Песнь Смятения

Не Минцзюэ сидел, закрыв глаза и положив руки на колени. Поза должна была расслабить тело; на деле же спина его была напряжена, пальцы впивались в плотную ткань одежд, сжатые губы подрагивали. Дыхание было тяжёлым и размеренным, выдавая старание усмирить его, и так бесплодно было это старание, что даже жаль становилось потраченных усилий. Цзинь Гуанъяо улыбался, играя Песнь Очищения, отравленную Песнью Смятения. Он видел каждый признак близящегося искажения ци, и сердце его наполнялось мстительным умиротворением. Несколько месяцев назад Су Шэ рассказал ему о подслушанном разговоре старейшин ордена Гусу Лань: — Я сразу понял, что речь идёт о собрании запретных мелодий из Дунъина, способных искалечить, а то и уничтожить человека. Держать подобные книги в библиотеке ордена, да ещё скрытно — тут явно пахнет злым умыслом! Следует ли нам рассказать об этом главам других орденов? Эти Лани только притворяются добродетельными, кто знает, сколько раз они уже использовали эти мелодии! — Не нужно, друг мой, — с улыбкой прервал его Цзинь Гуанъяо. — Я уверен, что этот сборник надёжно спрятан именно затем, чтобы не причинять никому зла. Но мне стало любопытно. Тебе известно, как он выглядит? Тогда Цзинь Гуанъяо ещё не знал, где ему пригодится запретная мелодия, но когда Лань Сичэнь предложил научить его играть Песнь Очищения для Не Минцзюэ, колесо судьбы пришло в движение, и сделать следующий шаг оказалось так просто, словно все дороги давным-давно вели к нему. Су Шэ знал лишь название: «Собрание смятения». Этого хватило, чтобы, пробравшись в потайную комнату библиотеки, быстро найти искомое. Описание воздействия мелодии оказалось скудным, указывая лишь, что она влияет на потоки ци и все органы чувств. Зато сама она была удивительно простой, звучащей плавно и даже красиво. Цзинь Гуанъяо не составило труда запомнить её с одного взгляда. Всего лишь мелодия. Такое простое, безобидное — для несведущего человека — оружие. Такое грозное. Недаром нотная запись предварялась строжайшим запретом играть эту мелодию в присутствии других, играть её в одиночестве, рассказывать о её существовании непосвященным и переписывать любую часть сборника, умножая зло. Цзинь Гуанъяо не сомневался, что поступает правильно. Не Минцзюэ оскорбил его мать, ясно показав, кем видит Цзинь Гуанъяо. Не Минцзюэ столкнул его с лестницы, не думая, что может убить — или намеренно допуская эту возможность. Не Минцзюэ стал опасен. А всё, что представляло опасность для Цзинь Гуанъяо, должно было исчезнуть. Он даже не заподозрил подвоха, думал Цзинь Гуанъяо, вплетая в исцеляющие ноты отраву — сперва отдельными нотами, потом отрывками, и наконец целым завершённым фрагментом от начала до конца. Суровый воин, уважающий лишь боевое искусство, будет побеждён сладкозвучной музыкой — разве это не поэтично? Жаль, что не с кем поделиться шуткой. Разве что с Сюэ Яном, но он тоже не оценит. С каждым визитом в Нечистую Юдоль Цзинь Гуанъяо подмечал всё новые и новые признаки близящегося искажения. Стоило ему дойти до смены мелодии, как потоки ци Не Минцзюэ, и без того слишком бурные, совсем сходили с ума. Руки подрагивали, кровь приливала к лицу, на лбу проступала испарина… Цзинь Гуанъяо боялся, что Не Минцзюэ не выдержит и откажется от его игры прежде, чем случится долгожданный приступ, но, видимо, Лань Сичэнь убедил его, что лекарство исцеляет не сразу и нужно потерпеть. Цзинь Гуанъяо не спешил. Улыбался, изображал беспокойство. Сожалел о том, что состояние старшего брата улучшается так медленно. Ему даже не приходилось притворяться — он правда