И этот германский рассвет

      Сегодняшнее утро вышло морознее обычного: кутаясь в вязаную кофту на несколько размеров больше, Ривай мог только согреться о мерно шумящий ноутбук на своих коленях. Они жили в Эдмонтоне уже долгое время, чтобы на какой-то момент Аккерман мог обрадоваться, что наконец нормально оселись. Даже с учётом, что в этот раз военная обязанность закинула их в самый холодный город Канады, но это легко решалось тёплой одеждой и хорошими обогревателями около кровати. И даже в какой-то момент мужчина понял, что ему совсем не хочется покидать свою уютную квартирку почти что в центре. Живя в Канаде уже половину второго года от предыдущего переезда, Ривай смог найти дело себе по душе, трепетно дожидаясь своего любимого после долгого рабочего дня. На кухне у них всегда была вкусная еда и свежезаваренный чай. Но всё это разрушилось совсем недавно, выбив даже совершенно флегматичного Аккермана из колеи привычной рутины.        Эрвин сидел рядом, касаясь плечом. Страницы его книги переворачивались с лёгким шелестом, и казалось, что переезд совсем его не волновал. Понятное дело, Смит, наверное, успел привыкнуть к постоянному смену места жительства. Но вот Риваю не удавалось перенять его спокойствия. Аккерман все чаще и чаще постукивал длинными пальцами по корпусу ноутбука, совсем не обращая внимания на статью. Эрвин уже привык к постоянным переживаниям своего парня по поводу всех возможных переездов и никак не донимал.       Леви, к слову, был ему очень благодарен. Но не был благодарен его вечной военной занятости и частым переездам из города в город, из страны в страну…       — Не хочешь чаю? — спросил тихонько Эрвин, поглаживая лежащее колено бойфренда на своих ногах. Леви лишь так же тихо угукнул, отрывая свой взгляд от экрана. Он всего ничего работал над текстовым документом, как его глаза уже устали. Не стоило, наверное, так сильно переживать…       — Только он здесь будет паршивым, — вздохнул Аккерман с горечью, дотрагиваясь пальцами до переносицы и поглаживая её. Смит только усмехнулся, нелепо пожимая плечами.       Окружив себя чемоданами и рюкзаками, они сидели в полупустой зоне для посадки военного аэропорта. Ну, как военного. Аэропорт канадского городка Эдмонтона не принимал регулярных рейсов различных авиакомпаний, только частников и военные самолёты. Поэтому в аэропорту не могло быть так много народа, которого обычно бывает в международных. Но этот факт никак не остановил Леви: стоило Эрвину встать со своего места, как Аккерман закинул на его сидушку ноги, ревностно оглядываясь вокруг. Пока смотрел на удалящуюся макушку блондинистых волос, успел согреть немного об ещё не ушедшее тепло.       Старбакса тут не было. Понятное дело, но Риваю даже в нём не нравились заварные чаи. Поэтому оставалось только надеяться, что Эрвин найдёт более приемлемую кафешку, где будут заваривать не из старого пакетика.       Вкусам Смита Леви, безусловно, доверял. Совсем долго наблюдал за исчезающей блондинистой макушкой, с аккуратно выбритыми висками и затылком. Ривай гордился этой причёской: именно он стриг Эрвина раз в полтора месяца в их ванной комнате.       А после, дождавшись, пока парочка минут пройдут, быстро открыл браузер на ноутбуке и вновь быстро защёлкал пальцами по клавиатуре.       «Однополые браки в Германии».       Леви уже давно не был в Германии. Познакомившись с Эрвином уже больше десяти лет назад в милом городке Кёльн, в городе детства и юности, Ривай ещё тогда понял: вот он. Человек, на которого можно положиться. Они, пусть и имели достаточную разницу в возрасте, проходили одну и ту же армейскую подготовку — Эрвин выпустился быстрее него и уже служил в военной части. Аккерман после же поступил туда же, видя в Смите собственного проводника через дебри жизни.       Эрвин был потрясающий: между светлыми прядями жили такие же яркие и мудрые мысли. С самого начала знакомства Леви осознавал, что такому сильному человеку всегда нужна была поддержка и одобрение от кого-то. Ведь идеи Эрвина заслуживали большего, чем всеобщее внимание и выполнение.       