Your eyes are swallowing me
Mirrors start to whisper
Shadows start to see
My skin's smothering me
Help me find a way to breathe
Sleepwalking — Bring Me The Horizon
— Мне не нравится твоя улыбка, — говорит он и смеётся. Повторяет нараспев три раза. Мне не нравится твоя улыбка. Не нравится улыбка. Улыбка. Останавливается посреди пустого перекрытого шоссе, растянув губы в усмешке. Кричит, кажется, счастливо, и бросается вперёд. Бежит, не разбирая дороги, но вскоре останавливается и садится на холодный асфальт. — Улыбнись, — говорит он, наблюдая за тем, как я подхожу ближе. Молчит и мгновение смотрит на моё хмурое лицо. — Эй, улыбнись. Я не отзываюсь. Стою пару секунд, пустым взглядом смотря на него, и не спеша иду вперёд. Он всё еще сидит на асфальте, ковыряя его пальцем, и смотрит на мою спину. — Ты не умеешь улыбаться, — кричит мне в след. Дёргаю плечом, словно пытаюсь избавиться от назойливых прикосновений его слов. Не работает. — Твоя улыбка кажется попыткой не кривиться после четырёх сожранных лимонов. Улыбнись. Поднимается с земли и догоняет меня. Заглядывает в лицо. Пытаюсь не реагировать — не получается. Стараюсь не смотреть в его глаза, разглядывая деревья с двух сторон от шоссе. Он напевает назойливый мотив, сквозь неумелые завывания слышу «покажи мне свою улыбку». Он перекрывает мне дорогу. Становится напротив и аккуратно сжимает в руках мои плечи. Слабо вздрагиваю. От прикосновений становится страшно, но ведь это он. Он не навредит. Заставляет посмотреть в глаза, и я смотрю, не способный больше сопротивляться. В его зрачках растут деревья по краям шоссе, и виднеется моё хмурое отражение. Мне нравятся его глаза. Так же, как и ему не нравится моя улыбка. Они блестят, как нежданно объявившееся солнце в ненастную и пасмурную погоду. — Мне не нравится твоя улыбка, — говорит он, — но твоя хмурая рожа мне не нравится еще больше. Улыбнись, мать твою. И я улыбаюсь, чуть приподнимая уголки губ. Не по собственному желанию, скорее, просто чтобы он, наконец, отстал. Он смотрит с прищуром, слегка нахмурив брови, а затем удовлетворённо кивает. — Делаешь успехи. Но мне всё ещё не нравится. Он разворачивается и вприпрыжку идёт по дороге. Фыркаю и иду следом, но даже сам не замечаю, как улыбка не уходит с лица. От этих воспоминаний становится больно.* * *
— Кейджи, — зовёт мама, — Кейджи, слышишь меня? Я не отзываюсь, продолжая сверлить взглядом тарелку. Она подходит ближе и аккуратно кладёт руку на моё плечо. Чуть вздрагиваю. Поднимаю голову, отрываясь от своих мыслей, и мгновение смотрю на неё невидящим взглядом. — Да, мам. Я слушаю. Она ласково проводит рукой по моей щеке, но тут же поспешно убирает её, когда я дёргаюсь, испугавшись. — Сегодня приём у психиатра, не забыл? — говорит она. Признаться, я и правда забыл, но отрицательно мотаю головой. — Нет, я помню. Не волнуйся. Она кивает и отходит от стола, а я снова утыкаюсь взглядом в тарелку с завтраком. Есть не хочется совсем. И идти к психиатру — тоже. Снова поднимаю взгляд на маму, и смотрю на её спину. Мне жаль, действительно жаль. Не думаю, что сейчас она счастлива, не думаю, что она хотела для себя больного сына. От этой мысли становится тошно, и я поднимаюсь из-за стола. Руки едва заметно трясутся, когда я убираю за собой посуду. Мгновение борюсь с желанием подойти и обнять маму, но сдерживаюсь. Бросает в мелкую дрожь, от одной лишь мысли о прикосновениях. — Спасибо, было очень вкусно, — говорю я, хотя даже не притронулся к своему завтраку. В ответ она только кивает, светя лёгкой улыбкой на искусаных в кровь губах, но, могу поспорить, я отчётливо заметил