сожалел. О том, что один из них скоро станет трупом, а второй — братоубийцей. Что побратимство, о котором он когда-то не смел мечтать, превратилось во вражду. Что не было уже того Не Минцзюэ, который вступился за него перед другими солдатами и доверял, был только высокомерный глава клана Не, которому собственная добродетель застила глаза. Который не понимал, почему Цзинь Гуанъяо приходилось делать всё, что он делал… да что там, он и не хотел понимать. Так что он сам вымостил себе дорогу. Он ударил — и ответный удар должен стать смертельным. Палец соскользнул со струны чуть раньше, чем следовало, и Цзинь Гуанъяо вздрогнул, отвлекаясь от неприятных мыслей. — Как себя чувствует старший брат? — спросил он, не прерывая игры. Не Минцзюэ медленно открыл глаза. От его взгляда Цзинь Гуанъяо захотелось прикрыться гуцинем. — Хорошо, — выдохнул Не Минцзюэ сквозь зубы. Кажется, мелодия работала быстрее, чем рассчитывал Цзинь Гуанъяо. Если искажение ци настигнет Не Минцзюэ прямо здесь, другие начнут спрашивать, что они делали, и вдруг кто-нибудь запомнил мелодию… А, да не это главное — в приступе ярости Не Минцзюэ запросто убьёт его, и тогда даже оправдываться не будет нужды. Цзинь Гуанъяо завершил долгий затихающий перебор и убрал руки с гуциня. — Ты точно здоров, старший брат? Мне кажется, у тебя жар. Не Минцзюэ стиснул челюсти, и лицо его потемнело. — Играй. — Может быть, стоит позвать слуг, чтобы принесли чая? Или вина? Здесь и правда душно. — Цзинь Гуанъяо демонстративно обмахнулся ладонью и оттянул ворот. Взгляд Не Минцзюэ вонзился в его шею. Цзинь Гуанъяо сглотнул — на миг показалось, что старший брат готов вцепиться зубами ему в горло. — Почему бы тебе не снять верхние одежды? Мы здесь одни, никто не увидит. Не Минцзюэ сжал в кулаках подол чаошена. — Нет. По виску его ползла капля пота. Цзинь Гуанъяо вздохнул и встал. — Средний брат велел мне позаботиться о тебе. Прошу, не будем огорчать его. Позволь мне помочь. И, опустившись перед Не Минцзюэ на колени, потянулся к его поясу. Руки, до того крепко сжимавшие подол, взметнулись с колен и стиснули его запястья так, что кости едва не треснули. Цзинь Гуанъяо замер, подавив вскрик боли, и уставился на Не Минцзюэ, не смея моргнуть. Неужели началось? Он чуть дёрнул руками, на пробу: отпустит? нет? Не Минцзюэ ослабил хватку. Цзинь Гуанъяо потянул сильнее — и в тот же миг Не Минцзюэ толкнул его на пол, навис сверху, закрывая тяжёлыми шуршащими одеждами. «Мне конец, — успел подумать Цзинь Гуанъяо, когда Не Минцзюэ рванул ворот его халата и всё-таки впился в шею, но не зубами — губами. — Мне… что?» Он не ожидал подобного и замер в растерянности, не зная, отталкивать Не Минцзюэ или пытаться выбраться из-под него; в достаточном ли тот рассудке, чтобы услышать уговоры. Не Минцзюэ тем временем рвал с него одежды, и когда Цзинь Гуанъяо наконец осознал, что его не убивают, шэньи уже валялся в стороне, а руки Не Минцзюэ шарили под подолом нижней рубахи, подбираясь к завязкам штанов. — Стой! — завопил Цзинь Гуанъяо, хватая его за локоть. Бесполезно — всё равно что голыми руками сдерживать горную реку. — Старший брат, ты что! Что ты делаешь?! Не Минцзюэ замер, склонившись над ним и рвано дыша. Щёку Цзинь Гуанъяо обожгло его дыханием, и по телу пробежала невольная дрожь. Раньше он представлял Не Минцзюэ — так. Над собой, разгорячённым от страсти, сжимающим Цзинь Гуанъяо своими огромными руками, раскладывающим на постели. Когда-то, когда Не Минцзюэ был его командиром, а не жертвой. Похороненные под долгом и приличиями желания ожили, и тело с неуместной готовностью