Леви до сих пор кажется, что стоит дать Эрвину волю, он мог бы преобразовать этот мир. И это настолько завораживало, что не позволяло не подчиняться.       Когда Леви заканчивал свою службу, Эрвин в первый раз уехал по контракту в Италию. Смиту хотелось вольности, повидать многое в мире, найти своё более правильное место в жизни. Аккерман остался тогда в Германии, заканчивать службу. Контракт никак не хотелось брать. Постоянные переезды Леви до сих пор кажутся слишком муторными. Смит и Аккерман были такими разными: одному подавай бесконечные просторы, а другой нуждался в ежедневной стабильности. Но они всё равно поддерживали связь.       Спустя полгода, если даже не больше, Эрвин вернулся в Кёльн. Чтобы продать свой опустевший дом, и именно тогда Леви напросился поехать с ним. Ставший за долгое время общение близким другом, Аккерман не хотел больше отходить от Эрвина ни на шаг. Даже при условии жертвования своих интересов.       Эрвин казался недосягаемым. Серьёзным и властным, дочитывающий книгу всего за неделю, и с бесконечным напором мыслей.       Тогда они и сделали первый совместный переезд, случившийся около пяти лет назад. За такое не слишком долгое, и не слишком короткое время, они успели сменить кучу городов, домов. Окрепнуть в дружбе и выйти на новый уровень.       И вот очередной новый уровень должен был начаться совсем недавно. Долгое время прожив вместе, пройдя столько невзгод и проблем, стычек и приятных воспоминаний… Они решили пожениться. Прямо в Канаде. Всё равно они там получили стабильность и уже не думали, что Эрвина могут выдернуть в другой город. Ему дали должность командора части, и долгие почти три года они жили в одной квартире. Гуляли по прекрасным паркам, имели наконец нормальные выходные, в которых могли валяться в обнимку на диване перед телевизором.       Свадьба должна была наступить совсем скоро: в конце этой недели. Но. Сегодня четверг, и они сидели в аэропорту на чемоданах, дожидаясь начала посадки на новый переезд.       Руки Леви дрожали. Он старался не смотреть на бережно надетое на безымянный палец кольцо. Раньше оно грело получше солнца, а теперь хотелось только разрыдаться при одном взгляде. Хоть Аккерман и не считал, что такие формальности, как подписания бумаги, должны носить такой распространённый характер… Это был выход на новый уровень. Объявить всему миру, что Эрвин Смит теперь принадлежит Леви Аккерману, А Леви — Эрвину.       Мужчина даже задумывался над взятием двойной фамилии.       Аккерман-Смит.       Смит-Аккерман.       Холодные пальцы забрались в самые корни черных волос. Леви смотрел на выданные результаты, стараясь лишний раз не волноваться.       Они застрянут в Германии на неизвестно сколько. И, когда Леви в последний раз там был, не существовало даже закона об однополых браках.       Аккерман ненавидел такие сюрпризы от военной жизни. И снова внутри себя порадовался, что ушёл в гражданку: двух военных их семейное гнёздышко не выдержало. Хоть где-то Леви нужно было наводить порядок и спокойствие.       Да и военка его, признать честно, угнетала ещё во время службы.       — Леви, — Эрвин появился с другой стороны, протягивая стаканчик с дымящимся чаем. Леви прикрыл ноутбук, смотря на почти-мужа с лёгкой улыбкой.       — Садись давай, — Аккерман поджал под себя ноги, освобождая место. Тепло ещё сохранилось, так что Эрвину не придётся морозить свой зад по новому кругу.       — Я был прав, — кривясь, спустя пару глотков выдал Ривай, — чай здесь такой же паршивый, как и погодка. Наконец-то мы попадём в самый тёплый город моей жизни.       Эрвин усмехнулся, положив свою руку поверх ладони мужа.       До вылета в Германию осталось меньше часа.       А узнали они о нём на прошлой недели. Тогда стояли жуткие крики. Леви умудрился разбить пару тарелок и ещё долго не мог успокоиться в руках Эрвина.       До всяких бумажек Аккерману не было и дела. Но от срыва свадьбы внутри пульсировала дыра. Леви смотрел на Эрвина и больше не мог выдержать своих сильных чувств: хотелось быстрее приватизировать его, как свою территорию, на более официальном уровне.       