Hotel "Chelsea"

1978 год

Когда блики на отражения зеркала становятся темными, черными, словно сама пустота, в них уже ничего не видно. Тени пробегают по комнате, оставляя самое пугливое ощущение, что затевается нечто ужасное, возможно, убийственное, и лишь луна за окном указывает все еще верную дорогу. Каково это оказаться блуждать в темноте, утягивая за собой еще одну душу? Каково это поглощать в себя всю черноту, что зародилась в сердце, когда игла подносится близко к вене, когда кровь бурлит в жилах и требует большего? А потом начинается падение, долгое, мучительное, как самая гнусная пытка, но такая приятная, отчего разум не в силах сопротивляться, бороться, заставлять себя хоть сколько-то думать. И в пустых, уже далеко нешумных коридорах отеля, нельзя услышать даже смеха или отдаленного голоса, а вот чернеющая душа просит лишь больше и больше к себе внимания, утягивая в пучины безумия. «Челси» семьдесят восьмого уже совсем не выглядел таким, как в начале десятилетия, хотя в нем и оставался тот еще привычный шик и лоск, но некоторым вся эта помпезность. Произведения искусства и вовсе не были нужны. В них не было ничего примечательного или восхитительного, простые побрякушки, которые останутся для других через десятки лет либо их выкинут в помойку. Отель — обыкновенное место для ночлега, особенное если это Нью-Йорк, город творчества, вдохновения, разврата и пьяных вечеринок до самого утра. Тут каждый ощущал бы себя как рыба в воде. Знаменит, имеешь определенный круг общения, есть деньги — тогда стоит хоть раз попасть в этот нашумевший и большой отель. Ни для кого не было секретом, что тут жило и достаточно много торчков, оканчивающих свои дни крайне печально, но среди них бывали и так называемые «жемчужины», мнившие себя особенными и потрясающими. Если прибавить еще и подружек, которые хотели попасть к такому «таланту», то создавалось полное ощущение безысходности. Дрожащие пальцы в темной комнате хватались за шприц, пока другие руки отвлекали, пытаясь привлечь к себе мужчину так, чтобы он оказался в объятиях рук и ног, зажатый в отчаянных тисках. Сид привык сидеть в комнате часами, как и раньше, когда они только-только заехали с Нэнси в отель. Их комната оставалась для многих сплошной тайной, но так даже оставалось только лучше. В чернеющей пустоте лишь иногда дребезжали стаканы, иногда разносились крики, когда дело доходило до драки, а также глаза блестели, в которых отражался яркий лунный свет. Руки в заколках и синяках от игл, гитары, привезенные издалека либо пылились в углу, либо уже давно были поломаны, но никто не решался их убирать в сторонку. — Ты выглядишь ужасно, — говорит она в темноте, удерживая его за плечо, когда они садятся на кровать и чуть ли не сжимают до боли запястья друг друга. — А ты еще хуже, крошка, — отвечает он с напором, сжимая зубы, словно он ожидал от нее чего-то совершенно другого. — Как мы будем с тобой тут жить, ведь деньги заканчиваются, — Нэнси со злостью пинает ближайшую тумбочку, уворачиваясь от его крепких пальцев. — Ничего, мы ведь музыканты, и мы знамениты. Время подумать и уже об этом. Деньги со временем будут точно. — Нас выгонят быстрее, чем ты успеешь что-либо написать. К тому же, все знают, что ты не умеешь совершенно играть на басу. Тебя ведь учили, но безуспешно, — она пыталась его ущипнуть, сделать уязвимым, разжечь в нем этот небывалый гнев, ведь под дозой он всегда вытворял невообразимые вещи. — Лемми, кажется, это был? Да, точно он. Знаешь, а ведь он точно многому научить. И где теперь ты, м, Сид? — Нэнси, замолчи! — он понимал, что она делала, знал, как часто она любила провоцировать, видеть его слабую сторону. И ведь Нэнси уже далеко не та крошка, с которой он повстречался в самом начале. Она никогда не сидела на месте, никогда не имела возможности оставаться рядом с ним. И этот своеобразный выбор… в итоге он сделал ради нее, а Нэнси, по его подозрениям, только и мечтала поскорее бы вырваться уже из этой клетки и знакомиться с кем-то другим, ведь перед самим отъездом она успела на его глазах с кем только не переспать. — Замолчать? Ну а для чего, Сид? Ты уже под дозой, я ничего не принимала еще, имею полное право делать все, что посчитала бы нужным, — проговаривает она медленно, растягивая в своей речи каждое слово, отчего она замечает его кулаки, сжимающие одеяла на кровати, как ярость сочится в его глазах. Еще минута. Нужна всего лишь минута прежде, чем он накинется на нее, отвесит пощечину, а потом бросит на кровать, пока она будет сопротивляться, драться, а потом все закончится также, как и обычно. Но, к удивлению Нэнси, он ничего не делал, не шевелил губами, не смотрел на нее — все же пытался подавить в себе ярость и ненадолго насладиться трипом, пока имел такую возможность. Его глаза уже не так ярко горят в темноте, когда он преподносит ей такой же шприц и жгут, как он осторожно снимает все же с нее куртку, позволяя ей тяжелым облаком упасть на пол. А потом ее руки резко сжимают мягкие