усталость в её глазах. Я бы хотел, чтобы она была счастлива. Я бы тоже хотел быть счастлив. Мои шаги легко стучат по полу, когда я выхожу из кухни, проходя в свою комнату. За дверью меня встречает привычная полутьма. Я подхожу к кровати и падаю на неё спиной, раскинув руки в стороны. Как же я устал. Закрывать глаза страшно. Страшно снова увидеть его, страшно вспоминать его улыбку, глаза. Его глаза были невероятными. Такие яркие, горящие золотом, живые. Глядя в них можно почти физически ощутить как ты купаешься в лучах солнца. Да, они были невероятными. Слёзы хотят потечь по щекам, но я пытаюсь держаться. Глаза жжёт, я поднимаю взгляд выше. Всё в порядке. Всё в порядке. Я не в силах вспомнить сколько раз я произнёс эти слова, но они не помогли ни капли. Ничего не в порядке. — Акааши! И я на миг замираю. Грёбанные галлюцинации. — Акааши! — слышу снова, так по-родному, так весело и громко. Кажется, этот голос сейчас рассмеётся. Я закрываю глаза и расплывчато вижу его лицо перед собой. Его волосы всё так же растрепаны, как и прежде. Я не сдерживаю всхлип и горько улыбаюсь. Как же это больно. — И снова ты так улыбаешься! — возмущается его голос. Так близко. Кажется, если я открою глаза он будет совсем рядом, здесь, живой. Судорожно вдыхаю. Резко раскрываю глаза, желая удостовериться, что это всё не реально. Он не мог быть здесь. Он не мог быть со мной. Его больше нет. Но он здесь. Правда здесь, я вижу перед собой его фигуру. На его лице такая привычная улыбка, глаза светятся необъяснимым восторгом, словно он рад меня видеть. — Хэй, хэй, хэй, подъём, Акааши! — он подходит ближе и заглядывает в мои глаза, из которых ручьём стекают слёзы. — Какая хмурая рожа, — добавляет он. Я всхлипываю. Он говорит что-то ещё, но я не слушаю. Это невыносимо. — Ты не настоящий, — шепчу я. — Тебя нет, тебя нет, Бокуто, тебя нет… Мой шёпот обрывается тихими рыданиями, и я прячу лицо в ладонях. Бокуто не мог быть здесь. Бокуто умер два года назад. Но я снова его вижу.* * *
Кабинет психиатра просторный, но невероятно скучный. Нет ничего интересного, на что можно направить взгляд, лишь бы только не смотреть в глаза врачу. Приходится глядеть в один из углов комнаты, считая маленькие и едва заметные трещинки на стене. — Расскажешь, как всё началось? Я глубоко вздыхаю и неосознанно начинаю теребить пальцами край футболки. — Всё началось с того дня, когда умер мой лучший друг. Но на деле я вру, мы не были лучшими друзьями. Тогда шёл третий месяц наших с Бокуто отношений. Мы, два влюблённых идиота, даже не думали, что может случиться что-то плохое. Наш маленький мир состоял из нас двоих и, казалось, ничто не могло помешать этому. Как оказалось, могло. Эту историю я рассказывал дважды. В первый раз — родителям, когда они стали замечать за мной странное поведение. Да и терпеть постоянные галлюцинации становилось для меня всё труднее. Во второй — своему первому психиатру. Он был крутым и нравился мне непринуждённостью и своим чувством юмора. Правда, полтора месяца назад в его доме случился пожар, а ещё через неделю его тело нашли в обгоревших обломках. Однако, даже сейчас рассказывать о Бокуто больно. Хочется скрыть воспоминания о нём от всего мира, хочется оставить все мысли о нём только в своей голове, чтобы никто не знал о том, каким он был. — Точнее, — тихо добавляю я, опустив взгляд в пол, — всё началось четыре года назад, когда меня изнасиловали. В этот день мне исполнилось тринадцать. Я всегда ждал дня рождения, предвкушая весёлый праздник, но этот случай заставил содрогаться каждый раз, когда кто-либо напоминал об этом дне. По