У Эрвина были самые грустные в мире глаза. И сердце Леви от такого готово было разорваться. Неделю назад они узнали о срочном переводе обратно в Германию, и даже Эрвин не знал, в какой город их закинет. И они стали мерно собирать чемоданы. Смита тогда вызывали в часть подписывать сотни бумаг, копировать данные… Пока Ривай осторожно прощался с квартирой. За день до отъезда у них уже были готовы чемоданы, в гардеробе висели вещи для отправки, отстиранные и выглаженные. Рюкзаки собирали утром перед закрытием квартиры.       После холодного зала аэропорта им выдали серые пледы в клетку. Прослушивая консультацию по безопасности, Ривай закутывался поверх вязанной кофты, поджимая под себя ноги. Эрвин рядом сидел совсем тихонько, но Аккерман своими холодными пальцами сжимал его широкую ладонь, будто бы Смит боялся летать. На самом деле Леви ещё в аэропорту подхватил его за ладонь, проходя стойку регистрации. Они неспешным шагом прошлись по трапу в полной тишине, оглядываясь в последний раз на канадские виды через стеклянные стенки длинного коридора.       Они вместе смотрели фильм. Любовно укрыв Эрвина пледом, чувствуя его дыхание на плече, Ривай по-прежнему сидел в кофте. В самолёте было не так прохладно, и то от того, что кондиционер над головой был выключен: они и так хорошенько подморозились в этой стране. Поправляя то и дело съезжающий наушник, Леви мягко перебирал блондинистые волосы Эрвина. Они приподняли подлокотник, разъединяющий их кресла, и теперь полулежали в обнимку, варясь в своих мыслях.       Сейчас же полвторого местного времени. И их ждал трёхчасовой перелёт в Торонто.       А после пересадка. И почти семь часов полёта до Лондона.       И в конце, самый малый рейс — час до Кёльна.       И уже тогда они будут дома.       — По бокальчику вина, — Леви не сразу заметил, что Смит оторвался от просмотра фильма. Быстро щёлкнув по пробелу, Аккерман уже заметил перед собой бокал с красным вином от улыбающейся стюардессы.       И правда, расслабиться точно не помешает. Поколыхав жидкость в стакане, мужчина чокнулся с Эрвином. Смит снова вернулся к пригретому месту на плече у Ривая, накрывая и его колени пледом.       Эрвин подарил ему кольцо несколько месяцев назад. И они сразу же решили подать заявление на бракосочетание, ведь не стоило откладывать. Ривай итак давно ждал, когда Смит примет его, как свою вторую половинку. У мужчины были железные взгляды на жизнь, и военная обязанность ещё больше подкашивала и без того трудное положение.       — Это не гуманно по отношению к тебе, — всегда говорил Эрвин. Ведь он не встречается со своими сослуживцами. Но регулярный секс у них был. И не простой, а ого-го какой.       — Ну и к чёрту эти гуманности, я не фарфоровый, — воскликал всегда Ривай.       Ривай ненавидел военную жизнь. Ему в горле сидели все эти новобранцы, которых надо было тренировать из командировки в командировку. Эрвин получит громкое звание командира, а вот Аккерман не торопился подниматься по карьерной лестнице — его итак всё не устраивало до трясучки в руках. И, спустя несколько лет переездов по миру, Леви не выдержал:       — Заявление об отставке, — и он кинул в один из спокойных вечеров в Амстердаме на стол перед Эрвином кипу бумаг, — я больше не военный. Теперь ты готов стать моим парнем?       Они шли к этому долго и муторно. Леви иногда не хватало более официального статуса между ними.       Сначала они росли в одной армейской подготовке. С упорством добивались хорошим результатов и повышения. После работали в одной военной части того же Кёльна. А потом Риваю стало не хватать Смита: тот уехал в Италию, в свою первую и громкую командировку. И они не могли нормально общаться. Эрвин редко выходил на связь, но Леви всё равно писал ему сообщения каждый день. Смит читал всё это, и когда удавалось время на разговор, всегда созванивались по фэйстайму. Он сменял город за городом, показывал красивые, иногда чуть смазанные фотографии итальянских улочек. А когда вернулся спустя полгода, если не больше, завалил Ривая кучами сувениров из разных городов Сицилии.       — Не сразу додумался купить безделушек, — пожал тот тогда плечами. Они сидели в дождливый вечер Кёльна в пустом и пыльном доме Смита. Тут давно не вступала нога человека, что казалось, что они влезли в заброшенный дом, — а когда спохватился, уже въехал в Сицилию.       Леви усмехался. Но всё равно с осторожностью рассматривал каждую новую фигурку и украшение, обещая себе никогда не выбрасывать.       Спустя несколько дней дом Эрвина был выставлен на продажу. Он пробыл относительно долгое время в Кёльне, постоянно светясь в части. Аккерман уже и забыл, какого было видеть его ежедневно. Но зато они обедали всем взводом: вечно неугомонные Ханджи так и плевались крошками за обеденным столом. Леви не мог с этим ничего поделать, отчего пододвигался за столом ближе к Эрвину.       Тот смеялся ярче всех, и Ривай понял, что не готов отпускать его в следующую командировку.       — Без командира Смита работать не буду, — прямо он тогда сказал своему начальству, —если вы отправите его в другой город, то я поеду вместе с ним. Либо подам в отставку.       Когда Кушель узнала о переводе своего сына в военскую часть Литвы, первый её вопрос: «А что будет с магазинчиком?».       И правда. За эти полгода он даже не успел рассказать Эрвину, что открыл свой фирменный магазинчик чая. И даже хуже — за всё время от его приезда не смог ни разу сводить. Надо было быстро исправлять ситуацию, и когда они с Ханджи пришли в лавку, то ушли оттуда с большими пакетами коробок чая. Ривай даже учил их правильно заваривать и бил по рукам всякий раз, когда Зои выводили его из себя.       — Злобный карлик от нас уезжает?! — больше всех они рыдали взахлёб, цепляясь руками за рукав Леви.       — Отвалите, очкастые, — и Ривай уже даже не жалел о том, что он уезжает в другую страну по военным обязанностям Эрвина.       Может быть, тогда и случился первый шаг в стороны друг друга. И началась отправная точка в их взаимоотношении. Прогоняя в своей голове все воспоминания, Ривай медленно наблюдал за развивающимся сюжетом на экране. Он был довольно интересным, но в некоторых местах заставлял зевать.       В Торонто они перекусили свежей выпечкой, отдающей ванилью. Ничего другого в горло и не лезло. Весь час они прогуляли под ручку по аэропорту, фотографируя и рассматривая его.       — А ты матери сувенир купил? — спросил его как-то Эрвин за разглядыванием витрин с парфюмом. Аэропорт Торонто блестел яркими красками, толпой туристов и совсем отличался от размеренной и привычной жизни в Эдмонтоне. Ривай покрепче хватался за локоть Эрвина, уделяя вниманием каждый его шаг, не желая отставать в этой веренице активности.       Ривай матери коллекционировал сувениры из всех городов и стран, в которых они когда-то побывали. И не просто какие-то безделушки, а трепетно выбирал в магазинах всё то, что помогло бы понравиться Кушель: от милого сарафанчика до чайного сервиза. И всё это было бережно упаковано в чемодан под сотнями слоями бумаги и плёнки, чтобы не покоцалось. Аккерману нравилась мысль, что когда-нибудь, по приезду домой они с Кушель сядут на диван в гостиной и разберут все покупки. Но поезда домой так и не наметилась спустя полгода, год, два… А потом и вовсе пролетели все 5 лет, и связываться с мамой по видеосвязи несколько раз в неделю стало привычкой. Кушель всегда смеялась с английского акцента Ривая, а мужчине приходилось заново проговаривать фразы.       Кушель была одна из немногих, кого просветли в эту небольшую тайну отношений Ривая и Эрвина. Они решили не афишировать подобное, но вот Ханджи знали всё раньше всех. Аккерман практически при них сох по Смиту, сам ещё того не осознавая.       В полёте до Лондона Леви стало тошнить от всей еды. Их кормили несколько раз, и уже после первой подачи еды Ривай был вынужден отказаться от дурно пахнущей курицы. Его организм никак не хотел привыкать к таким частым перелётам, что стоило раскрыть крышечку из фольги Аккерман испытал рвотный рефлекс: слишком быстро прижал руки ко рту, закрывая тем самым нос.       