«Беги, Диппер!»

***

       — Малыш, знаешь, мне так больно. Вот тут. Я беру чужую ладонь и кладу себе на грудь. Мальчишка дрожит, как осиновый лист, но попыток вырваться не принимает. Знает, что даже если вырвется, я всё равно поймаю. Перекладываю его ладошку на свою щёку и улыбаюсь, чувствуя, как его пальцы напряглись. — Ты говорил, что не испытываешь боли. Даже в такой ситуации пытается мыслить здраво, найти логику. Наверное, именно за это я его... так сильно жажду... Всего его: курчявые волосы, пахнущие каким-то детским шампунем; родимое пятно в виде ковша Большой Медведицы; тонкие слабые ноги, которыми он довольно не слабо может иной раз меня ударить; его голос, так часто преломляющийся. Всё это. Не человек, а какой-то мой личный наркотик. Иногда моя одержимость этим человеком начинает пугать меня самого. Ведь порой я становлюсь по-настоящему опасным, безумным и неосторожным. И в таком состоянии я легко могу причинять ему вред. Не раз я открывал глаза и в ужасе понимал, что это свежее мясо (по-другому и не назвать) — мой малыш. В луже собственной крови, с таким количеством ран, что руки начинают дрожать уже у меня. Я могу исцелять, но не всегда. И я каждый раз боюсь, что это последние секунды, когда я вижу своего малыша более-менее живым. Это чувство накрывает меня волной, я захлёбываюсь в нем и побыстрее пытаюсь вернуть Диппера в сознание, исцелить все раны. Я боюсь его потерять. Я не для этого вернулся в этот мир. — Билл, — голос малыша тихий, я поднимаю голову, чтобы взглянуть в его глаза. Смотрю и понимаю, что становлюсь всё безумнее при каждом взгляде на него. Я тушу разгорающееся пламя в груди и утыкаюсь лбом в грудь Диппера, он покровительственно гладит меня по волосам, спутывает прядки и прижимает к себе. Иногда я пытаюсь его предупредить. Говорю: «Беги», и он бежит. Бежит подальше от этой хижины, в лес, не понимая, что там он уязвимее всего. В лесу наши роли окончательно закрепляются и, думаю, ясно, что из нас двоих жертвой буду не я. Он прячется всегда в разных местах, но я всё равно нахожу его, ведь чувствую его стук сердца, сбитое дыхание и беспокойные мысли. «Беги, Диппер!» — я пытаюсь крикнуть, но молчу и иду дальше. Шаги ровные и всегда бесшумные, какое время года бы не было, что бы не покрывало землю. И всегда бывают по-разному.        Иногда я успеваю очнуться. В таких случаях я, вопреки принципам, падаю на колени и обнимаю всхлипывающего Диппера. Всё шепчу: «Беги» и, словно в противовес, сдавливаю в объятиях сильнее. Он, уже не скрываясь, плачет, но размякает в моих руках и вскоре от перенапряжения теряет сознание. Это лучший исход моего безумства. Когда я не успеваю очнуться, стоит бояться нам обоим. Я могу взять малыша прямо на земле или прижав к дереву. Он брыкается, пытается попасть в живот или грудь, хотя знает, что куда не попади — бессмысленно, вреда он мне не причинит. Я обычно одной рукой стискиваю его запястья и зачастую это бывает настолько неосторожно, что они ломаются. Ведь я и в нормальном состоянии не могу рассчитать силы, а уж про временное помешательство говорить нечего. Я вхожу, не растягивая Диппера и, конечно, чувствую кровь мальчишки на моём члене, знаю, что она также на внутренней стороне его бёдер. Кровь всегда кажется мне возбуждающей, в независимости от моего состояния. Диппер кричит, и тогда одной ладонью я затыкаю его рот. Вбиваюсь до тех пор, пока не кончу. Но и это не самый худший исход моего безумства.        Иногда... Иногда Диппер не успевает убежать, ему приходится прятаться в хижине, которая наполнена острыми и опасными предметами. А я хочу больше, всегда хочу больше. Этот мальчишка стал моей религией. Однозначно. И потому каждый раз ему приходится быть распятым. Мне больно признавать это, но я люблю, когда он кричит. И потому могу легко вбить ему в ногу ржавый гвоздь или порезать куском старого стекла. Запах его крови и слёз только усугубляет его положение. Крышу сносит окончательно. Я порывисто приближаюсь к своему малышу и целую каждый участок бледной кожи, чтобы затем прокусить и почувствовать крови ещё больше. Мой личный наркотик. Его личный бесконечный кошмар. Я отвлекаюсь от воспоминаний и вновь поднимаю голову. Вероятнее всего, сейчас мои глаза блестят от набежавших слёз. Я не хочу признавать, но я стал слабым рядом с Диппером. И что самое ужасное — меня это устраивает. Малыш смотрит на меня. Долго, будто пытает. А затем кладёт свою ладонь мне на щёку и гладит. На его лице слегка растерянная улыбка, а взгляд блуждает и никак не фокусируется на мне. — Ты не уйдёшь от меня? Вопрос повисает в воздухе. Диппер замирает на пару бесконечно долгих секунд, а затем наклоняется и целует меня в щёку. — Ни за что. А где-то в глубине уже забилась тревожная мысль: «Беги, Диппер!»