Les Friction — This is a Call
Каждый в Мондштадте знает Эолу Лоуренс — и почти каждый презирает, но сестре Розарии, похоже, нет никакого дела до светских сплетен. Она садится напротив за крошечный стол, где Эола прячется от презрительных и осуждающих взглядов, и ставит перед собой кружку эля. Против нежеланного соседства у Эолы есть оружие, которое бьёт лучше меча, и она не стесняется его использовать. — Ты хоть знаешь, — окликает она, — что моя фамилия Лоуренс? Сестра Розария поднимает взгляд, и внимания в нём не больше, чем уделяют надоедливой летней мухе или чириканью зябликов за окном. — Если тебе нужны ещё аргументы, чтобы свалить, — повышает голос Эола, — то напомню, что мой род угнетал и держал в рабстве этот город. Так что не стоит тебе пятнать свою репутацию. Смотри, как бы твои сёстры не узнали, что ты делишь стол с преступницей! Сестра Розария выслушивает её тираду с тем же спокойным равнодушием, и, когда Эола останавливается перевести дух, цедит сквозь зубы: — Да мне насрать. В отличие от сестры Розарии, вниманием Эолы завладеть легко, и ещё проще, как оказалось, завладеть её сердцем. (Поправка: Эола была уверена, что сердца у неё нет.) С той же яростью, с какой взращивает планы мести, Эола наводит справки, — сама не знает, зачем. Добытые сведения до обидного скудны и состоят преимущественно из списка любимых блюд. В отличие от других монахинь, сестра Розария появляется и исчезает, никому не говоря, куда, а темнее её планов только её репутация. Отчаявшись, Эола решается на крайние меры. — Хочешь больше узнать о Розарии? — усмехается Кэйа и легонько чокается с Эолой бокалами. — Да у тебя хороший вкус. — Нет! — возмущённо выкрикивает Эола, — но она краснеет, а следовательно, её тайна перестаёт быть тайной. Злая насмешка в том, что Эола, умеющая быть незаметной, Эола, исчезающая как видение в метели у Драконьего Хребта, стоит приблизиться врагу, Эола, добывшая для Ордо Фавониус множество важных тайн, совсем не умеет быть скрытной, когда дело касается сердечных проблем. До праздника ветряных цветов ещё так далеко, а сестра Розария вряд ли примет от неё букет. — Ты сама не своя, — взволнованно шепчет Эмбер, подсев к ней в «Хорошем охотнике», — у тебя всё в порядке? У Эмбер на любой случай есть совет, и Эола, хлебнув для храбрости вина, решается. — Как понравиться человеку, которому на всех плевать? — Дай подумать, — Эмбер заводит глаза, и кончики её повязки, похожие на кроличьи ушки, смешно вздрагивают, — а что ему нравится? — Мне удалось узнать в основном про еду. — Эола растягивает губы в улыбке, но получается грустно. — И немного про выпивку. — Так, может, угостишь его? — Эмбер весело подмигивает. — Даже если ничего не выйдет, хороший разговор за кружкой пива никому не помешает! Познакомитесь поближе. Затея кажется Эоле безнадёжной — до пятой кружки. Мысли о том, что она изгой в собственном городе, тают на дне третьей, и к стойке, где сидит сестра Розария, как всегда, погружённая в свои мысли, Эола идёт пусть шатко, но лёгкой походкой, и серебряные шпоры звенят одна о другую. — Сестра, — тянет она, облокотившись на стойку, и выпячивает зад; грязный приём, такой же грязный, как её фамилия, клеймом лежащая на всей её жизни, — исповедуй меня. На этот раз интереса во взгляде сестры Розарии чуть больше. — Впредь не спрашивай советов у Кэйи, — с лёгкой улыбкой говорит она и отворачивается. — Один Кэйа у меня уже есть. — Вы любовники? — разочарованно спрашивает Эола. Может, слишком прямо, но сестра Розария не показывает недовольства, только отрицательно качает головой. — Тогда я куплю тебе выпить! — оживляется Эола, но раньше, чем она поворачивается позвать бармена, сестра Розария кладёт руку поверх её пальцев на кружке. — Зачем? Здесь более чем