началу, правда, всё шло отлично. Я был счастлив, улыбался во все зубы. Ровно до того момента, пока мама не сказала о том, что наш сосед попросил зайти к нему домой и попрощаться перед тем, как он уедет. И я пошёл. Он всегда казался мне хорошим человеком. Мы хорошо ладили с ним, он всегда приветливо улыбался, когда встречал меня на улице, угощал сладостями и привозил сувениры после путешествий. И когда я узнал о том, что он переезжает, даже расстроился. Я сразу понял, что что-то не так, когда перешагнул порог его дома. Он был пьян. Я чувствовал противный запах алкоголя и заметил на полу разбитую бутылку пива. Но тот улыбался, как ни в чём не бывало. Спросил как моё настроение и противно икнул. Шатаясь, подошёл ко мне и наклонился к моему лицу. Я хотел убежать, правда хотел, но даже не успел развернуться. Он зажал мой рот липкой ладонью и стал быстро срывать с меня одежду. Спустя время, которое для меня казалось вечностью, родители забеспокоились и бросились искать меня, только было уже поздно. Я захлёбывался слезами и давился своими криками, приглушёнными кляпом, сделанного из грязного полотенца. После этого я стал слышать его голос. По ночам, безуспешно пытаясь уснуть, днём, вечером — его мерзкий шёпот преследовал меня всегда, заставляя задыхаться и кричать, умоляя о помощи. И спустя четыре года я всё ещё пугаюсь прикосновений даже самых близких людей. Возможно, единственный, кого я боялся не так сильно, был Бокуто. Он был особенным. Он терпеливо успокаивал меня во время панических атак, просто был рядом. Мы понимали друг друга без слов. Мы, казалось, были созданы друг для друга. Но через два года его не стало. Казалось, меня не стало вместе с ним. В тот день я возвращался с тренировки по волейболу, погода была премерзкая, и водитель такси — тоже. Он не понравился мне сразу, с первой же его ухмылки, которую тот, казалось, считал милой. За стеклом шумел дождь, под колёсами машин гремели лужи, а я просто хотел выпрыгнуть из салона, чтобы больше никогда в жизни не видеть лица уже ненавистного таксиста. Он пытался поддержать разговор, задавал до невозможного глупые вопросы и очень противно смеялся, когда шутил свои дерьмовые шутки. А я только натянуто улыбался, мысленно подгоняя его скорее доехать до дома. Только вот, моим мечтам было не суждено сбыться, он свернул совсем в другую сторону, а на моё замечание лишь прибавил скорость и сказал: «Не волнуйся, парень, я точно знаю куда ехать». Просьбы остановить машину он успешно игнорировал и решил, что было бы неплохой идеей положить свою тяжёлую руку на моё колено. Его мнения я не разделял, а потому, невероятно испугавшись, врезал ему по лицу. Тот этого, казалось, не ожидал, и даже сбавил скорость, чем я нагло воспользовался, выпрыгивая из салона всё ещё едущего такси. Я приземлился почти благополучно: ободрал колени и ладони и счесал кожу на правом боку, прокатившись по асфальту — никаких переломов. Но от незапланированной панической атаки это спасло мало. Он напомнил мне мои несчастные тринадцать, по телу словно прошла дрожь. Я чувствовал себя грязным. Хотелось смыть с себя все прикосновения, и хотелось содрать ногтями свою кожу. Дышать становилось всё труднее. Я прижался к первой попавшейся крыше, чтобы не мокнуть под проливным дождём и, пока ещё мог говорить и двигаться, позвонил Бокуто. И за это я виню себя уже два года. Он взял трубку не сразу, и встретил меня привычным «Хэй, хэй!», но тут же стал серьёзнее, когда услышал, как я задыхаюсь. Сразу поняв в чём дело, он спросил что случилось, и я, захлёбываясь слезами и дрожа, ему ответил. Я слышал, как он бегал по