С высоты вечности

Он уже три часа скрывался от своих преследователей, упорно путая следы и пробираясь одному ему известными тайными тропами. Полуденное солнце едва пробивалось сквозь кроны огромных деревьев, ветви и листва которых создавали своеобразный защитный купол от его лучей. Несмотря на это, стояло невыносимое пекло, какое бывает лишь в разгар их северного лета. Его мучила жажда, а внутренности сводило от голода, однако он упрямо игнорировал эти ощущения. Нельзя было надолго задерживаться на одном месте, ведь те, кто идут за ним, не менее ловкие и проворные. И умеют внимательно читать следы. Тут уж как повезет… Утешало одно: они тоже, должно быть, проголодались и наверняка были измотаны погоней. Осторожно, стараясь не оставлять следов на мшистых камнях, он поднялся по склону, чтобы притаиться в кустах, растущих вокруг лесного озера. Скрывшись в густой листве, он наконец-то успокоился. И хоть надежда на то, что он оторвался от преследователей, была совсем иллюзорной, этот миг давал шанс на передышку. Здесь можно затаиться. Сидеть тихонечко, дышать как можно незаметнее, не шевелиться, и может быть… Прятаться в кустах ужасно скучно. А там, почти у самого озера, за круглым валуном — он отлично знал — бил маленький ключ, вода из которого серебряной струйкой стекала вниз, чтобы слиться с зеркальной водной гладью… Он облизнул пересохшие губы и судорожно сглотнул, и в этот момент услышал плеск воды. В груди заходило ходуном: его нашли? Как же так? Невозможно! Сдаваться он все еще был не намерен. Осторожно, стараясь не вызывать лишнего шума, он раздвинул ветви кустарника и оторопел. Она стояла по колено в воде, одной рукой подобрав подол белого платья. На пальчике другой ее руки сверкала крыльями огромная синяя стрекоза. Волосы таинственной незнакомки, густые, цвета драгоценной древесины, были заплетены в косу, перекинутую через плечо. Это было удивительно — там, где он жил и рос, не плели столь сложные косы. Кто она? Откуда? Глаза незнакомки были чуть прикрыты и длинные ресницы отбрасывали густые тени-стрелы на нежные щеки. Губы и пальцы ее были густо окрашены синим. Конечно! Он тоже последние несколько дней ходил с синими ладонями — ягодная пора, моря черники… Она осторожно поднесла стрекозу к своему лицу, словно хотела поцеловать переливающиеся радугой крылышки. Это смотрелось так забавно и мило, что он невольно заулыбался и… и вдруг стало совершенно неважно, что его могут обнаружить. Совершенно неважно ведь… Не мучаясь сомнениями, он покинул свое укрытие и решительно вышел на берег. Услышав шорох, она вздрогнула и оглянулась. Стрекоза резво взвилась в воздух и улетела, сверкая крыльями. Так они встретились. Она строго взглянула на него и он наконец понял, что означает странное выражение «утонуть в ее глазах»… Он многого не знал до этой самой минуты. Глаза незнакомки были дивного сиреневого оттенка, какими порой бывают тучи перед грозой. Или нежные лепестки фиалки ранней весной. Прежде он встречал такое, но вспомнить, где и когда не хватило духу. Он вообще не мог понять, что с ним происходит и почему он стоит вот так вот перед ней, и определенно не знает, что сказать. — Ты кто такой и что здесь забыл? — голос ее был немножко осипшим, и казался невероятно чарующим. Она медленно вышла из воды и отпустила подол платья. Теперь он заметил небольшую корзинку, полную черных ягод, аккуратно прикрытых от полуденного зноя листом лопуха. Желудок предательски заурчал… Незнакомка фыркнула. Сморщив носик, она резво подхватила корзинку, завела ее за спину, всем