достаточно. Прикосновение её железных когтей к тыльной стороне ладони будит в Эоле те чувства, которых она надеялась никогда больше не испытать. Слишком сильные чувства. Глядя ей в глаза, сестра Розария делает из её кружки большой глоток, и всё, чего Эола хочет, — чтобы её саму так же выпили до капли. — Считается ли грехом, если грешишь только в мыслях? Сестра Розария усмехается, не сводя с неё взгляда. — Исповедуйся — и узнаешь. — Я хочу, — Эола склоняется к её уху и, сглотнув, шепчет, — узнать, сладки ли твои поцелуи. — Мои поцелуи горькие, как разочарование, и отдают пеплом последней надежды, — дыхание сестры Розарии касается её уха, и от одного этого Эола становится мокрой, — но нет, дитя моё, это не грех, хотеть любви. Тот, чья статуя бросает тень на этот город, взял бы тебя у всех на глазах, пожелай ты того, а что может быть более свято? Эола прижимается щекой к её жёстким, небрежно подрезанным волосам, прикрывает глаза и кладёт руку ей на колено. Сестра Розария зажимает её ладонь бёдрами так крепко, что, пытаясь освободиться, Эола теряет перчатку. — Ты презираешь меня вместе со всеми! — гневно восклицает она, отшатнувшись. — Ты лгала, что тебе всё равно! — Мне насрать, — повторяет сестра Розария, но этот раз её улыбку почти можно назвать весёлой, — кто ты и кем были твои ёбаные предки. Повтори то же самое, когда протрезвеешь, тогда посмотрим. Я убийца, а не насильница. Бросив рядом с опустевшей кружкой пару монет, она уходит, и Эола пялится на неё, пока за её спиной не захлопывается тяжёлая дверь таверны. К Драконьему Хребту ведёт немало дорог, и совсем нет разницы, какую из них патрулировать сегодня, поэтому Эола крадётся за сестрой Розарией, неслышно ступая по заиндевевшей траве. Не похоже, чтобы сестра Розария куда-то спешила, может, у неё тоже нет срочных дел, и Эола может безнаказанно смотреть на её узкие бёдра и блестящие кольца-когти. Сестра Розария знает, что она здесь, — Эола понимает это, когда в слепящих лучах заходящего солнца её цель оборачивается и складывает руки на груди. Рыцари не трусят, — напоминает себе Эола и покидает своё ненадёжное укрытие за стволами сосен. — Путь долгий, — спокойно говорит сестра Розария, — веселее скоротать его за беседой, чем делать вид, будто мы обе оказались здесь случайно. — Если ты не торопишься, — говорит Эола и касается её локтя, — можем сделать привал. Они не разводят огонь, хватает пары цветков-светяшек, прихваченных по пути. Эола делает вид, что совершенно случайно прихватила с собой сладкое мясо с мятой. У сестры Розарии удачно оказывается с собой бутылка вина из одуванчиков и не оказывается бокалов. — Мастер Дилюк не любит, когда я пью из горлышка, — она ловко вытаскивает пробку когтем и с наслаждением отпивает пару глотков, — но, как по мне, весь букет вкусов раскрывается, когда наслаждаешься тишиной где-нибудь в безлюдном местечке, а не в таверне, где яблоку негде упасть. Она передаёт бутылку Эоле и, глядя на вершины сосен, задумчиво щёлкает одним кольцом о другое. — Ты, наверное, привыкла быть одна, — говорит Эола и тоже делает глоток. Охлаждённое вино прекрасно, и золотой вечер, переходящий в густую синюю ночь, прекрасен не меньше. Эоле становится спокойно. Может, виновато вино, а может, та аура ледяного спокойствия, которая исходит от Розарии… и когда только Эола перестала называть её сестрой? — Можешь научить меня? — Ты разве пришла сюда говорить о моём одиночестве? — усмехается сестра Розария, касаясь когтями плеча Эолы в прорези рубашки. За когтями следуют подушечки пальцев — и Эола даже сквозь перчатку чувствует, какие они тёплые. — Чего ты ищешь в моей компании, рыцарь Морская Пена? Я не та, кому можно исповедаться, ты, наверное, уже поняла. — Я хочу согрешить, — шепчет