дому, шурша одеждой и звеня ключами. Я попросил его приехать. Только он не смог. Бокуто попал под невписавшуюся в поворот машину. Он получил тяжёлые раны, каждая секунда была на счету. Но его не успели спасти. И как же я, блять, виноват. Я долго не мог осознать, что его больше нет. Стало так пусто, и так чертовски больно, словно от меня оторвали кусок сердца, оставив половину непрерывно истекать кровью. Наверное, с того дня я стал слышать его голос и иногда видеть до невозможного реальные галлюцинации. По началу это пугало, хотя, возможно, пугает и до сих пор. Я пытался убедить себя в том, что его больше нет. Я пытаюсь убедить себя в том, что его больше нет. Психиатр внимательно слушает меня и иногда кивает головой, а мне отчего-то очень хочется сорваться с места и броситься под первую попавшуюся машину. Мне так хочется всё это закончить.* * *
Я провожу рукой по кровати, пытаясь найти, куда я бросил свой телефон. Нащупав его рядом с подушкой, жму на кнопку питания и, привыкнув к темноте, жмурюсь от яркого света экрана. На часах виднеется два часа ночи, из уведомлений — только лишь рекомендации из твиттера и пропущенное напоминание выпить таблетки. Устало выдыхаю и слабо бросаю телефон на грудь. Тру глаза. Пить хочется невыносимо. Подниматься с кровати нет сил, но пересохшее горло делает своё дело. Я медленно встаю и шагаю к двери, по пути спотыкаясь о разбросанные на полу вещи. Надо бы здесь убраться. Потом. Стараюсь дойти до кухни максимально тихо, мне очень не хочется разбудить родителей. Те начнут волноваться, в этом я уверен, и будут заглядывать в мою комнату всю ночь, интересуясь, как я себя чувствую. Они, вероятно, так и не уснут до самого утра, уставшие уедут на работу, а я буду чувствовать себя ещё более виноватым, чем обычно. Поэтому, доставая из шкафчика стакан, я пытаюсь ненароком ничего не зацепить, чтобы лишний раз не шуметь посудой. И у меня это, к счастью, получается. Правда, я чуть не роняю стакан, почти до краёв наполненный водой, когда слышу его смех в тёмных углах пустой кухни. Цепляюсь пальцами в деревянную столешницу и пытаюсь выровнять дыхание. Сердце стучит как бешеное. Кажется, ещё немного, и оно выскочит из груди, пробив собой рёбра. Кухню освещает лишь тонкая полоса света, что тянется с окна, и слышать его голос в полутьме комнаты страшно. Он так непозволительно далеко, но его смех звучит так близко. Создаётся впечатление, что он здесь, рядом. Стоит протянуть руку, и я коснусь его мягкой щеки, легко проведу по ней кончиками пальцев, ощущая давно забытое тепло. Но я только крепче обхватываю дерево и жмурюсь. Руки уже болят, но это, пожалуй, к лучшему. Ничто не сравнится с ноющем чувством где-то глубоко в груди. Так больно. Голос говорит что-то ещё, но я пытаюсь не слушать. Собрав всю волю в кулак, делаю последний глоток воды и быстро ухожу в комнату, уже не заботясь о том, что могу разбудить родителей. Я так устал. Как же я, блять, устал.* * *
— Всё в порядке? Я пытаюсь улыбнуться. Едва заметно киваю и прикрываю глаза, легко сжимая его ладонь в своей руке. — Мне не нравится твоя улыбка, — едва слышно шепчет он. Его пальцы рисуют лишь только ему самому понятные узоры на моей щеке. Я лениво приподнимаю веки и смотрю в его широко распахнутые глаза. Они светятся, как блестнувшее на свету золотое украшение, и, приглядевшись, я даже могу увидеть в них себя. Я чувствую его тёплое дыхание совсем рядом; мы лежим на узкой кровати лицом к лицу, наши колени легко соприкасаются и, кажется, сейчас я действительно спокоен. — Я всегда хотел, чтобы ты улыбался по-настоящему, — шепчет он и я, кажется, перестаю дышать. Он заглядывает в мои глаза, а я всеми силами пытаюсь не заплакать. — Хотел, чтобы ты улыбался счастливо. Но у меня не выходит. Слёзы предательски текут по лицу, из горла вырывается тихий всхлип. Я утыкаюсь в его футболку: она пахнет чем-то едва различимым. Сквозь рыдания и аккуратные поглаживания по моим растрёпанным волосам понимаю, что это и есть запах Бокуто. Я начинаю забывать.* * *
