Cruella de Vil

Моя матушка, Мальвола, была богатой наследницей, и хоть она не блистала ни красотой, ни приятным характером, ни чем-либо еще, что могло привлечь представителей сильного пола, и я просто диву даюсь — она все же дважды была замужем, а уж от поклонников у нее никогда не было отбоя. Помимо меня, у нее было еще два сына — Сесил и Диего, мои старшие братья. Мать у нас была одна, а отцы — разными. Сначала мама вышла замуж в первый раз за довольно симпатичного мужчину и после обзавелась от него двумя сыновьями. Но любовь быстро прошла, вслед за ней пришла рутина, и мама поняла, что с ее первым мужем ее абсолютно ничего не связывает, и решила подать на развод, потому что повстречала моего отца, с которым впоследствии связала себя узами брака. Мой папаша, который был лет на тринадцать моложе моей матери, очень хотел ребенка, но лишь с одной целью — дабы не платить налог за бездетность. Мама, конечно, пыталась его отговорить, ведь у нее и так было уже двое детей от первого брака, но в конце концов согласилась, а когда мой папа, очень болезненный и слабый здоровьем молодой человек, отправился на тот свет, то родительница начала относиться ко мне как к мусору, хотя, надо признать, к моим братьям она относилась не лучше. От нее одинаково доставалось всем: и мне, и Сесилу, и Диего, и Доктору, — племяннику и приемному сыну моего покойного отца — которого она была вынуждена взять под опеку после смерти своего второго мужа. Мама обвиняла нас во всех грехах человечества, в основном в том, что мы не оправдываем ее ожиданий. Отношения с братьями у меня были разные что в детстве, что в последующие годы. Кузен никогда не обижал меня, но обычно всегда был себе на уме и делал вид, что меня не существует, однако помогал в безвыходных ситуациях, неизменно повторяя, что я бы могла справиться сама, если бы захотела. Например, я могла позвонить ему в любое время дня и ночи и попросить решить задачу про землекопов или поезда, и мой двоюродный братец хоть и бурчал, что я должна сама делать уроки, тем более такую легкотню, однако всегда диктовал мне подробное решение после моей реплики вроде: «Ну ты же самый одаренный из всех де Вилей, вот и реши легкотню для своей глупенькой сестренки, которая ее таковой не считает». Сесил же меня откровенно ненавидел, потому что он был больше привязан к своему отцу, от которого наша мама после ушла к моему папе и при разводе его оставили с ней, а потом, когда его родитель умер, братец смягчился по отношению ко мне и заявил, что мы должны держаться вместе и поддерживать друг друга, если хотим сохранить достоинство, живя с Мальволой — мать он всегда называл исключительно по имени. С Диего я в ранние годы постоянно ссорилась и дралась — мы ничего не могли поделить между собой, однако он был мне ближе остальных, ведь разница в возрасте у нас была всего четыре года (с Сесилом — шесть, с Доктором — десять) и мы часто с удовольствием проводили время вместе. Когда мы оба повзрослели, брат погиб в автокатастрофе, оставив свою жену с двумя новорожденными детьми — Диего-младшим и Айви, которые иногда гостили у меня. Мой родственник, который в детстве казался мне самым лучшим — мой дядя, Коуп де Виль. Он был младшим братом моей мамы, и хоть она была недовольна им и считала его неудачником, как меня и моих братьев, меня и моего кузена часто отвозили к нему на каникулы — в это время мать не горела желанием возиться со мной, да и со всеми остальными в том числе. Диего и Сесила можно было отправить к предыдущему мужу, который являлся их биологическим отцом, а нас куда девать, если наши с Доктором отцы умерли, а мой двоюродный брат, плюс ко всему, был круглым сиротой? Правда, когда мне было шесть, я уже поехала к дяде без кузена — последний, которому уже тогда исполнилось шестнадцать, поспешил съехать от своей тетки и приемной матери Мальволы и стал жить отдельно, иногда навещая меня и моих братьев, желательно на нейтральной территории, а не в усадьбе Мальволы — настолько она ему досадила. **** Дядя был охотником, поэтому стены его жилища были украшены прибитыми на дощечки звериными головами, а на полу лежали медвежьи и другие шкуры. Вдобавок ко всему, как я узнала несколько позже, он был не просто охотником, а браконьером, и незаконным отстреливанием различных животных и последующим сбыванием их мяса, шкур, голов и прочих частей тела зарабатывал себе на все свои прихоти. Тогда я сделала один из тех самых выводов, которые впоследствии кардинально изменили мою жизнь: животное — это лишь источник материальных благ, и его обязательно нужно убить, чтобы получить эти самые блага. До такой степени я привыкла к этому, что ни слезинки не проронила, когда в мультфильмах или в школьных спектаклях изображалось, как охотники подстреливали зверей, в отличие от Аниты, у которой в эти моменты слезы начинали течь аж в три ручья. Когда я гостила у него, мне позволялось все. Я могла не ложиться спать хоть до