мудила и блоха

«Представляй волосатые свисшие яйца, сынок» — говорил врач, а у Карла мозги набекрень. Он борется со стояком всего лишь первый день и ему пиздецки, ебейше сложно. По телеку форсят какую-то программу про пастырей да батюшек, а он сам чуть ли не молится на этот канал. Потому что сраные волосатые яйца, которые он представлял, пока ехал на метро до дома и сдерживался от поглядываний на женские задницы и сиськи, чуть не привели его к оргазму. Карлу шестнадцать, у него бушуют гормоны, он понятия не имеет, что ему делать в жизни и разбираться в себе сейчас немного не время. Потому что, опять же, сраные волосатые яйца чуть не довели его до блядского стояка. Он, едва почувствовав движ в штанах, тут же переключился на оргазмирующих бабок в своей голове и ему это, вроде как, помогло. По крайней мере, ему не пришлось выходить на рандомной станции и ехать назад в больницу перешивать член. А какого хрена мужские причиндалы в мыслях стали его возбуждать, он понятия не имеет. Возможно, проблема в гормонах или нервах — не каждый день в шестнадцать лет обрезание делают; а, может, ему и правда стоит подумать на досуге о причине таких странных мыслей и сделать хотя бы какие-то выводы. Но он предпочитает долистать до церковного канала и просто забыть (хотя бы на время) о том, что произошло. Доминик смотрит на него с напускным восхищением — Карл хоть и не шарит в учебе (да и в жизни-то не очень), но он не настолько тупой. Хотя, учитывая то, что он обиделся на братьев за свою необрезанность, явно говорит об обратном. Йен над ним смеется. Треплет по голове, как какого-то маленького ребенка, хохочет и тычет Липу в бок, мол, смотри, какой у нас братец тупой. А тот заторможено кивает и отвечает: — Ага. Многословно, нихера не скажешь. Но Карл ему благодарен. По крайней мере за то, что не ржет, как конь над его тупизмом. В школе ожидаемо все с него ржут. Доминика растрепала все своим подружкам-на-века, а те потащили дальше, и каждый ублюдочный старшеклассник вдруг посчитал должным и обязательным толкнуть его в плечо посреди коридора и назвать обрезанной сучкой. Говорят, типа, в педики заделался? Ага, блять, сейчас пойду под всех мужиков подставляться. Только не под вас, ублюдки прыщавые, дрочите в носок. Становится вообще нихера не до шуток, когда в конце второго дня честного воздержания и просмотров церковных каналов и программ про политику у него встает. И лучше бы на сиськи Доминик, которая непрерывно его дразнит, или на мысли о том, что скоро она ему отсосет — типа, блять, ему шестнадцать, у него гор-мо-ны. Но встает на Липа, выходящего из душа, и это уже не смешно. Он звонит врачу, летит к нему быстрее, чем когда собирал дань с наркош за пятьдесят, и зашивается. Больно, пиздец, да еще и прикосновения (хоть и стремного старикана) не придают ему уверенности. Врач назначает очередные три дня воздержания и снова говорит про волосатые яйца, а Карл пытается ему не врезать. Не говорит про то, что именно они и привели его к этому воняющему кварцем кабинету, иначе как бы это звучало? Типа, бля, чувак, у меня встало на член моего братца-заучки-распиздяя, который меня на девять лет старше и вообще растил с пеленок, а я втюхался в его член. Большой такой, венистый и, блять, с волосатыми яйцами. Возвращается домой он морально разбитым. На улице мороз, слишком лютый для поздней осени, и придурки-братья шутят о подгузниках и термобелье для многострадального члена младшего братишки, а у Липа, кажется, конфуз. Карл и до этого, дня за два так, слышал, как Йен рассказывал ему про трахнутую им телку. Мол, фу, не понравилось вообще, прям стопроцентный гей он. А Лип такой: а че, может мне с мужиком загонять? Ага, и убивается теперь. Йен и над ним ржет конем, а Карл заламывает пальцы за спиной и царапает себе ладони, отвлекаясь от возникшей в голове картинки, где его нагибает сраный старший брат. Выглядит он, наверное, пиздецки тупо — сидящим на кресле со сведенными коленками и спрятанными назад