Я листаю его фотографии, сделанные мной исподтишка, хотя, на самом деле, он видел, что я его снимаю и старался шире улыбнуться. От воспоминаний становится больно, но я почему-то даже не думаю останавливаться. Я ужасно боюсь его забыть. И, казалось бы, забыть его у меня не получится — его галлюцинации преследуют меня едва ли не ежедневно. Но даже несмотря на это мне страшно. Я боюсь, что однажды я не смогу вспомнить цвет его глаз, их счастливый блеск, а очередная галлюцинация появится передо мной с пустыми и мёртвыми глазницами. Боюсь, что я забуду его улыбку. Боялся, что забуду его запах. Запах я уже забыл. Входная дверь тихо скрипит, наверное, это вернулась мама, но привычного «Я дома!» не слышно. Чуть хмурюсь и поднимаюсь с кровати, хрустнув коленками. Мама и правда стоит у двери, повернувшись к ней лицом. В её руках тихо звенят ключи, и, кажется, я слышу едва различимый всхлип. — Мам? — подхожу чуть ближе, и она испуганно оборачивается. На её щеках я вижу дорожки слёз, и внутри меня что-то переворачивается, — Всё хорошо? Она быстро вытирает мокрые следы и пытается улыбнуться. Коротко кивает, но по мимолётной дрожи её подбородка я понимаю, что она врёт. Мгновение веду с собой борьбу, но затолкав неуместный страх прикосновений поглубже, подхожу ещё ближе и обнимаю маму. И тут же виню себя за такие глупые опасения. Это мама. Она не хочет мне навредить. Я снова слышу тихий всхлип под ухом, и прижимаюсь к ней ещё сильнее. — Узнала, что волейбольная команда твоей школы едет на национальные, — едва слышно говорит она, немного успокоившись. — Я так люблю тебя, Кейджи. Я невидящим взглядом смотрю на входную дверь, так и не выпустив маму из кольца рук. В ребятах я никогда не сомневался. Наверное, стоило бы порадоваться, но в груди что-то больно колит. — Я тоже люблю тебя, мам.* * *
Стук волейбольного мяча однотипно разносится по залу. Я пытаюсь не думать, концентрируясь на том, как сделать хороший пас, но вся голова забита мыслями о том, какой же Бокуто красивый. Какой он идеальный, когда тяжело дышит после очередного прыжка, какой прекрасный, когда устало стирает пот со лба, и какой невероятный, когда радуется новой удачной атаке, так счастливо улыбаясь, что я не могу не улыбнуться в ответ. — Ты такой красивый, — говорит он, и я на миг теряюсь, — когда по-настоящему улыбаешься. Я, кажется, краснею, и отвожу глаза в сторону. По залу разбросаны десятки мячей, которые, конечно, придётся собирать. — Акааши, — поднимаю взгляд и словно тону в его золотых глазах. — Акааши, я тебя люблю.* * *
— Кейджи, слышишь? Всё хорошо, я с тобой. Я не могу дышать. Слёзы душат и потоком стекают по щекам, сердце стучит неестественно быстро, словно готово выскочить из груди. — Котаро, пожалуйста, приди ко мне, пожалуйста, пожалуйста… — совсем тихо шепчу я. — Я уже выхожу, скажи мне где ты, ладно? Всё хорошо, Кейджи, дыши со мной. Давай, вдох, — я с трудом пытаюсь вдохнуть, моё тело дрожит, а голова кружится, — выдох. Давай ещё раз, вдох… Я повторяю за ним несколько раз и, кажется, снова могу дышать самостоятельно. До боли сжимаю в ладони телефон, и про себя поговариваю снова и снова: вдох-выдох. Вдох. Выдох. — Всё в порядке, Кейджи, ты