откликнулось на них. Но если бы это и правда была страсть, а не искажение ци! Если Не Минцзюэ убьёт его вот так, это будет позорнейшая смерть из всех возможных. Не отрывая взгляд от его лица, Цзинь Гуанъяо облизнул губы. — Старший брат? — тихо позвал он. Тот моргнул, опустил глаза. Наклонился — медленно, осторожно — и прижался губами к его рту. Обрадованный, Цзинь Гуанъяо попробовал отползти, но руки Не Минцзюэ сжались на его поясе, а колено толкнулось между ног. Стало понятно, что сбежать ему не дадут. Цзинь Гуанъяо вздохнул и сдался. Лишь бы не убил, в самом деле. Всё остальное можно исправить. Он быстро выяснил, что сопротивление лишь разжигает напор Не Минцзюэ, однако тот легко поддаётся, если вести. Когда Цзинь Гуанъяо сам начал гладить его по груди и животу, движения Не Минцзюэ стали медленнее. Жаль, что всё сложилось так неудачно, размышлял Цзинь Гуанъяо, с удовольствием проводя пальцами по гладким мышцам над густой порослью волос — и пока не опускаясь ниже. Жаль, что Не Минцзюэ предстоит умереть, что он сам заслужил эту смерть, что это всё искажение ци, а не настоящее желание. Что после им обоим лучше забыть о случившемся. Что уже слишком поздно что-то менять. Не Минцзюэ дёрнул его за бёдра, переворачивая, и Цзинь Гуанъяо отвлёкся от своих мыслей. То, на что явно нацелился Не Минцзюэ, он позволять не собирался. Порвёт ведь и не заметит. Мужское орудие у Не Минцзюэ было совсем не маленьким, а на должную подготовку рассчитывать не стоило. — Подожди, позволь мне... — Он повернулся, прижимаясь теснее, и завёл руку за спину, чтобы направить мужское оружие Не Минцзюэ между своих бёдер. — Вот так. Можешь ещё сильнее, не бойся. Не Минцзюэ сжимал его бёдра, толкаясь между ними, и это было… терпимо. Цзинь Гуанъяо свёл ноги плотнее, чтобы Не Минцзюэ не захотелось вставить свой меч в более тесные ножны. Так, лёжа спиной к нему, отбиться бы точно не удалось. От жара его тела, от крепких рук, сжимающих бёдра, плоть Цзинь Гуанъяо тоже напряглась, и он накрыл её ладонью, поглаживая. Как жаль… он не отказался бы принять Не Минцзюэ в задние врата, если бы только это было другое время, если бы всё было иначе, не от помутнившегося сознания. Он знал, что Не Минцзюэ может быть внимателен и, наверное, даже нежен. Жаль, что не с ним. Что им не случилось прежде, а теперь и вовсе не суждено сплестись в объятиях на любовном ложе так, как это должно быть между любовниками — открыто, радостно. Слишком поздно. Пальцы Не Минцзюэ сжались сильнее, толчки участились, и Цзинь Гуанъяо, повинуясь какому-то наитию, повернул голову. Поцелуй пришёлся в угол рта — неловко, вскользь. Язык мазнул по щеке, зубы задели кожу. Но намерение было важнее. Когда Не Минцзюэ с последними резкими толчками излился на пол, Цзинь Гуанъяо расслабил наконец бёдра и задвигал рукой быстрее, наплевав на то, что старший брат вот-вот мог прийти в себя. Если кому и предстояло объясняться, уж точно не ему. — Как проходят твои встречи с Не Минцзюэ? — спросил Лань Сичэнь, разливая чай. — Мы разговаривали вчера, и он был так спокоен. Даже когда слуга разлил вино, словно не заметил. Уверен, это твоя заслуга. Цзинь Гуанъяо вспомнил, каким растерянным выглядел Не Минцзюэ, придя в себя рядом с нагим младшим братом, как избегал встречаться с ним взглядом. Значит, теперь ему стыдно. Хорошо. Удовлетворение было мелочным, но Цзинь Гуанъяо мог позволить себе эту слабость. И искажение ци уже совсем близко. А жалеть — пустое. — Я рад, что старшему брату лучше, — улыбнулся он. Пригубил чай, раздумывая, как бы спросить, чтобы Лань Сичэнь не заподозрил неладное. — Раз