руками, зажмурившийся, как котенок на солнцепеке. Пиздец. Проблема разрешается сама собой (ненадолго, но). Лип сваливает на несколько дней по своим супер-важным-делам (к телке с закусочной), а Карл возвращается в школу к Доминик. Та все еще хохочет, дразнит и все касается его грудью, надеясь завести, даже не понимая, к какому пиздецу это может привести. Но у Карла не встает. У него вообще от шевеления в штанах ноль букв и ни намека, зато в голове снова мысли о крепком члене с волосатыми яйцами, и грудь его вроде как все еще девушки теперь отвлекает его от этого. Должно было быть наоборот, а вышло как всегда. Принадлежность к Галлагерам пускает его жизнь по пизде с самого начала до конца. Но он, как полагается тупому шестнадцатилетнему подростку, надеется, что выберется. Он, блять, даже из наркобизнеса вышел, хоть и не своими силами. Неужели ж не сможет перестать думать о члене брата? Удивительно, но у него не встает во второй раз, и эти три дня он прохаживает со спокойной душой. Если не считать шуток про пидорство, мысли о котором и так гнетут его бедную неокрепшую психику подростка, то все проходит мирно. Может быть, не стоило пялиться на члены старшеклассников в туалете перед операцией, не пошли бы такие слухи (даже если члены те были красивыми, тьфу, Карл, твою мать!) Зато, когда швы спадают, а Доминик под лестницей за супер-милой-блять-какого-хера шторочкой спускает с него штаны и, улыбаясь, берет его в рот, у него не встает. Типа, он боролся со стояком почти неделю. А теперь у него не встает на Доминик. — Это просто стресс. Та кивает, типа верит, и уходит домой получать пиздюлей от папаши за позднее возвращение, а Карл остается лежать за шторочкой со спущенными как придурок штанами и хватается за голову: не встал. На Доминик, с которой они трахались, как кролики, не встал. Да он ради ее отсоса порезал себе член и терпел шуточки про свою принадлежность к группе Йена, которые, он уверен, еще долго не закончатся. Какого хера. Пока он ломает себе голову и борется с желанием разрыдаться обделенным ребенком, входная дверь хлопает, а в гостиной раздаются голоса братьев. Те о чем-то перешучиваются, шипят открывающиеся банки пива — Карл хочет встать и взять себе одну, запить «стресс» и отвлечься на их тупую болтовню, но вовремя себя останавливает. Потому что у тех снова эта их «не-сто-процентов-натурал» тема, а Карлу ебейше интересно. — Да я тебе говорю, все натуралы — би. А геи — это геи. — Ты хуйню морозишь. Почему, если ты трахаешь мужиков, ты — гей, а я сразу би? Карл, в принципе, с Липом согласен. Их ЛГБТ-представитель морозит хуйню, но разве в праве Карл возникать, когда уже несколько дней подряд думает о члене своего брата? Хуйня какая-то, думает, как блять во всем этом разобраться вообще? — Ну и как ты понял, что ты исключительно по мужикам? — Просто взял и понял. Ты ж как-то понял, что ты натуралишка. Ага, помогли. Разговоры у них, думает Карл, тупейшие — никакой от них пользы. А высунуться и спросить он не решается. Все так же лежит со спущенными штанами, как детсадовец на горшке, и держится за голову — ой, блять, нагреб себе проблем. Может, с куском кожи у него отрезали часть мозга? — Да я и не понимал. — А ты пойди попробуй с парнем. Может, понравится, пополнишь мои ряды. Лип за шторкой фыркает и, видимо, отшвыривает пустую банку в сторону. Карла тешит мысль о том, что не он один тут весь в конфузах и непонятках, хотя от этого нихера легче-то и не становится. Разве что мыслей о том, что Лип вполне мог бы с ним потрахаться, только больше. — Я не дам никому иметь меня в зад, твою мать, Йен. Йен ржет — у него маниакальная фаза, что ли? — и открывает новую банку. Отдает ее Липу, себе берет сидр. С клубничкой, мать твою. Карл вдруг резко жалеет, что решил подглянуть из-за шторочки, потому что профиль Липа, глотающего холодное пиво, возбуждает. У него щекотит внизу живота, а еще не до конца заживший член (хотя бы без последствий, слава Богу) начинает твердеть. Хочется заскулить сучкой