в безопасности, слышишь? Сейчас я приду к тебе. Подожди совсем немного, ладно? Я коротко киваю, забыв о том, что он не может меня увидеть. Я подожду. Скрип тормозов через динамик телефона звучит почти оглушающе, и это, кажется, приводит в себя. Я почти перестаю дрожать, но снова не могу взять под контроль дыхание — весь воздух выбило из лёгких, словно эта самая машина врезалась в мою грудь. — Котаро, — тихо шепчу я. На другом конце не слышно ни единого звука, или, может быть, я не могу расслышать слов из-за проливного дождя, — Эй, Котаро… Слёзы оставляют мокрые следы на моих щеках, я всё шепчу его имя, но не получаю никакого ответа. Проходит, кажется, вечность, и я слышу едва различимые крики, звуки тормозов и хлопающих дверей машин. Кто-то громко просит позвонить в скорую, и я начинаю осознавать. — Котаро! — кричу я и срываюсь с места. Немногочисленные прохожие смотрят на меня как на сумасшедшего, но я даже не обращаю внимания, — Нет, Котаро, пожалуйста, НЕТ! Одежда мокнет под дождём и неприятно липнет к телу, сумка с волейбольной формой больно трёт ключицу, и, кажется, я мог успеть. Но у меня не вышло.* * *
— Это ты виноват во всем, Акааши. Я утыкаюсь лбом в холодную стену, уже около часа пытаясь уснуть, его голос шепчет будто бы в затылок, кажется, что если я повернусь, смогу разглядеть его силуэт на моей кровати. Он повторяет о том, что я виноват раз за разом, и каждый новый становится всё громче, и лишь только когда голос почти переходит на крик, я не сдерживаюсь, позволяя слезам скатиться по щекам. — Это ты виноват во всем, Акааши! — Нет, это ошибка, — шепчу, задыхаясь. — Я не виноват, нет, это ошибка. — Это ты виноват во всем, Акааши! И я почти начинаю в это верить. Дышать так тяжело, из горла вырываются тихие хрипы. Сжимаю руку в кулак, впиваясь ногтями в ладонь, и до крови закусываю губу. От её запаха становится плохо, а металлический привкус неприятно оседает на языке. — Ты ведь даже не настоящий, — шепчу я. — Пожалуйста, хватит. Хватит! ХВАТИТ! Голос не останавливается.* * *
— Можно взять тебя за руку? — спрашивает он, и я киваю. Он аккуратно переплетает наши пальцы и ненавязчиво гладит тыльную сторону ладони. Солнце уже садится за горизонт, освещая розовым землю и до невозможного красивое лицо Бокуто. Он едва заметно улыбается и не отрываясь смотрит на закат. — Котаро, — тихо зову. Он переводит взгляд на меня и вопросительно приподнимает брови, — я люблю тебя. Он улыбается шире. Смотрит на меня так тепло и нежно, но не говорит ничего в ответ. Правда, я ничего и не жду — в его любви я не сомневался никогда. Солнце всё так же медленно скрывается из виду, а мы всё смотрим-смотрим-смотрим друг на друга. Его густые длинные ресницы, кажется, можно пересчитать, как и едва заметные крапинки в его глазах. Он нехотя переводит взгляд на освещённую закатом линию горизонта и тихо говорит: — Я хотел бы уехать отсюда. С тобой, — он снова бросает мимолётный взгляд на меня. — Куда-нибудь далеко-далеко, где были б только мы, — поднимается со скамейки, отходя на несколько шагов, и эмоционально размахивает руками, — Куда-нибудь в поле с огромной кучей цветов и маленьким домом. Я бы плёл тебе венки. Я не умею этого делать, но, думаю, у меня бы получилось. Я бы каждый день говорил о том, как сильно люблю тебя, — он садится на корточки возле моих ног, кладёт одну руку на скамью, другую — на моё колено. Заглядывает в глаза. Я улыбаюсь. — Я бы сделал всё, чтобы ты был счастлив. И чтобы ты всегда улыбался. — Я счастлив, — говорю я и мягко провожу рукой по его щеке, — Я счастлив с тобой, Котаро. И в тот момент я действительно был счастлив.* * *