Эрвин тогда успокаивающе поглаживал его по колену, отдавая свои кексы (они единственные недурно пахли для Леви), так что мужчина до самого конца семичасового рейса прожил на кофе и лёгких мучных изделиях.       Как только они вышли из самолёта, то у Леви подкосились ноги. Сердце так яростно стучало, а в голове набатом била только одна мысль.       До Кёльна осталось пару часов.       Спрятавшись от людных глаз аэропорта Лондона в более приличное место, даже оставив Смита наедине с собой, Ривай быстро полез за телефоном в карман.       Соединение шло не так быстро, всё-таки Кушель, скорее всего, была занята в их вечном магазинчике чая.       Когда в наушниках раздался не менее удивлённый голос, время в Кёльне перешагнуло за полдень. Кушель была такой же, как Леви запомнил её несколько лет назад перед долгим отлётом во взрослую жизнь: собранные чёрные волосы выбивались из причёски и неровными прядями закрывали по-настоящему удивлённый взгляд. Они не договаривались о звонке сегодня, он должен быть на в начале следующей недели. Но Леви хотелось позвонить и сказать настолько долгожданную фразу, от которой у женщины точно заслезятся глаза.       Но вместо этого он долго смотрит в экран, на эту тёплую улыбку и резко забывшийся немецкий язык. Аккерман от волнения хмуриться, а Кушель повторяет свой вопрос:       — Что у тебя происходит, Леви? — её брови нахмурены, а в складках затаилось беспокойство за сына. Аккерман мотает головой, и его голос хрипче, чем обычно. Быть может во всём виноват шестичасовой перелёт в Лондон, с ужасной едой и тонкими пледами.       — Мы сейчас в аэропорту Лондона, — он осторожно подбирает слова, вспоминая в голове все мягкие выражения на немецком. Его голос дрожит, а Кушель только больше заламывает брови, подаваясь ближе к камере.       О боже, у неё такие же светлые глаза, что Леви постоянно видел в отражении зеркала. Он видел такие же и у Эрвина, и всё это заставляло его коленки трястись. Он удобнее устроился на жёстком сиденье аэропорта, оглядывая белые высокие стены и панорманые окна.       — И мы летим домой, мам, — у Ривая слабая улыбка на уголках губ, — через пять часов мы будем в Кёльне.       И Кушель готова расплакаться прямо за прилавком. Но она закрывает их магазин раньше обеда и обещает своему сыну приготовить все любимые блюда его детства.       — Вы же ко мне? — спрашивает она с такой надеждой, которую Аккерман не слышал очень давно. Женщина смахивает слёзы с глаз, но в её улыбке только одна радость.       — Да, мы поживём некоторое время у тебя, пока не решится вопрос с нашим домом.       У Кушель глаза становятся больше, и они чуть ли не лезут на лоб:       — Вы надолго?       Да, мам. Настолько надолго, что уже неизвестно — получится ли им сыграть свадьбу.       В самолёте до Кёльна Леви ёрзает на сиденье, пытаясь вспомнить все правила страны, о которых давно не было и вестей. В голове крутятся только самые банальные правила, приводящую канадскую часть души мужчины в смесь холодного непонимания и возмущения.       — Сегодня суббота? — вдруг спрашивает Эрвин. Леви смотрит на него недоумённо, но лезет в свой телефон проверять даты.       — И правда, — и Смит хмыкает на соседнем сиденье.       — Мы не сможем купить себе еды.       Аккерману хочется стукнуть его по голове. Как можно быть таким недалёким.       — Моя мать приготовит нам ужин.       На губах Эрвина улыбка. Смит любит Кушель так же сильно, как и своего мужа.       И Кушель любит его так же в ответ. Она долго обнимает его у порога своего дома, практически тоня в бесконечных мыщцах и мускулах. Немецкий Эрвина такой же ровный, каким был и всегда. Леви назубок выучил все его тембры, звучание в каждом настроении, но так сильно забыл это чувство. Чувство дома. Они в Канаде разговаривали на английском, а сейчас слышать такой знакомый, но при этом ставшим настолько далёким, язык… Это ещё больше разрывало его сердце.       