Душный май

Ральф проснулся от кошмара и помнил, как ему было больно, когда обрубленные пальцы упали на землю. Он лишился их не так, это был просто сон, уговаривал он себя. В детстве он думал, что для того, чтобы кошмаров не было, нужно держаться за кого-то. Два сердца, и ты спасён. Он верил, что во сне не бывает боли, а теперь эта грань стёрлась. Он вообще много, во что раньше верил, а потом попал в Дом. Теперь он верит в дедлайны, своих подопечных и, ну да, Дом. Вообще личное дело каждого, кого кормить: бродячих собак или своих демонов. Р Первый кормил демонов. Утренний воздух был тяжёлым, щекотный пухом забирался в нос. Под ватным одеялом было жарко и мокро. Ральф любил, чтобы покрывало было тяжёлым, так что приходилось терпеть. В окружающей жаре всё казалось нереальным. Казалось, ткнёшь, и палец пройдёт насквозь. Насчёт людей он не был уверен, но стены выглядели мягкими. Надо проверить, например, крылья Стервятника – не могут же они быть настоящими! Он потрогал обивку дивана, поскрёб, но это его не убедило. – Плечи...корабль...закат...– возбуждённо орал Табаки в коридоре. Лучший ор. Топ за свои деньги, считает Р Первый и начинает выпутываться из одеяла. Сначала он хотел крикнуть прямо с дивана, но понял, что ярость должны видеть. – Ну да, ну да, пошёл я нахер. – Здрасьте. – Шакал, блядь, Табаки! – А? – Заткнись, Бога ради! – Простите, – Шакал втянул голову в плечи и медленно поехал спиной назад. – Кто у вас главный? – Вы? – опасливо уточнил Табаки. – Так-то, – удовлетворенно кивнул Р Первый. Будут знать, кто тут главный. Ральф вернулся в свою вонючую комнату. Вонючую, потому что после Слепого пришлось оттирать полы. И теперь вся комната была пропитана запахом хлорки. Ральфу не нравился этот запах. Это запах Могильника, запах смерти. Запах, которым её отмывают. Он не нужен здесь. Кола с этим запахом на вкус была как медицинский спирт и также жгла горло. Ральф поморщился, но допил. Ладно, журналы сами себя не заполнят. И таблицы. И характеристики. Вот написать бы про Табаки всякого. Что шумный, что глотка лужёная. Поёт в любом месте и не к месту. Стервятник вот не поёт, а жаль. Голос у него чудесный. Нерабочий настрой. Ральф решает прерваться и сходить в прачечную с кульком грязного белья и кроссовками, которые были белыми, пока он не попытался достать из лужи Толстого. В прачечной он узнаёт, что, хоть в стирке и все равны, но кроссовки его стирать не будут. И, нет, машинку тоже не дадут. Вас много, а машинок всего пять. Можно подумать, что домовцы ежедневно что-то стирают. Да дай бог, если раз в месяц же, ну. Уставший и с потрепанными нервами Ральф возвращается к себе. Но замирает у дверей учительского туалета, когда слышит звонкое «Выбери меня! Выбери меня, птица счастья завтрашнего дня» в исполнении – угадайте, кого – верно, Шакала, мать его, Табаки. Спасибо, что не ария, спасибо, что не фальцетом. Нет, песня конечно хорошая, слишком современная для Ральфа, у него даже этой пластинки нет, но сути дела не меняет. – Кто птица? Ты – птица? – Нет, он! – и тыкает пальцем в Стервятника, который просто прогуливался мимо. – За мной. – Я? Почему я, позвольте узнать? – У меня работа не идёт. Срочно нужна птица удачи, но счастья тоже сойдёт, пошли, – Стервятник обречённо бредёт. – Скоро концерт для комиссии. Нужен певец. – Так вон же, вон, – радостно машет в сторону двери Птица. – Э, нет. Хороший певец нужен. Ответственный. И с не столь новомодным репертуаром. – Понял, принял, – побеждённо вздыхает Стервятник и идёт на выход. Шериф просовывает голову в дверь, едва давая Птице выйти: – Пс, че у тя по ипр-кам? Ральф кивает. Он ненавидит сокращения, он за то, чтобы называть вещи своими именами. Поэтому вместо заполнения ипр–ок, табсводов и журиков душными майскими вечерами он корпит над индивидуальными программами реабилитации, сводными таблицами и классными журналами. За ухо он ловит не Шаку, а проклятого Шакала Табаки, получил вчера по колену не от Финки, а от Сфинкса, а в его жарких снах еженощно не Стерв, а прекрасный Стервятник. И всё, что связано с ним – особенное. Обычно, на ежедневной основе, внутри Ральфа – глубокая гулкая звенящая пустота, острыми осколками бегущая по венам, но, когда он видит Стервятника, что-то ёкает внутри, загорается, и в грудной клетке тепло и полно. Ральф жадно ест каждую встречу с ним, катая на языке, наслаждаясь, превращая в сладкое воспоминание. Стервятник носит по несколько серебряных колец на каждом пальце, со змеями, птицами, растениями и всяким другим дерьмом. Его ногти всегда длинные и чёрные. Тёмным поздним вечером на Перекрёстке он в чёрной футболке, открывающей ключицы и узких чёрных джинсах. И это – самое сексуальное, что Ральф когда-либо видел. На несколько мгновений он замирает и глубоко дышит. Пахнет летом, мокрым асфальтом, зелёными кленовыми листьями, свежим небом. За чёрным окном дождь идёт в обратную сторону. Ральф на Перекрёстке целует Стервятника.