Слушать, что говорит учитель кажется непосильной задачей, все мысли заняты всякой хренью, начиная от счёта стука капель дождя по подоконнику, заканчивая попытками игнорировать едва различимый смех Бокуто в моей голове. Каждое новое слово учителя проскакивает мимо ушей, но я безуспешно стараюсь за него зацепиться. Это начинает порядком раздражать, но урок должен закончиться уже через две минуты. Так и происходит, он и правда заканчивается, но проходит, кажется, вечность, до того момента, пока учеников отпускают домой, и класс шумно начинает собирать свои вещи. Я отстранённо выхожу из кабинета и неторопливо шагаю к выходу из школы. Подростки что-то весело обсуждают, кто-то бегает по коридору, а настроение отчего-то становится совсем паршивым. Дождь неприятно капает за ворот рубашки, я стараюсь идти быстрее, но невольно останавливаюсь, смотря на вход в спортивный зал. Пара школьников бежит к дверям, то и дело поправляя падающие с плеч сумки, а мне невыносимо хочется вернуться в то время, когда Бокуто тянул меня за руку на волейбольную площадку. Я, не торопясь, разворачиваюсь и иду к выходу из школьного двора. На дождь становится плевать. Я достаю телефон из кармана, и крупные капли беспощадно падают на экран. Включаю его и невидящим взглядом смотрю на дату. Восемнадцатое сентября. Через два дня Бокуто исполнится девятнадцать. Через два дня Бокуто должно было исполниться девятнадцать. До дома я иду по наизусть выученной дороге, почти неосознанно сворачивая на поворотах. В голове полный бардак, мысли плывут из одной крайности в другую, и я дважды чуть не врезаюсь в бегущего ребёнка. Два дня проходят незаметно.* * *
Я прохожу мимо сотен могил и останавливаюсь на другом конце кладбища. Вокруг тишина, лишь только слабый ветер шуршит листьями на немногочисленных деревьях. На надгробном камне выведено его имя, дата рождения и смерти. Я перечитываю короткую надпись раз за разом: Бокуто Котаро, 1994–2012 гг. Бокуто Котаро. Бокуто Котаро. Бокуто Котаро. Мой самый дорогой человек похоронен в метрах под землёй. Его галлюцинация стоит перед могилой и жутко улыбается, а я всё читаю и читаю его имя, чтобы не смотреть на такую точную копию Бокуто. — С днём рождения, Котаро, — говорю я и сажусь на корточки, держась рукой за надгробие. — Я всё ещё люблю тебя. Я поднимаю взгляд и смотрю на него, нет, на галлюцинацию и пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы отличаться от моих воспоминаний о нём, но не нахожу ничего, кроме, пожалуй, слишком пугающей ухмылки. Отчаянно бью кулаком по холодному камню с вырезанным на нём его именем и борюсь с желанием разодрать костяшки пальцев в кровь. Галлюцинация Бокуто передо мной до сумасшествия реальна. И, кажется, я и правда схожу с ума. — Ещё увидимся, — шепчу, поднимаясь на ноги. Мгновение смотрю на надгробие и, развернувшись, ухожу с кладбища, не оглядываясь. Мираж Бокуто, кажется, идёт за мной. Мы определённо ещё увидимся.* * *
Я смотрю в его глаза, созданные моим воображением, по моей щеке катится одинокая слеза, а он молчит, даже не смеётся уже привычным, но слегка пугающим смехом. Мне страшно. Страшно до безумия, и, мне кажется, я теряю рассудок, смотря на Бокуто. Он не настоящий, он всего лишь в моей голове, но тогда отчего же всё настолько реально? — Привет, Котаро, — шепчу я дрожащим голосом. Кажется, он слегла улыбается, а я перестаю дышать. Мне хочется протянуть к нему руку и снова почувствовать его тепло, но я останавливаю себя, боясь не почувствовать ничего. — Прошу, останься со мной, — говорю я, и сам удивляюсь сказанному. Ты ведь даже не настоящий, Котаро. Ты не настоящий.* * *