своим видом давая понять, что ягоды он не получит. И для пущей убедительности высунула ярко-синий язык. Стало обидно. Очень… — Ты сама-то, кто такая? — возмутился он. — Не твое дело! Понял? И в этот самый момент со стороны кустов на берег вынеслись те, от кого он так тщательно все утро прятался и удирал. — Ага! Попался наконец! Сдавайся! Мы нашли тебя! — завопили они наперебой. Внутри все тоскливо сжалось. Ну что он за слабак, ведь так хорошо шел… И не факт, что они нашли бы его, если бы не эта, эта… Он вздохнул, прикидывая, успеет ли удрать при правильном разбеге… Наверное, стоит попробовать — бегает он быстро. Однако, мысли его были немедленно просчитаны и пути отступления перекрыты: — Эй! Даже не думай убегать! Мы тебя нашли! Девчонка тем временем, недобро прищурившись, рассматривала вновь прибывших.  — Размечтались, — неожиданно звонко ответила она его преследователям. — Это я его нашла! И вам его не отдам. Она решительно вышла вперед, словно воин в бою, прикрывающий раненного товарища, и угрожающе выставила перед собой корзинку. Он опешил. Преследователи тоже лишились дара речи. Но лишь на мгновение: — В смысле, не отдашь? — возмутился один из них. — Он что, — твой? — Я его первая нашла, значит мой, — хохотнула она. Сердце в груди как-то странно кувыркнулось, а в животе стало тепло-тепло. Точно такие же ощущения возникали, когда удавалось сделать что-то, чего раньше не мог, или когда похвалит кто-то, очень важный. Кто-то очень-очень важный… — А я знаю тебя, эллет, — отозвался второй его преследователь. — Ты из западного форта. Твоего отца недавно во дворцовую стражу перевели. Видел тебя вчера вечером в замке. Как тебя зовут? А вот и секрет ее странной прически. Ну конечно, западные земли. Эльфы, живущие там, любят все странное. — Мое имя Тиллинель и да, я из западного поселения, — гордо произнесла она. — Но жить буду здесь. Я тоже помню тебя, принц Леголас. Кто твои друзья? — Я Лантир. А твоего пленника зовут Эйтар… Она обернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и, улыбнувшись, протянула корзинку: — Чернику будешь, Эйтар? *** Тот знойный летний день со сладким привкусом черники он помнил слишком хорошо. Каждое движение, каждое слово, каждый взгляд и каждую свою мысль. Поток солнечных лучей сквозь ветви, плеск воды, радужные переливы стрекозьих крыльев, запах травы, вкус ягод, голоса друзей. В самые тягостные дни своей долгой эльфийской жизни, он возвращался в тот жаркий полдень, кутаясь в воспоминания, как в плотный кокон. В день, когда сердце стало биться по новому, а глаза стали видеть иначе. В день, когда он встретил свою любовь. Любовь, каким-то немыслимым образом сумевшую пробиться сквозь невероятные преграды, сквозь невыносимую боль и глухое отчаяние. Он все никак не мог поверить в это, иногда страшась закрыть глаза, чтобы не проснуться вновь там, где рядом нет ее… Той, что торжественно переплела их пальцы и дала клятву навеки быть вместе, в присутствии всех владык Средиземья, под звездными очами валар, взирающих на них с высоты вечности… Ты мой, Эйтар, я первая тебя нашла, не забывай Я всегда был твой… всегда. Эйтар не мигая всматривался в черты ее лица, чуть освещенные полоской лунного света, проникающего сквозь неплотно запахнутый полог их брачного шатра. Она спала, устроив свою голову на его плече. Волосы ее были заплетены в косу — прическу эльфов, которые когда-то населяли западные земли Зеленолесья, где давно уже никто не живет… И нет уже тех эльфов, плетущих замысловатые косы, тех, кто дал этой девочке столь