поэтому я решил откланяться» — безнадежность Гоголя была видна невооруженным глазом. Этого Гуро ведь и хотел, так почему душит осязаемая тоска? Яков чувствовал себя мерзко. Уже не первый раз он так подло поступает по отношению к человеку, которого искренне любил. Теперь дознаватель в этом не сомневался. Факты его безудержной любви были на лицо. Между мужчинами воцарилась немая тишина. Ни один не решался ее прервать, не пытался уйти. Был уже поздний вечер. Над городом поднялся бледный диск Луны, озаряя светом и без этого фарфоровую кожу Гоголя. Где-то вдалеке были слышны звуки торжества и праздника, которые доносились из дома Гуро. И неожиданно для обоих, то ли от алкоголя в крови, то ли от отчаяния, которое поселилось в сердце у Николая Васильевича, Гоголь прервал порядком надоевшее молчание: — «Знаете, Яков Петрович, а я люблю вас…» — фраза, которую так боялся Гуро, все же, прозвучала. Сперва было даже сложно узнать голос Гоголя. Он был такой тихий, жалостливый с толикой отчаяния и тоски. Сердце Якова сковало металлическими тисками вины и отпускать она не собиралась. Писатель, стоявший пол лучом лунного света, продолжил свой монолог: — «Я пытался позабыть о вас. Поверьте, у меня было много отчаянных попыток, но все было напрасно. Осознав истинный смысл своих чувств к вам, я, признаться, испугался, потому как знал, что мне суждено быть отвергнутым. Вы простите мне мою глупость и не серчайте. Слишком молод, несмышлен и глуп. Вы должны это понимать. Просто когда-то пожалел я о несказанных чувствах и решил, что в этот раз не упущу шанс поведать о душевном порыве». После услышанного, внутри Гуро что-то сломалось. Теперь точно наступил конец для них обоих. Не в силах вымолвить и слова, Яков так и продолжил, молча стоять. — «Пойду я, пожалуй. Спасибо за дивный вечер и забудьте о том, что услышали. Прощайте, надеюсь, не свидимся» — и Гоголь молниеносно скрылся из виду в подъехавший только что экипаж, а Гуро остался у входа в свое поместье, провожая взглядом уезжавшего Николая Васильевича.***
Когда Николай вернулся домой, ничего не объясняя, заперся в своей комнате. Яким попытался стучать к хозяину, но с той стороны ему не ответили. Сегодня был тот день, в который его мир разрушился, разбился на тысячи осколков, что теперь бередили старые раны в сердце Гоголя. За столь короткое время Яков Петрович стал для Николая больше, чем близким человеком. Казалось, что та нить, которая связала их родственные души, разорвалась, и вновь скрепить ее, увы, было не суждено. В меру наплакавшись, Николай Васильевич, совершенно обессилевший, уснул прямо в одежде, в которой вернулся. Признаться честно, он больше не желал проснуться вновь. Банкет уже давно был завершен, гости разъехались по своим имениям и Гуро битый час пытался уснуть в своей постели. В голове творился полный хаос: обрывки фраз Гоголя, его образ, сегодняшний разговор с ним — воспоминаниями всплывали в памяти. Уже под утро, так и не поспав, Яков вскакивает с постели и несется собирать вещи. Он игнорирует Марию и слуг, которые пытались выведать, куда так рано хочет уйти Яков Петрович. У него есть четкая цель — добраться до поместья Николая Васильевича и его никто не остановит. Сейчас Яков, как никогда ранее, понял, что ни секунды не проживет без его писаря. Вся эта сцена в особняке Данишевских, помолвка, банкет в честь его невесты — были лишь фарсом. Самым настоящим в этом балагане — был Гоголь. Конечно же, в будущем будет нелегко. Им обоим придется в чем-то себя ограничить, скрываться от общества, но все это казалось таким неважным, а особенно сейчас. Хотелось прижать этого мальчишку к себе и никуда больше не отпускать, не заставлять переживать все в одиночку и оградить от всех бед, восстав в образе непробиваемой стены. Ему нужен был Николай Васильевич, как студеная вода в жаркую пору, как воздух. Они потеряли так много времени, хотя уже давно могли бы быть счастливы рядом друг с другом. Яков увидел, как Николай его любил, несмотря на все страдания, которые произошли по вине упрямого Гуро. Он единственный, кто думал только о себе, не давая права выбора Гоголю. Это было неправильно. И именно поэтому он ехал к Николаю Васильевичу, его любимому человеку, к его судьбе с мыслью на коленях вымолить прощение. Вокруг яркими вспышками мелькал весь остальной мир, на который Яков специально не обращал никакого внимания. Он хотел видеть перед собой лишь одного человека. Гоголь