Кислотная кровь

Сколько себя помнила Юри, она всегда видела мир… слишком ярким. Все цвета, чье существование она узнала из книжек были искажены, порезаны на кусочки и убиты, они въедались в сознание, так, что позже от них рвало в самую душу — все эти цвета, градиенты были такими же сломанными, как и сама девушка. От окружающей окраски непрекращаемо болела голова, словно пронзенная тысячью ажурными клинками и отбитая миллионами молотами, и, вообще, в скором времени само существование стало утомляющим и болезненным. Слишком ярко. Слишком. Мать не помогала. Психологи тоже — ну их к черту. К черту таблетки, к черту лечение — они бесполезны. Она переехала в собственную квартиру — обставила все не настолько гадким белым, но, на самом деле, легче все равно не стало — любой поворот в сторону гадкой бирюзовой плитки, защищённой от чужих рук неприятными хозяевами — и день испорчен. Наверное, впервые она попробовала порезать себя ночью. С енотом. И хлебом. Ощущение острой боли было неожиданным — она снова слишком замечталась и умудрилась порезать себя, пока нарезала очередной кусок тёплой булки, но… Тогда она впервые увидела красный. По её пальцу лениво стекала кровь не посредственного и искаженного цвета, нет, — это был настоящий агатовый, кровавый, алый, краснющий цвет. Заворожающе — это было, словно сказка, исполнившая свое предназначение в реальном мире — поистине завораживающе. И нереально. Мир сходил с ума. Юри сходила с ума. Все исчезло, как только боль прошла. Она не поняла что это было — неужто пульсация пореза смогла заглушить безумие вокруг? Она должна была проверить. Она должна была располосовать свою руку ещё раз — в качестве эксперимента. И ещё раз. И ещё. И ещё. Возможно, она перестаралась. На запястье остались лишь сплошные кровь и мясо, но зато, теперь все наконец встало на свои места. Синий был синим. Фиолетовый — фиолетовым. Красный - прекрасным красным. Она наконец прозрела — ненадолго — но прозрела. Сейчас она, конечно, понимает, что это прозрение могло свести её в могилу. Этот темп продолжался очень долго — она медленно доводила себя до грани жизни и смерти — порезы стали её дневной нормой и необходимой потребностью, словно пресная вода. Возможно, так и выглядит сумасшествие. Но в один день Юри вошла в состав Литературного Клуба и встретила её. Сайори. Сколько Сайори себя не помнила, вокруг неё всегда воцарялась полнейшая серота — все цвета были тусклыми, выцветшими, мёртвыми. Её мир был унылым и мрачным, её мир состоялся из ливней, дождей и больнючих градов, её мир казался удавленным сном, что собирался по кусочкам только благодаря её лжи. Она врет — всегда и везде — в любом случае, независимо от ситуации. Она нацепила на лицо смоляную маску, защищающую её от пыли, но не от жары, она лжёт, как дышит, потому что дышит ложью. Она чертов манипулянт, только манипулирует одной фигурой — собой в её фальшивом радостном мире. Возможно, так и выглядит сумасшествие. Юри разгадала её со временем — она нашла ту сущность внутри неё, тот серый комок грусти, что назывался настоящей девушкой, что спрятался ото всех и от себя в частности. Это и ее выигрыш, и самая большая ошибка. — Привет, Сайори. — шепчет Юри, после очередного колкого и обжигающего поцелуя под кислотным дождём. — Приветик, Юри. — отвечает, словно тень, собеседница, утаскивая фигуру напротив в очередное безумие Безумие правильных оттенков. Бесподобность. Идеал. Все-таки яркость всегда уравновесит серый и наоборот.