самого утра. Я могла ходить босиком и не причесываться. Я могла ловить рыбу или купаться где, когда и сколько мне хотелось. Словом, когда я была ребенком и находилась в этом охотничьем домике, у меня было все, что делало жизнь прекрасной. По крайней мере, я так думала в детстве и отрочестве. Дядя объяснял это так: «Когда я был ребенком, мои родители всячески ущемляли мою свободу. Поплавать — проси позволения, рыбки половить — проси позволения, в лес на велосипеде съездить и ягод там насобирать — проси позволения. Это что же получается — скоро и дохнуть, что ли, без позволения уже нельзя будет?». Когда я подросла и мне исполнилось шестнадцать, я захотела научиться водить машину. В то время в Великобритании это было невозможно сделать — девушку в автошколу вряд ли бы приняли, поэтому дядя взялся учить меня гонять на его внедорожнике, и я успешно переняла его стиль вождения — ездить с огромной скоростью, от которой взрывались радары копов, и сносить все на своем пути. Как говорил он сам, «Если я заплатил за весь спидометр, то буду использовать весь спидометр». В детстве и юности дядя казался мне замечательным человеком, и я безутешно плакала, когда он погиб, подвернув ногу и упав в овраг, где его после завалило камнями и раздавило, а сейчас, с оглядкой на прошлое, я понимаю, что он был неадекватным, и диву даюсь, как я сама не погибла, проводя время с ним. Он был свято уверен в том, что для успешного воспитания детей достаточно всего трех вещей: разговаривать с ними на равных, все им позволять и любить их без меры, и благодаря каникулам, проведенным наедине с этим моим родственником, я, чувствуя, что я кому-то небезразлична, не сошла с ума гораздо раньше. Но все же, какой нормальный человек будет позволять маленькой девочке бродить одной по лесам и оврагам, где она может заблудиться или покалечиться, разрешать смотреть на то, как он потрошит диких лесных зверей, или, уже несколько позже, учить ее стрелять всяких животных и после разделывать их?! Да мало ли этого? Даже вспоминать не хочется... **** Терпеть эти муки у меня больше нет сил — за первые двадцать лет моей жизни ушли из жизни четверо моих родственников: мой отец, дядя, мамин первый муж и брат. С матерью же у меня никогда не ладились отношения. Хоть я, узнав о том, что мой покойный отец, оказывается, завещал мне огромное состояние и богатую усадьбу, поскорее съехала от родительницы, это не сотрет из моей памяти того, что произошло ранее. Для Мальволы самым главным было одеть и накормить меня, эмоциональную близость же между мной и ней она не считала чем-то первостепенным, и я не знала, как объяснить родительнице, что для меня важно общение с ней, а не количество модных платьев и кофт в шкафу. Матушка часто делала вид, что меня не существует, иногда даже она забывала о том, как меня зовут и когда у меня день рождения. Под конец смирившись с тем, что она никогда меня не поймет, я решила выпросить у нее домашнего питомца, но мама отказала мне, заявив, что не потерпит псины в доме. Как я ее ни упрашивала, все равно в подарок я получала только очередные обновки, а когда я стала девушкой, то получила от нее лишь заводную игрушку, и это было для меня плевком в лицо и душу. Я все детство хотела щенка, часто чувствуя себя одиноко и желая чем-то заполнить эту гнетущую пустоту, но в итоге мне его так и не купили. В шестнадцать лет съехав от матери, я начала много времени проводить с дядей, и чувствуя, что ему я небезразлична, я решила попросить у него в подарок щенка. И знаете, что сделал этот великовозрастный придурок, когда я озвучила ему свое желание? Он изловил где-то щенка-далматинца и свернул ему шею! Потом он погиб на охоте, и на похороны его приятель, вместе с которым дядя ловил щенка для меня, принес мне этого дохлого щенка! Идеально и очень к случаю... Конечно, про покойного говорят или хорошо, или ничего, поэтому и скажу только одно: через несколько дней после того, когда мне всучили собачий трупик, я наконец осознала, что Коуп был ничем не лучше моей родительницы, даже хуже. Я долго была в шоке, а потом подумала, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, а потому ободрала щенка и обратила внимание на мех: такой мягкий, такой пятнистый... С этих пор я как будто стала сама не своя... Мне жизнь была не мила — все мои мысли были отныне заняты исключительно тем, как раздобыть побольше шкурок и сшить себе шубку. Я продолжала семейный бизнес, владея «Домом Мод де Виль», и довольно крупной выручки мне хватало на то, чтобы постоянно покупать себе новые меховые шапки, шубы и манто, но все же эти предметы гардероба даже рядом не стояли с теми, которые бы мне хотелось. Я была готова на что угодно, даже на несколько грандиозных краж, но переоценила Хораса и Джаспера, и недооценила Пэдди и Понго, и по их вине сначала загремела в тюрьму, а потом — в дурку. Из-за чего же все-таки я стала такой, какой меня все знают? Ох, причин слишком много...