Эола, растеряв под её взглядом последние сомнения, — если бы ты только знала, как я хочу с тобой согрешить. На этот раз Розария её не останавливает. Эола опускается на колени в подсвеченную голубым траву, откидывает полосу юбки и прижимается губами к гладкой коже над резинкой чулка. Как она и думала, Розария не носит белья. По крайней мере, сегодня. Кольца-когти падают на снег один за другим; вслед за ними Розария зубами стаскивает перчатки. Её пальцы такие нежные, что Эола закусывает губу. С севера тянутся тяжёлые тучи, и лёгкие снежинки, разведчицы грядущей метели, ложатся на лицо как поцелуи первой возлюбленной. Поцелуи Розарии, вопреки обещаниям, ничуть не отдают ни горечью, ни пеплом. Они болезненно-сладкие, пьянящие, как кровь поверженных врагов, и ощущаются как победа в тяжёлом бою. — Ты мстишь всем вокруг, рыцарь Морская Пена, — шепчет Розария, оттягивая тугой ремешок на внутренней стороне бедра, и целует под ним, — но зачем ты каждую минуту мстишь самой себе? Эола впивается ногтями ей в затылок и тянет к себе. Зловещий венец падает на землю; с непокрытой головой Розария кажется другой. Моложе и, может, совсем немного счастливее. — Я должна помнить о мести, — задыхаясь, выплёвывает Эола. Слова даются ей с трудом — она теряет голову, всегда так быстро теряет голову, когда её касаются с нежностью, когда на неё смотрят без презрения. — Я не должна… забывать… кто я… — Ты дитя ветра, — шепчет Розария, и Эола вскрикивает, впуская в себя её пальцы, — возлюбленное дитя, как и каждый из нас. Эола хотела бы поспорить, но ей слишком хорошо; вцепившись Розарии в волосы, она нетерпеливо выгибается, встречая каждую новую ласку так же остервенело, как выпад вражеского меча. Она, Эола Лоуренс, отверженная и покрытая позором задолго до своего рождения, привыкла быть сама по себе, но иногда так приятно оказаться не одной. Раскинувшись на снегу, Розария задумчиво курит и нисколько не возражает, что Эола лежит у неё на груди, задумчиво обводя пальцами старые разбойничьи татуировки на рёбрах. — Со стороны мы, наверное, могли бы показаться мёртвыми, — задумчиво говорит она. — Лежим в снегу, неподвижные, как насмерть замёрзшие любовницы. — Пусть думают, что мы мертвы, — пожимает Розария свободным плечом и весело усмехается, — проще будет их убить. — Я слышала, что ты мастерски обращаешься с копьём, — Эола приподнимается на локте и заглядывает Розарии в лицо, — покажешь пару приёмов для битвы в окружении? — Если захочешь, — спокойно соглашается Розария. — Помочь кому-нибудь отомстить — дело богоугодное. Вряд ли хоть одна сестра Барбатоса с ней согласится, но такие богоугодные дела Эоле по вкусу. Помимо мести, в жизни есть и другие приятные вещи. Например, холодное вино с мятой или нежиться в озере у Драконьего Хребта. Щурясь на подсвеченные рассветом верхушки сосен, Эола делает вид, что не слышит лёгких шагов, — но не выдерживает и оборачивается, когда на снег падает железный венец и узкая юбка, чёрно-красная, как горе и раскаяние. Сестра Розария щелчком отправляет окурок в ближайший сугроб и медленно входит в прозрачную воду. Татуировки, шрамы и следы недавно затянувшихся ран, — всё это отметины избранного пути, пути для одной, но с недавних пор Эоле позволено быть рядом, и это много больше, чем глупые записки с признаниями в любви и букеты анемоний. — Как продвигается месть? — спрашивает Розария и закидывает руку Эоле на плечи. — Месть надо подавать охлаждённой, — отвечает Эола и обводит ногтем побледневший след от собственных зубов возле её левого соска, — враги могут немного подождать. Но только сегодня. — Да, конечно, — соглашается Розария, поддевая её подбородок кончиком когтя, и Эола, глядя ей в глаза, расцветает в возбуждённой улыбке, — только сегодня.20.05.2021