Поэтому Ривай долго обнимал свою мать. Прижимал это хрупкое тело к себе, гладил по спине, когда Кушель совсем не сдерживала слёз.       — Мои дорогие, — часто повторяла она в тот день. Гладила всех по лицам, зарывалась искусными пальчиками в пряди волос. А Эрвин с радостью просил добавки всех знакомых блюд, пока Ривай осматривал их новую комнату.       Новую комнату с большой и мягкой кроватью.       Кёльн был тёплым.       С запахом детства и уюта. В каждой детальки города прослеживалось давно забывшееся чувство расслабления. Поэтому первым делом они с Кушель загорают на заднем дворе. Эрвин смотрит на них из окна кухни, пока Аккерман протягивал своей матери огромную коробку с сувенирами.       Смит мыл посуду, а Кушель бережно распаковывала любой подарок, который Леви припасывал ей ежегодно. На любые праздники, которые только посчитает нужным.       На день матери. На день рождение. На новый год.       Кушель медленно расставляла статуэтки по каминной полки.       А на следующее утро Эрвин покинул Ривая на рассвете. Леви успел сонно поцеловать его в щёку, когда на кровати рядом не осталось тепла. Закрыл за ним дверь, провожая в часть.       — Долг зовёт, — отшучивался в те часы Смит.       А после дверь за ним закрылась.       И всё началось заново. Будто бы они никуда не переезжали никогда.       Леви ждёт снова Эрвина в пустом доме, готовясь к ужинам. Пишет смски, получает на них ответ. Шлёт фотографии в лайне.       Всё настолько доведено до автоматизма, что совсем не кажется странным. Кушель мягко гладит его по голове, и её материнское сердце не на месте.       Кольца замечают Ханджи во время совместного ужина на третий день.       — Вы женаты? — они вскрикивают, прерывая идущую беседу. За оправами очков глаза горят маниакальным блеском.       Леви сдёргивает свою руку под стол, прижимая к колену. Металл неспокойно стал греть безымянный палец, кажется, заполняя невидимую линию до самого сердца. Тут же стало противно и гадко.       — Не твоего ума дела, — отгрызнулся мужчина, слишком сильно втыкая вилку в своё мясо.       Ханджи с недоумением смотрят на него, а потом переводят не менее растерянный, как и у Кушель, взгляд на Эрвина.       — С этим возникли некоторые трудности, — прочистил горло Смит. А после он достал из-под стола сжавшуюся в кулак руку Леви, поглаживая по запястью, — помолвлены.       Ривай давит из себя улыбку, а внутри злость распространяется с каждым вздохом. Будто бы мужчина впитывает её из окружающего мира.       На следующий день Эрвин снова уходит в часть. Зои долго пищали о том, что они теперь будут работать в одном месте. Радостно хлопали Смита по плечу, если дотягивались.       Смит так же уходит и последующий дни. Ривай провожает его по утрам, выучив расписание за долгие года жизни. Так же мягко целует, а после через силу отпускает. Хотя есть желание прижать его к себе крепко и не отпускать. Чтобы он забыл про это воинскую обязанность, но…       Эрвин не Эрвин, если он не будет солдатом. Леви понял это ещё давно, в молодые годы, когда только поступил на службу. Смиту это надо.       А Леви нужен Смит.       И именно поэтому они с Кушель занимаются своими делами.        Но Ривай понимал, что это давно привычная рутина для их семьи. Когда ему приходит приглашение на почту вернуться к старой должности, Аккерман начинает раздумывать только из своего эгоизма. Они смогут так же часто видеться с Эрвином, так же постоянно обедать в части и выполнять, казалось бы, одинаковые обязанности. Но Леви оставляет письмо без ответа, понимая, что тут стоит начать свою новую жизнь первее, чем вернуться на службу.       Ривай не хочет этого и не рассказывает матери о возможности снова стать военным. Так же у него язык не поворачивается о вопросе поиска другого жилья. Ради интереса он заглянул в истории продаж, в надежде увидеть там забытый дом Эрвина. Но. видимо, его никто не собирался продавать. Да и сам Ривай, оставшись в Кёльне лет пять назад не позволил бы Смиту продать это прекрасное здание. Сам бы ухаживал за ним и приглядывал.       