уж об этом зашла речь… Один мой друг рассказал кое-что об искажении ци, и я, признаться, несколько встревожился. Вот только рассказ этот был столь деликатного свойства, что даже не знаю, как объяснить, не оскорбив твой слух. Если бы я не беспокоился так за старшего брата… — Можешь говорить о чём угодно, — подбодрил его Лань Сичэнь. — Я всё-таки не юная дева, чей слух надо оберегать. Цзинь Гуанъяо признательно улыбнулся и снова поднёс к губам чашку. — Этот мой друг рассказал, что при искажении ци у некоторых людей могут усилиться… как бы так сказать, прости… Усилиться плотские желания. Ты понимаешь. — Ты имеешь в виду похоть? Откровенность среднего брата иногда была очень кстати. — Да. Вплоть до того, что они могут не сдержать себя. Я подумал: если такое случится, что станет с добрым именем старшего брата? И вдруг рядом окажется Хуайсан или кто-то из служанок… Может быть, стоит предупредить? Впрочем, наверное, всё это выдумки, и я зря тревожусь… — Конечно, выдумки, уверяю тебя. Никогда о таком не слышал. Зная Не Минцзюэ, он скорее захочет убить кого-нибудь, нежели принудить к близости. Твои волнения понятны, но для них нет совершенно никаких оснований. — Лань Сичэнь вдруг усмехнулся. — Раз уж зашла речь, ты напомнил мне одну забавную историю. Она, правда, хранится нашим орденом в тайне, но если пообещаешь никому не рассказывать… — Неужели ты во мне сомневаешься?! — Ладно. — Лицо Лань Сичэня стало совсем по-мальчишески весёлым. — Слушай. Когда Лань Хэсинь путешествовал в Дунъин, он привёз оттуда собрание различных мелодий. Боевых, исцеляющих, даже вредоносных. К тому времени он был очень стар и скончался, не успев привести это собрание в порядок. После его смерти ученики начали разбирать записи, чтобы они заняли достойное место в библиотеке, и обнаружили сборник мелодий, возбуждающих — как ты сказал, плотские желания? Вот именно их. Лань Хэсинь, разумеется, при жизни никому не говорил о существовании этих мелодий. Старейшины ордена предпочитают считать, что он обрёл их случайно, не зная истинного предназначения. Хотя учитывая, что записаны они были его собственной рукой… — О-о… — губы Цзинь Гуанъяо помимо воли растянулись в улыбке. — А как именно ученики их обнаружили? — Эту тайну нашего ордена я не могу открыть даже тебе, — с деланой серьёзностью ответил Лань Сичэнь, и они рассмеялись. — Но потом встал вопрос: что делать со сборником? Уничтожить наследие Лань Хэсиня, даже такую его часть, было бы неуважением к учителю, а оставить в библиотеке или в чьей-то личной коллекции — представь, какой скандал случился бы, если бы кто-то его обнаружил. И тогда старейшины пошли на хитрость: они переписали несколько листов так, что вместо плотских желаний речь теперь шла об искажении ци. И поместили в потайную комнату библиотеки. Как ты знаешь, потайная она в основном для учеников, а старшим адептам изредка приходится заходить туда. Уже не одно поколение заклинателей видело этот сборник и ужасалось тому, какая убийственная сила сокрыта в нём, но, понимаешь ли, никто даже не догадывался, что там на самом деле. Цзинь Гуанъяо знал, что ему полагается рассмеяться, но не мог, просто не мог. Мысли метались в голове стаей всполошенных птиц: знал ли Су Шэ? Было ли это коварным планом уничтожить репутацию Цзинь Гуанъяо? Удастся ли всучить Не Минцзюэ голову Су Шэ вместо головы Сюэ Яна? А с Сюэ Яном-то теперь что делать? И главное, главное: если искажение ци не наступит в ближайшее время, Цзинь Гуанъяо придётся играть Не Минцзюэ ещё по крайней мере месяц. А менять мелодию, убирая злосчастную вставку, было уже поздно.