и подставиться. Карл трет глаза, щеки, щипает себя за кожу и выдыхает громко. Твою мать, Карл Галлагер, ты ссаный педик. — Не давай. Сам кого-нибудь трахни, в чем проблема? Я же с бабой переспал. По твоей наводке, межу прочим. Ох, святая невинность. По советам старшего братишки ебет баб — вот это, блять, достижение, Йен. Нихуя не скажешь. — И где мне найти-то его? — В пожарной части целая гей-смена. Приходи завтра, я к Калебу в два пойду. Познакомлю тебя с кем-нибудь. Карл недоумевает: че, так просто? То есть, если он подойдёт к Йену и скажет, что хочет быть трахнутым мужиком, тот просто приведет его в страну геев и даже выбор предоставит? Ого, блять, услуга. Прям сайт знакомств педиков офлайн. — Ладно, бля. Подумаю на досуге. Только, нахуй твоих пожарных. — Почему? Ага, почему? Там вроде мужики горячие, качки всякие. Бритые с ног до головы, по-любому, ухоженные типа. — Не готов я гору мускулов валить в постель. Я, на секунду, до этого спал с девушками. Де-вуш-ка-ми, Лип, само это слово уже странно звучит, когда ты разговариваешь о возможности секса с мужиком. Мужиком, Филипп Галлагер, это тебе не клитор теребить и до сквирта скулящих девчонок доводить. Даже Карл — все-еще-тупой-вечно-возбужденный-подросток — знает. А ты-то, умняшка местный, хули тупишь? Йен смеется и предлагает тому сайт знакомств, чтобы найти себе кого-нибудь худенького, низенького и миленького на ночь-другую (если понравится, стопроц натурал). Тот соглашается, ну твою мать, так легко, будто они договариваются о походе на футбольный матч. Тут скорее какой-нибудь балет, но для ярых любителей баскетбола. Аналогии у Карла, он считает, все еще лучшие.

***

Ночью Карл вертится на постели и пару раз чуть не падает с нее на пол — со второго этажа ему лететь и лететь. Он не может уснуть и усиленно вертит шестеренками в голове и варит остатки отупевшего мозга, а выходит ровно ни-ху-я. Я так-то невысокий, думает Карл и криво усмехается — схуяли ему вообще теперь нравится этот факт? — и худенький. Вон, мышц хуй да маленько, в колонии его на руках носили, а в утренних отжиманиях он принимал одно участие: не сильно тяжелый, но самое то, чтобы посидеть на чужих спинах. Еще, вроде, миленький. На этой мысли он кривится и смотрит в круглое зеркальце на тумбочке рядом с кроватью Йена. Видно плохо, поэтому он спускается вниз и присматривается: нос вздернутый, лицо конопатое, щеки покрасневшие — ну чем не милаха-то? И волосы блестящие, чистые, зря в душ что ли ходил, намывался до красноты? Мысли эти ему вообще не нравятся. Он только неделю назад мечтал стать главным мужиком в стране, раскачаться и вырасти сантиметров на десять хотя бы, чтобы типа крутой и все такое. А сейчас любуется в зеркало в темноте рядом с храпящим Йеном и думает какой ж он, блять, милый. В конце размышлений он убеждается в том, что даже ширяться не нужно, чтобы накидаться, и мечтает о том, чтобы вся эта дурь поскорее свалила из башки. Он, вообще-то, крутой: держал под собой целую колонию, ходил с дредами, выбивал дурь из взрослых мужиков, толкал наркоту и оружие всей школе — да какой из него, блять, милаха? И схерали ему так хочется на член взрослого дядьки, который так на секунду его брат? И Карл себя еще тысячу лет проклинать будет за свою тупость. Он думает, я ж мужик, смелый весь такой, че я тут торчу? И идет в комнату Липа (Фионы, вообще-то, но та со своим трахателем где-то шляется и свою жизнь устраивает) и смело заходит внутрь. Запал сразу же пропадает после слов: — Давай переспим. Потому что Лип не спит, Лип лежит со включенным ночником, читает учебник и смотрит на него с охуевшим лицом. Он откладывает книжку, достает из-за головы руку — все медленно, как в слоумо, — и садится в положении ровно, все так же охуевая с наглости и сказанной братцем херни. — Ты башкой приложился? Карл мнется у порога, но как ошпаренный хлопает дверью, как только слышит чьи-то шаги. Блять, думает, не дай бог Дебби проснулась, проблем — ебанешься. — Эй-эй, ты полегче, давай