проснулся от громких стуков в дверь. Это наверняка был Яким. Вставать совершенно не хотелось. Все звуки, окружающие Николая, им не улавливались. Поэтому он не знал, что, намереваясь выбить дверь, в нее били кулаками два человека: его верный слуга и Яков Петрович. Стоя за последней преградой, что разделяла мужчин от Николая, во второй раз за столько лет Гуро сильно переживал. Яков не знал, на что способен писатель в тяжелом эмоциональном потрясении и представлял картины, где одна была хуже другой. От сильного страха за любимого человека, не замечая рядом Якима, Яков Петрович крикнул, надеясь быть услышанным: — «Николай, отворите дверь! Мне очень жаль за все недопонимания, что между нами были». Чуть погодя он продолжил уже более спокойным голосом — «Я все эти два года скрывал, что чувствую к вам… Искреннюю симпатию…» — было достаточно неловко говорить о таких вещах вслух, а тем более через дверь — «…Представить жизнь без вас, Николай Васильевич, я не могу. Все, что вы слышали в доме Данишевских, помолвка, мои грубые слова — были ложью. Я полон лжи. Я состою из нее. Но в этот раз, прошу, поверьте. Мне было также больно произносить их, зная, что я люблю вас. Я трус. Боялся, что жизнь со мной испортит вашу судьбу, боялся осуждения общества, потому отталкивал от себя. Рассчитывал, что вы полюбите снова и забудете меня. Лишь тогда, когда вы мне признались, я понял, что обрек вас на худшие мучения. И теперь я здесь и намерен просить прощения у ваших ног. Если придется, то просижу под этой дверью до тех пор, пока вы не выйдете оттуда. Пожалуй, за последние годы это единственная правда, которую вы слышите от меня...» — закончил свою исповедь Яков почти шепотом. Через пару секунд раздался щелчок запирающего механизма и дверь открылась. Гоголь был сам не свой: глаза опухли от слез и приобрели красный оттенок, одежда была мятой, а волосы спутались. Смотря друг другу в глаза и, боясь дышать, подумалось, что прошла вечность. Гоголь нарушил тишину первый: — «Яков Петрович, вы мне точно не снитесь…?» — по щекам Николая вновь потекли слезы. Гуро мгновенно ощутил настрой Гоголя, стоящего перед ним, и тут же заключил его в крепкие объятия. Яков Петрович услышал жалобные всхлипы и невольно пустил слезу сам. Когда последний раз он плакал? Пытаясь успокоить Николая, он одними губами, чтобы никто больше не могу услышать, выдал: — «Все будет хорошо, яхонтовый мой. Теперь я весь ваш». Так они простояли еще очень долго. Оба смогли прийти в себя, расположились в покоях у Гоголя и теперь счастливые вели мирную беседу. Разговоры между ними были не особо важными и смысла в себе никакого тоже не несли. Просто два любящих сердца находились рядом и были неимоверно этому рады. Внезапно, Яков опустился на колени и произнес: — «Я паду пред вашими ногами…» — после первой фразы в комнате наступила звенящая тишина. Гоголю потребовалось немного времени, чтобы понять к чему все идет. Он вспомнил диалог между Гуро и Марией на банкете в точности, чтобы иметь возможность продолжить дальше: — «Полно, Яков, полно, на нас же люди смотрят… Я того не стою…» — Николай смутился и потому говорил полушепотом. Улыбнувшись и смотря прямо в голубые глаза, Яков Петрович вымолвил слова, предназначающиеся изначально Николаю Васильевичу: — «О, нет, не нужно этой скромности. Для меня вы драгоценнее всего, что в этом мире создал сам Господь. И мне не важно, что я унижен перед обществом других. Ваш взор, устремлённый в мои очи — лучшая награда, что исцелит любую рану на моей измученной душе. Вы не то что стоите этого внимания, а я не достоин рядом быть с таким очарованием, как вы» — к концу таинства Гоголь уже и сам стоял на коленях перед Яковом. За окном небо окрасилось всеми оттенками утренней зари. Первые лучики солнца прокрадывались через окно писателя и озаряли помещение теми же цветами, что и небосвод. В середине комнаты стояли на коленях два мужских силуэта, находясь в преступной близости. — «Николай, молю, простите меня. Я причинил вам так много мук и страданий, но отныне хочу наверстать упущенное и обещаю, что не принесу в нашу жизнь ничего, что может ранить ваше сердце» — вполголоса изрек неприкаянный Гуро. Все еще стоя на коленях, Гоголь прижался к Якову Петровичу и потянулся к его губам. Николая сразу же обвили чужие сильные руки, не намереваясь отпускать. Когда воздуха в легких совсем не осталось, Николай прошептал еле слышимое: — «Я прощаю вас…».