— Посещают мысли о суициде? Постоянно. — Нет, никогда. — Проблемы с питанием, переедания, отсутсвие аппетита? — Нет, всё как всегда. На деле желудок едва слышно скулит, а внутренности сводят судороги. Я не могу поесть уже около трёх дней, даже от самой обычной еды начинаются приступы рвоты. Весы показывают цифру меньше на четыре килограмма, чем двумя неделями ранее. Психиатр что-то помечает в своём блокноте и быстро пишет. Мне уже даже не любопытно, я скорее хочу вернуться домой и закрыться от людей в своей комнате. Врач задаёт ещё несколько вопросов, а мне становится противно от мысли о том, что ни на один из них я не ответил честно. — Стало ли меньше галлюцинаций? Нет. — Намного, — киваю я. — Я почти перестал их видеть. Они появляются намного реже. Но призрак Бокуто стоит за спиной психиатра, идёт следом за мной к машине мамы и едва слышно шепчет мне в затылок, когда я устраиваюсь боком на своей кровати. Закрываю уши руками и отчаянно жмурюсь. — Спаси меня.* * *
Старая потрёпанная тетрадь уже наполовину исписана его фразами. На каждом развороте выведено по одному предложению десятки раз, в каких-то местах протёкшие чернила оставляют большие пятна, отчего мои руки все время украшают чёрные метки. Кисть болит от непрерывного движения, но я не останавливаюсь, всё выписывая его слова на бумагу. Спаси меня. Это ты виноват во всем, Акааши. Вернись ко мне. Пойдём со мной. Мне не нравится твоя улыбка. Я кричу. Прячу лицо в ладонях, кричу пока не закончится дыхание. Горло горит, я пытаюсь сдержать тихий кашель. В комнате становится душно, дышать почти что нечем. Я поднимаюсь и подхожу к окну, резко раскрывая его, жадно вдыхая воздух. Руками зачёсываю волосы назад, положив локти на подоконник. Появляется навязчивая мысль выйти на улицу, и я совсем недолго ей сопротивляюсь. Я собираюсь быстро — меняю растянутую домашнюю футболку на первую выпавшую из шкафа толстовку, бросаю телефон в карман брюк и чуть не забываю забрать запутанные наушники с кровати. Хлопок входной двери и свежий воздух приводят мысли в порядок. Я не знаю куда идти, но отчего-то иду именно туда. Шоссе всё такое же пустое, как и несколько лет назад. По его краям одиноко растут деревья, листьев на них всё меньше, и слабый ветер едва заметно качает их из стороны в сторону. Шоссе всё такое же, но чего-то здесь не хватает. «Бокуто, — думаю я. — Здесь не хватает Бокуто». Солнце медленно скрывается из виду, я вспоминаю о его глазах и тихо вздыхаю. Очень жаль, что его со мной нет. Или же он есть?* * *
Он зовёт меня с собой. Шепчет, что заждался, говорит о том, как одиноко там без меня. Просит вернуться. Я прошу его вернуться тоже. Я просил его вернуться. Порывы холодного ветра бьют по лицу, и я жмурюсь в тщетной попытке избавиться от дискомфорта. Мои ноги свисают с многоэтажки, а задница начинает болеть от холода жёсткой крыши. Так тихо. Мне очень хочется заплакать, но на слёзы уже нет сил. Сил нет уже ни на что. Включаю телефон и смотрю на часы. Через три минуты наступит пятое декабря. Через три минуты мне исполнится восемнадцать. Я поднимаюсь на ноги и хожу слева направо по самому краю крыши. Вокруг ни души, но это неудивительно — мало кто в здравом уме полезет на такую высоту в холодную ночь. Внизу горят улицы: яркие фонари, окна ещё не уснувших домов и квартир, фары проезжающих мимо машин и мелькнувшие в моем сознании глаза Бокуто. Я Акааши Кейджи. Мне всё ещё семнадцать лет, и, возможно, сейчас я совершаю самую большую ошибку в своей жизни. — Простите, — шепчу я. — Ему не нравится моя улыбка. Я делаю шаг.