без этого, а? Лип типа — типа, — паникует и соскакивает с постели, берет Карла за плечи и тянется к ручке двери. Как будто сейчас до кроватки доведёт, одеялко подоткнет и в лобик чмокнет, чтобы сны страшные не снились бедному мальчику, да такая хуйня в башку больше не лезла. — Да стой ты, бля. — Карл его руку перехватывает на полпути экей дэдпул с реакцией кошки (грация картошки, конечно-конечно) и сжимает запястье в пальцах (а тоненьких-то, ну блять, милашка!). — Че стой? Не будем мы трахаться, ты бля мой брат. — Без тебя знаю. Карл опускает голову и мучительно сильно краснеет, одновременно с тем поражаясь своему нескончаемому тупизму и удерживая себя от желания приложиться головой об стену и вышибить себе последние мозги. Он тянет Липа к кровати, думает, вот бы бля лишнего не надумал, и смеется сам над собой в голове: какого лишнего? Ты ему только что потрахаться предложил. — Я слышал вас с Йеном. — И че? Лип лупит на него своими глазищами — ебанными океанами или как там романтично говорить надо — и садится рядом со свалившимся в сбившееся одеяло Карлом. — Ну, ты хочешь парня нагнуть. А я хочу узнать, каково это. А еще мы братья, типа, не придется перед другими позориться. Ну, в смысле, ты понял… Не то чтобы он тараторкой родился, он так-то обычно тормознутый, но кто в здравом уме вообще сможет нормально разговаривать в такой ситуации. Лип вроде вот умный, а все еще смотрит, словно в голове вместо мозга каша, а слова до него доходят со скоростью бабки Линды из дома через два от их. — И че? — Да ниче, бля, Лип. Вопрос о том, кто из них тупой, а кто поступил в мега-крутой колледж, встает моментально. На этом моменте Карл даже немного смелеет, потому что, ну, он тут один похоже еще здраво может шестеренками крутить, хоть так сразу и не скажешь. Он подымается с одеяла и пересаживается на липовы колени, а тот машинально, наверное, хватает его за ягодицы. В иной кроме секса ситуации никто к нему на бедра не садится и шею руками не обвивает, Карл это отлично понимает. Как и то, что широкие ладони на его заднице ощущаются просто пиздецки классно, будто так и должно быть. — Лип, ну не тупи, а? Бля, попробуем один раз, никто не умрет. Тот кивает болванчиком и сжимает ткань штанов в ладонях. — Ага, и че? — Тебя переклинило или ты под дурачка косишь? Карл закатывает глаза и думает: треснуть Липу по голове, или само пройдет. Он как бы понимает, что от его удара тому ни тепло, ни холодно будет, зато вот если он целоваться полезет, явно будет эффективнее. Губы у Липа потресканные, солоноватые — с пивом ели чипсы, а он зубы еще не чистил, — и пиздец какие приятные. Он вопреки карловым ожиданиям не тупит, не скидывает его и не пытается убить. Наоборот, целует в ответ, и, вау, целует просто охуенно — сразу лезет в рот языком, доминирует типа, а Карл и не против. Он все-таки не один день об этом думал. — У тебя член-то хоть зажил? — Лип открывается от него, когда Карла уже ведет. Он не соображает нихера, взгляд косит, слюни подбирает, губы свои облизывает, как дауненок в мартовский сезон, но зато умудряется кивнуть. Рука с ягодицы перемещается на пах и грубо сжимает, отчего Карл ойкает и задыхается. — Больно, мудила. Лип улыбается и снова лезет целоваться, одной рукой щупая все еще вялый член, а другой залезает под майку и гладит живот. Мышцы от приятных прикосновений сводит, Карл неосознанно жмется ближе, позволяет вылизывать свой рот и вообще в процессе не особо принимает участие. Братец явно знает, как нужно устраивать прелюдии, не первый год по бабам шляется. Но тот факт, что он с такой легкостью возбуждает его, Карла, и то, каким он покладистым становится, заставляет лишь ежиться. Я тут вообще-то крутой, думает, какого хуя я как течная сучка себя веду? Когда Лип меняет их местами, укладывает Карла на свою кровать и притирается ему между ног, давит пахом на вставший болезненно член, из горла вырывается скулеж — самый блять настоящий, даже не сраный стон. Карл в спешке прикрывает себе