Кушель не видит проблем в том, чтобы они остались жить у неё на неопределённый срок. Но Ривай не хочет обременять мать, хотя казалось, что для неё дом слишком большой в одиночестве. Множество комнат просто не используются, да и сам Эрвин слишком наслаждался присутствию женщины. Насколько бы Леви не был приверженцем отдельной жизни, разлучить мать с мужем он не мог.       Свадьбу не получается сыграть ещё спустя месяц.       И второй.       И третий.       Полгода Ривай отчитывает даты в календаре после дня икс. Дня, когда его жизнь, казалось бы, пошла под откос и обрела одновременно с этим новый смысл. Он старался не подавать виду, но внутри давным давно затаилась обида.       Но Леви старался обращать внимание на более нужные и уместные дела. Он подтянул свой немецкий ещё в первом же месяце. Помогал в чайном магазинчике, гоняя из рук вон ужасно работающего Йегера, постоянно скалясь на него и избивая тряпкой. Совсем как в жизни кадетского училища, когда он был ещё капитаном. Ривай совсем уже осел в Кёльне и привыкал жить по новым правилам и стандартам.       Теперь он не мог сбегать когда угодно в магазин и приходилось писать кучу списков продуктов, застревая между полками товаров по нескольку часов. Привыкши жить в Канаде, он совсем отстал от более удобных и эффективных средств и еды в Германии, отчего пришлось слишком долго возвращаться в колею жизни и снова находить более приятные всем покупки.       В жизни Ривая возникло слишком много ограничений, которые с каждым разом выбивали из его ног почву.       Когда Леви уже забыл о свадьбе, а у Эрвина более-менее выровнялось расписание работы без постоянного дёрганья в часть, они наконец смогли нормально зажить в доме его матери. Реабилитация проходила мучительно долго в новому месту жительства.       Пока в один момент Кушель не принесла старые наборы посуды и не поставила их во время завтрака на кухонный стол. Стала по шкафам собирать действующие сервизы.       Ривай тогда непонимающие уставился на неё — похлеще взгляда Эрвина в тот момент, — но потом до него начало доходить осознание.       — Если вы не можете пожениться, то свадьба отпразднуется сама! Мы будем бить посуду на заднем дворе. А подарки Леви пойдут как новый сервиз на кухню. Давно хотела их всех выкинуть, да рука не поднималась. А тут — такой хороший шанс.       Аккерман поперхнулся чашкой кофе. Эрвин слишком громко рассмеялся. Но в этом смехе было облегчение и спокойствие, словно это значило наконец начала их свадебной жизни.       Они долго били посуду на заднем дворе о камни и тропинки. Вместе с разбившемся фарфором внутри Ривая наступало облегчение. С каждым новым ударом кружки или тарелки словно уходило всё то, что когда-то мешало им пожениться. Леви так остервенело бил посуду, что не укрылось от взгляда Эрвина. Кушель была так занята делом и своим звонким смехом, что даже не была в состоянии увидеть что-то плохое. А когда вся посуда была разбита, Эрвин подхватывает Леви и долго целует его, клянясь в своей вечной любви до конца жизни.       Ривай решается не останавливаться на традициях и дальше попытаться сыграть маленькую домашнюю свадьбу. Они с Эрвином отправляют Кушель гулять с какой-либо подругой, а после украшают кухонный стол на манер банкета. А когда мать вернулась, Ривай торжественно распахнул перед ней дверь, приглашая войти в скромный обитель небольшого ресторанчика.       Кушель принесла им подарки и пиво. Они до ночи сидели на кухне и говорили обо всём на свете под мерцание свечей и раскиданных по тарелкам лепестков цветов.       А настоящую свадьбу им удалось отпраздновать почти спустя год от переезда в Кёльн.       — Я настоял, чтобы мы остались здесь уже навсегда, — почти мурчит на ушко Ривая Эрвин, крепко обнимая его в один из вечером задолго до свадьбы.       Аккерман не может не радоваться, ведь это означало наконец спокойной жизни в том городе, откуда всё началось. Но даже если летом, ровно девятого июня, они сыграли свадьбу, самая настоящая свадьба по мнению Ривая всё ещё хранилось на их небольшой домашней кухонке с бутылкой пива и мешком битой посуды.