пальцы, и он уже собирается сам все сделать для нее, лишь бы она хоть ненамного замолчала. Он не видел ее целый день, но теперь она хотела выматывать ему мозги. И все же, даже перед такой тошнотворной мерзавкой он просто не мог устоять. Разве это было возможно? — Ты идиот, — шепчет она, чувствуя, как разум очищается от всех проблем. Ей совершенно не хочется ничего предпринимать. — За это ты меня и любишь, — в его голосе насмешка, однако Сид видит взгляд и блеск этих глаз, что он просто не мог устоять, прежде чем опять резко притянуть ее за запястья и протащить по полу, пока она не оказалась на кровати. — Какое самомнение, однако. Ты в это веришь, — нет, не вопрос, скорее, утверждение, однако она не отрицает, не утверждает ничего другого. — Крошка, завтра мы пойдем в клуб. — В прошлый раз ты говорил то же самое, а потом пропал невесть куда. Да и я тоже не сижу на месте, знаешь ли, тут всегда компания найдется. — Мерзавка! — его пальцы сильно сжали ее белокурые волосы, с силой оттягивая назад, чтобы он мог увидеть, как ее глаза закатились, а все тело напряглось от дальнейших движений. Однако она дьявольски улыбалась и продолжала это делать даже тогда, когда его хватка усилилась. — Не сомневаюсь в этом ни на минуту. Да, они могли утверждать, что эти отношения из любви, но потом стоило только посмотреть на себя в зеркале, увидеть собственное отражение, как перед собой они замечали лишь пару безумцев, решивших, что похоть и наркотики из них явно сделают великую парочку обыкновенных торчков и притворщиков. В этом жесте не было особенной ласки или же сокровенной мысли, лишь адреналин, текший по жилам и вскипающим у самого мозга перед тем, как последние мысли исчезали перед глазами. Губы жестоко сминали другие напротив, пальцы оставляли синяки, а ногти — царапины, ноги переплетены плотно, а потом и вовсе пытались сбить любой предмет, когда они упали с кровати, опять разрушив очередную лампу, за ущерб которой они так и не возместят. И пронзительные крики и рычание, раздающиеся и отражающиеся по всей комнате, лишь свидетельствовали о том, насколько дикими и необузданными были они. Под дозой все казалось красочнее, все имело свои привычные цвета даже в темноте, но из них всех самым лучшим ощущался черный. Он обволакивал все, к чему они оба прикасались. Разрушительная сила и такая же власть. И Сид верил, что в этом есть свое особое очарование, ведь не каждый день удавалось так близко подобраться к тому самому краю, словно острие ножа, после которого можно было и не вернуться. И Нэнси ощущала то же самое, оставляя отметины на его бледном, худом теле. В любом случае, их постель походила на драку, на борьбу, на жестокость и даже оскорбление в некоем смысле, но никого это совершенно не волновало. Все оставалось на своих местах. Нью-Йорк им не принес пока еще ничего особенно хорошего, однако Нэнси рассчитывала, что ей повезет значительно больше, чем Сиду. В конце концов, она могла ведь подцепить и кого-то другого. Ее бы безумия, ее злости и занудства хватило бы и на кого-нибудь еще, даже если бы в этом случае ее прижали к стенке и приставили нож у горла. Адреналин и доза выше всяких идиллий, несбыточных желаний, о которых девушки вычитывали из книг и романов. Кто мог поверить, что ее пребывание в отеле выйдет именно таким? Между ними до сих пор скользила эта самая темнота, эта агрессия и боль. Они любили делать больно друг другу. И при свете софитов, несмотря на их улыбающиеся лица и красивые слова, адресованные друг другу громко, в них отражалась та темная потаенная сущность, так как два негодных ни на что человека с желаниями и явными возможностями иметь при себе всегда дозу или же находиться под ней не представляли ничего другого, как отблеск тени, восходящей из их номера на верхних этажах. То, о чем многие даже не решались догадываться, хотя, скорее всего, все и так все знали и не понаслышке. Сид и Нэнси. «Челси». Темнота. Доза. Драка. Секс на фоне нескрываемой агрессии. Жизнь такая, какую они хотели иметь. И Сид знал, что завтра с утра, как только солнечный свет пробьется сквозь плотные шторы, Нэнси с ним подле не будет — она снова уйдет и, может быть, не на один день, чтобы познакомиться с новыми людьми, чтобы набраться историй перед тем, как в очередной раз довести его. Она никогда не была только его, а он знал, что с таким раскладом он тоже не особо-то хотел ее ждать. Тем не менее, они все еще оставались по-прежнему подле друг друга, такова уж была их участь в этом знаменитом с долей привкуса славы и блеска софитов отеле «Челси». Как темнота внутри них разрасталась, также и все внутри переворачивалось, когда они понимали, что увязали в своих предрассудках, потаенных желаниях и угрызениях. Не все ли мы грешники? Наверное, так бы сказал кто-нибудь из их окружения. И в самом деле, таким людям нечего скрывать и нечего утаивать. Они жили и при свете дня, и в темноте собственной комнаты, а потом все шло только ко дну. Безоговорочно. Быстро. Стремительно. Навсегда.