рот ладонями, задирает голову, подставляется под язык на шее и жмурит глаза. В соседней комнате спит Дебби со своей мелкой и бьется коленями об стену. Даже не догадывается, что тут Лип собирается трахнуть Карла, у которого она вечно выпрашивала советы, как быть крутой альфа-самкой. Да твою ж мать. — У тебя инфекций нет? — Лип отвлекается от вылизывания шеи и стягивает с Карла футболку. Тот усилием воли не начинает жаться: сам сюда пришел, сам подставился, так что нехер теперь противиться. — Откуда, блять? — Ты торговал наркотой, сидел, откуда я знаю, чем ты еще занимался? Карл расслабляется, потому что резко становится смешно. Оттого он и пропускает момент, когда Лип стягивает штаны и с него, и с себя. Очухивается он уже с рукой на резинке своего застиранного белья от Келвина и с пальцами под яйцами. — Я в задницу не брал и не принимал товар. Только с Доминикой спал, всегда с гондонами. Член стоит до боли, а Лип, кажется, ситуацией наслаждается конкретно так: тянет трусы вниз, садится на пятки и, закинув одну ногу Карла себе на плечо, целует щиколотку. И взгляд не отводит, а Карлу хочется либо под землю, либо проснуться — ему стремно от того, как все это заводит. Член истекает липкой смазкой, ноги неосознанно сжимаются, подушка под висками становится мокрой от дорожек слез. Он ни разу в жизни не был возбужден настолько сильно. — Так ты у нас совсем невинный, а? Сил ответить не находится. Ну невинный, и че? С сегодняшнего вечера Карлу таким быть, оказывается, нравится. Он даже не представляет, как выглядит со стороны, но на сто и больше процентов уверен, что любому любителю мальчиков помладше точно бы понравилось. Может, тоже пойти танцевать в гей-клуб, как Йен? Бабки польются как с торговлей оружия. — Мы переспим сегодня или нет? Кривая ухмылка на лице Липа, наверное, впервые в жизни не кажется Карлу такой тупой. Даже секси и все такое, Боже, что нового еще сегодня узнается? Когда Лип раздвигает его ноги и гладит бедра, а потом резким движением притягивает его к себе, прижимая голой промежностью к своему стоящему члену, Карл не удерживается и стонет. Он даже не обращает на это внимания, пока не слышит стук в стену, а потом мучительно сильно краснеет и отворачивается. — Блять. — Ага. Оба явно понимают, что завтра странных взглядов от Дебби не избежать, и хорошо, что те с Фионой в ссоре. Возможно, расскажет все Йену, а может вообще всей школе растреплет. Она после рождения дочери такая сука, что специально ради этого туда пойдет, Карл уверен. — Если че скажет, я разберусь. О, герой Лип, прям Капитан Америка — благородность со всех дыр. Карл жмурится и выдыхает, успокаивается и снова поворачивается к брату. Тот завис над ним и так близко, что сердце от испуга заходится. Внутри все вверх дном, стоит так крепко, что выть хочется, и пальцы на ногах поджимаются. Лип прижимается к нему всем телом, кожа к коже, и лезет сразу к заднице. У Карла легкие сжимаются. — Ты че делаешь? Брат смеется. О, Карл Галлагер, ты даже в ебле тупой — не надоело? Он говорит, что, вообще-то, надо растянуть, иначе будет больно. Будто блять и без того непонятно, что большой и крепкий член в заднице — это не ромашки на поле под солнышком собирать. — Ты аккуратнее, ладно? У меня там кроме конструктора в шесть лет нихуя не было, и тот… Ай, бля. Лип ржет, мажет пальцы в креме, Дебби снова пиздит стенку. Глядишь, припрется и на самое горяченькое. Обзор с двери шикарный: тут и Карл с раздвинутыми ногами, и пальцы Липа в его заднице, и его яйца свешенные — сестренка будет в восторге. Как бы с молотком не припиздила, умирать в таком положении как-то стыдновато будет. Не то чтобы и жить то после этого будет в кайф — ощущения от пальцев в заднице гораздо приятнее, чем представлялось, и как потом Липу в глаза смотреть. Им завтракать вместе, пить кофе, яичницу обугленную есть, а Лип сейчас гладит его по всему телу, шепчет что-то типа «не ссы, расслабься, бля, ты такой красивый, оказывается» и тычется в разработанную дырку