прекрасное имя. Тиллинель, мерцающая звезда. Ресницы ее дрогнули, она задушила в себе то ли вздох, то ли всхлип и четко произнесла сквозь сон: — Нет! Эйтар вздрогнул. Он слишком хорошо понимал малейшие оттенки этого самого «нет». Сейчас, во сне, она вела какую-то собственную нелегкую борьбу и это «нет» не признавало никаких компромиссов, более того, оно начисто отменяло любую реальность, что бы там не происходило. И это причиняло ей боль… — Тиллинель! — тихонько позвал он. Она распахнула глаза и растерянно посмотрела на него. — Тебе что-то приснилось? — Нет… ничего. Не помню. И это «нет» было совсем другим, неловким и неуверенным. «Я не готова говорить об этом», звучало в этом «нет» и он понимал, что Тиллинель не расскажет ему ничего. Что же, сны — это всего лишь сны. Они могут тревожить, но мало что меняют. — До рассвета есть время, постарайся еще поспать, нас ждет трудный день. — Беспокоишься, что я устану? — хитро улыбнулась она. — Не переживай, уж путь в Дейл я как-нибудь переживу. Я ведь буду не одна… Тревога тотчас же испарилась. Эйтар улыбнулся, крепко обнимая жену… Ну в самом деле. После того, что происходило в последний месяц, валар просто обязаны дать им маленькую передышку. И, предвкушая завтрашний день, он вновь провалился в свое, ничем не омраченное сновидение. *** Проблема разрешилась сама собой — с корзиной черники и вкусной родниковой водой ни один конфликт не мог длиться вечно, поэтому, когда взрослые их обнаружили, они уже лежали вповалку на песчаной отмели с набитыми животами, и слушали про жизнь эльфов западного поселения. — Посмотрите, кого я нашла, — королева появилась на тропе, ведущей в сторону замка. — Проголодались, котятки? — тут же донесся мамин голос. В руках они держали точно такие же, как у Тиллинель, корзинки, переполненные черникой. Они с королевой, кажется, вообще не расставались. — А мы съели всю мою ягоду, — развела руками Тиллинель, указывая на собственную пустую корзину. Мама улыбнулась: — Ну, значит, теперь вам сил хватит добраться до замка и пообедать? Что же, идем. Владыка заждался. Тиллинель, ты тоже приглашена к королевскому столу, не забывай. Щечки Тиллинель зарделись, ей явно польстило то, что с ней, как с равной говорит такая прекрасная дама. Леголас с Лантиром сорвались с места и бегом побежали в сторону замка, а Эйтар замешкался, ему показалось, что бросить сейчас Тиллинель было бы очень некрасиво. — Ну же, Медвежонок, показывай дорогу нашей гостье, — приободрила его мама. Он важно насупился, протянул ей руку и произнес:  — Идем, Тиллинель. Она не заставила себя ждать, приняла его руку, легко поднялась с песка и побрела вслед за королевой и ее сестрой. — Сестра королевы — твоя мама? — восхищенно прошептала Тиллинель, когда взрослые ушли вперед по тропе. — Да! — кивнул он, преисполненный гордостью. Маму свою он считал самой прекрасной эллет в Арде. Неудивительно, что эта девочка пришла в восторг. Тиллинель подавила вздох, сверкнула глазами в его сторону и замолчала… На секунду Эйтару показалось, что она ему завидует. Завидует тому, что его мама такая прекрасная и еще — сестра королевы… Но оказался в корне неправ. Если Тиллинель и завидовала, то только тому, что у него была мама. Вскоре он познакомился и с ее отцом — суровым, немногословным и неулыбчивым воином, умения и доблести которого хватило для того, чтобы стать во главе личной охраны Трандуила. Но не для того, чтобы спасти жизнь своей любимой при нападении армии пауков на западный форт. Из разговоров взрослых Эйтар узнал, что эльф этот считал себя