головкой члена. Вот тебе и Галлагеры. — Блять, стой, стой ты. — Карл стонет, ладонями упирается в низ живота Липа и отталкивает. Больно, пиздец, а Лип, возбужденный до звездочек в глазах, его даже не слушает. Входит мелкими толчками, целует виски, рукой придерживает за внутреннюю часть бедра, чтобы ноги у Карла не съезжались и не мешали ему. — Сейчас нормально будет, подожди. Походу слухи об охуенности Липа в постели нихера не слухи — он двигается в правильном темпе, от которого у Карла башку рвет, попадает куда надо (Йен рассказывал, что в задницу приятно из-за простаты, главное найти), трогает за член и целует то шею, то губы. — Ты всегда таким ебабельным был? Карл слышит его с трудом и на особенно глубоком толчке кусает Липа за плечо, старается не скулить и не стонать, потому что стена грозится обвалиться к херам собачим — Дебби долбит по ней, не переставая. Ее мелкая начинает плакать, и это охуенный повод заткнуться и молча принимать в себя член и наслаждаться тем, как это, оказывается, приятно. — Если она сейчас придет, нам пиздец. Лип кивает, отстраняется, смотрит на него. Он покрасневший, запыхавшийся и до того красивый, что Карл даже залипает. Не хватает слюнки пустить, но он и так уже всю свою мужественность растерял, когда стал скулить от члена в заднице. — Перевернись. Карл переворачивается, даже не споря, встает на четвереньки, а ноги разъезжаются в стороны и дрожат. Все-таки, думает он, не помешало бы немного подкачаться. Лип давит ему на поясницу, вставляет резко и сразу до самых яиц, ложится сверху и предусмотрительно зажимает рот Карлу ладонью. Они оба вспотевшие, скользкие, а в комнате уже несет запахом спермы и пота. Простыни мокреют — Карл течет, как сучка, а Лип ну вообще ничерта не помогает. Он ему не дрочит: запомнил, что еще больно, поэтому трогает везде, кроме члена. Но прикосновений хочется, поэтому Карл кусает его за ладонь и еще минуту пытается отдышаться, пока не чувствует, что может нормально говорить. — Подрочи мне, Лип, пожалуйста. Он задыхается, утыкается в подушку, сопит и кряхтит, но не стонет. Не хочет, чтобы Дебби увидела его с членом в заднице и рукой в отросших волосах, оттягивающей голову назад. Лип двигается в быстром темпе, кусает в шею, заглушая собственные стоны, и кончает внутрь. Пока все еще стоит, продолжает двигаться и кусаться, а у Карла уже перед глазами темнеет от того, как хочется кончить, но не получается. — Вытащи, бля, вытащи. — Он забивает на все нормы приличия и морали, на Дебби тоже — просит громко и со слезами на глазах, потому что при-ят-но, а Лип все движется. — Я кончить хочу, блять, вытащи. Кончает он с звездочками перед глазами и отключается так же. Просыпается с мыслями «как же стыдно» и «как же охуенно», попеременно звучащими в голове. По ощущениям чистый, обтертый, а сзади Лип крепко прижимается и касается вялым членом голой задницы. Карл вскакивает, рискуя снова возбудиться, и выбегает как есть голый из комнаты прямиком в свою. Там уже пусто, и он, наконец, расслабляется. События прошлой ночи в голове крутятся и не дают подумать о чем-то еще, и пока он одевается, подавляя желание передернуть на произошедшее как истинный шестнадцатилетка, в комнату стучат. Член ожидаемо стоит, он по глупости нацепил серые спортивки — а че, еще очевидней быть нельзя? — и не успел надеть майку. Лип в проходе лыбится, как придурок, и заходит в комнату. — Короче, нахуй неловкость. — говорит он и закрывает за собой дверь. Карл в ступоре пялится то на него, то на свое потасканное отражение в зеркальце с тумбы Йена, и кивает. Типа понял, что тот сказал, а не залип на засосы на своей шее и голый торс Липа. — Вот и заебись. Если понравилось — я не против повторить, если не захочешь — тоже не против. Понял? Карл думает: ебать повезло. Натягивает майку, до этого сжатую в кулаке, подходит к Липу и встает на носочки (ах, маленький извращенец, наслаждается, блять, их разницей) и говорит тому в лицо: — У меня стоит, не пойду же я так в школу?