виновным в гибели жены, отчаянно тосковал по ней и только Тиллинель удерживала его в Арде. Он поставил перед собой цель воспитать из нее воина столь же доблестного и бескомпромиссного, как и он сам. Воина, способного отстоять свою жизнь и свободу даже в неравной схватке. Передать ей весь свой немалый опыт, чтобы затем уйти. Уйти туда, где, он знал, ждет его его ненаглядная. «Но только когда я буду спокоен за Тиллинель. Если жена узнает, что я оставил нашу дочь без защиты, она не простит меня…» — вздыхал он. Своих намерений он не скрывал и от дочери, неустанно обучая ее как будущего воина, не делая поблажек, не зная жалости… А Тиллинель отчаянно нуждалась в родительской любви. Лишенная матери, отвергаемая отцом, она тянулась к любому взрослому, кто был добр к ней. В замке лесного короля ее заветное желание сбылось. Вероятно, Трандуил, всегда чуткий к чаяниям своих подданных и души не чаявший в Леголасе, на роль отца подходил намного больше, чем ее родной отец. А мамой ей стала мама Эйтара. В то время они были неразлучны… *** Тиллинель аккуратно, стараясь не разбудить, выбралась из объятий Эйтара. Ветерок, прилетевший с горных вершин, задумчиво шевелил не до конца запахнутый полог шатра. Рассвет золотил вершины гор. Откуда-то издалека доносились обрывки разговоров и бряцание оружия — лагерь медленно и тяжело просыпался после вчерашнего пира. Сегодня все шатры будут свернуты, кони поседланы и ждет их далекая дорога. В Дейл. Через Лес. Скоро уже… Им с Эйтаром вставать в такую рань было необязательно — справятся без них. И Лаириэль, и Ольва были под надежной охраной. Но оставалось одно, то, что не давало спокойно доспать… То, что Тиллинель не могла отпустить, как не старалась. И это было выше её сил. У изголовья кровати, на сундуке, посверкивало каменьями свадебное платье. Тиллинель улыбнулась, медленно провела пальцами по драгоценной вышивке, задумалась, одернула руку и решительно направилась за ширму, где лежал аккуратно сложенный походный костюм и кожаные доспехи… Выскользнув из шатра она быстро пошла по протоптанной гномами и эльфами тропе. Стражники, сменившиеся с ночного поста, приветствовали ее, улыбаясь. Она, махнув им в ответ, твердым шагом направилась вверх по скалистому склону, к разрушенным стенам Мории. Туда, где под темной отшлифованной плитой, среди чуть проклевывающихся ростков жимолости и ломоноса, покоилась Тауриэль… Здесь было очень тихо. И очень пусто. Пусто было и на душе. Тиллинель не знала, что с этим делать. Можно было поговорить. Нужно было выговориться. — Здравствуй, Тауриэль… Птичка-пеночка. Сегодня я возвращаюсь… мы возвращаемся. Обратно, в Дейл. Голос дрогнул, слова казались пустыми. В чем смысл, если никто тебя не слышит. Никто, кроме тебя самой. Но может быть в том и смысл — говорить, обращаясь к невидимому себе: — Прости, я знаю, как ты ненавидишь этот город, как ты хотела оставить все в прошлом… Вот все в прошлом, каждый из нас шел своим путем. Дошли не все. Мне жаль. Одно меня мучает. то, чего я уже не узнаю никогда, а ты не объяснишь. Почему ты сделала это? Почему сказала Эйтару, что я не вспоминаю о нем? Тиллинель подавила горестный вздох и посмотрела вниз, где ожил и задвигался в предпоходной суете военный лагерь. — Ты правда хочешь это знать? — прошелестел над ухом до боли знакомый голос. Тауриэль? Сердце замерло, в горле застрял вопль ужаса. Тиллинель заозиралась по сторонам — никого. Ну правда, кто тут мог быть… Голова закружилась, ноги подкосились и Тиллинель тяжело опустилась на землю рядом с гранитной плитой.