Сожжёное прошлое восстало из пепла

— Серый, какого черта ты пьёшь? — только зайдя в квартиру, крикнул Олег, услышав из комнаты стук поставленной на стол бутылки. — Может я просто поставил на стол кружку с кофе? — раздался весёлый и пьяненький голос Серёжи из гостиной. Олег тяжело вздохнул и, взяв поставленный на пол пакет с продуктами, пошёл на кухню.   Вообще-то Разумовский уже давно не пьёт. Нет, само собой, он не уходил в запои никогда, а только баловался вином или шампанским, но это было в те далёкие времена, когда Волкова не было рядом. Сейчас, когда Олег проживает свою параллельную жизнь очень близко к параллельной Серёжи, Разумовский больше не пьёт вообще. Да и ему по сути нельзя особо, он ведь теперь сидит на таблетках. Так что же сегодня случилось, раз Серёжа приложился к бутылке?   Олег медленно и методично раскладывал продукты в холодильник. Он понимал, что нужно пойти в гостиную и отобрать у Серёжи бутылку, но почему-то не мог этого сделать. Всё стоял у холодильника, будто прирос к полу, и думал в какой ящик лучше положить помидоры. Вдруг он услышал за спиной нетвердые шаги: Разумовский сам решил почтить Волкова своим присутствием. — Хочешь? — улыбаясь, Серёжа протянул Олегу бутылку, стоя в дверном проёме. Его не особо волновало, что Волков стоит спиной к нему и не видит предложенной бутылки. — Нет, — ледяным тоном ответил Олег и поставил йогурт на вторую полку. Серёжа надул губки. — Ну дава-а-а-ай, хотя б один глоток, веселее будет.   Олег ничего не сказал. Он свернул шуршащий пакет, в котором принёс домой продукты, и засунул его в пакетик с пакетами. — Ты чего? — с какой-то наивной печалью в голосе спросил Разумовский, с трудом усаживаясь на стул. Олег вновь промолчал.   Серёжа с кряхтением поднялся из-за стола, всё ещё держа бутылку в руках, шагнул в сторону Олега и слегка пошатнулся. Волков резко обернулся, испугавшись, что Разумовский может упасть. — Ха-ха, испугался! — хихикнул Серёжа, заметив как в глазах Олега зажегся огонь страха. Волков сдержался, чтоб не закатить глаза, а потом сжал губы. — По какому поводу пьянка? — наконец строго спросил Олег и потянулся, чтоб забрать у Серёжи бутылку с вином. — Да как-то паршиво на душе, — грустно и широко улыбнувшись, сказал Серёжа и, поняв, что Волков собирается изъять у него вино, сделал шаг назад, подняв руку, чтобы не дать Олегу отнять у него бутылку. — Тебе нельзя, — серьзно проговорил Волков и подошел к Серёже вплотную. Разумовский продолжил ретироваться, искренее улыбаясь и воспринимая всё происходящее как игру. Олег, нахмурившись, надвигался на Серёжу, ни один мускул на его лице не двигался. — Ой, — пискнул Серёжа, почувствовав спиной стену, и опустил руку с зажатым в ней вином. — Отдай, — потребовал Волков. — Неа, — мотнул головой Разумовский и хмыкнул.   Олег всё же закатил глаза и чуть нагнулся, чтоб забрать у Серёжи бутылку. Вдруг Разумовский щекой прильнул к щеке Волкова и потерся о неё. Олег замер. — Я так скучал, — прошептал Серёжа, прикрыв глаза и целиком и полностью отдавшись этому легкому прикосновению. Разумовский почувствовал, как Олег выпутал из его пальцев вино. — Меня не было всего полчаса, — тихо выдохнул Волков, сдерживая восторг в голосе. — Не только сегодня, а до того, всё это время пока ты был в армии, потом в Сирии… Но сегодня я тоже очень скучал, — бормоча, Серёжа запустил пальцы в короткие, жёсткие и тёмные волосы Олега. Волков шумно втянул носом воздух, стараясь не простонать от удовольствия.   Мурашки бежали от затылка по спине вниз до поясницы. Олег закрыл глаза, полностью отдаваясь лёгким касаниям подушечек пальцев Серёжи. Он едва сдерживал улыбку, чувствуя, как Разумовский трётся об его щеку. — Теперь я здесь, и всё хорошо. — тихо и ласково проговорил Олег.   Серёжа улыбнулся и носом коснулся волос Олега. — Иногда я скучал слишком сильно и у меня будто крыша съезжала. — Признался Серёжа, усмехнувшись. — У тебя? Крыша съезжала? Да не верю! — пробурчал Олег. — Нет, я не шучу, — Серёжа даже слегка отстранился, — однажды мне было настолько невыносимо от боли и одиночества, что я переспал с Гречкиным!   Олега будто облили холодной водой. Он отшатнулся от Серёжи и уставился на него глазами полными ужаса.   Олег старался всю жизнь быть как можно ближе к Серёже, чтобы оберегать его от всех бед на свете. Что бы между ними не происходило, как бы Разумовский его ни отталкивал — намеренно или ненамеренно — Волков был рядом, совсем близко к Сергею. Потому что Серёжа был всем, в чём когда-либо нуждался Олег.    Сколько времени Олег провел в Сирии, представляя, как все изменится, когда он вернётся домой, вернётся к Серёже. Когда он наконец расскажет о своих чувствах, обнимет Серёжу и, о, Господи, поцелует его, сладко, тягуче, а потом всё будет как в лучших французских романах: они будут вместе готовить с утра завтрак, заведут собаку и наконец начнут жить счас-тли-во. Правда, Олег не был уверен в том, что в французских любовных романах всё происходило именно так, — потому что никогда их не читал, — но точно знал, что жизнь его наконец перестанет быть бесконечной гонкой за попыткой стать к Разумовскому ещё ближе — настолько, чтоб Олег мог забраться Серёже под кожу, — а станет размеренной, тихой, полной любви. Серёжиной любви.   Сколько раз, лёжа один, не смыкая всю ночь глаз, он представлял, как проснётся с утра, а в его объятьях Серёжа. Такой родной и дорогой сердцу. Такой умный, состоятельный и даже безумный, безбашенный, но при этом такой ребёнок рядом с ним, с Олегом. Ребёнок, нуждающийся в защите и понимании. Волков представлял, как будет с нежностью смотреть на бледное, усыпанное веснушками лицо, на рыжие, длинные (как сам говорил про них Олег: как у коровы) ресницы. На прямой, идеальный нос, на тонкие, сжатые губы. И в каждой черте лица Серёжи, Олег будет наконец находить те безмятежность и спокойствие, которые Разумовский растратил за время отсутствия Волкова. За всё то время, когда им обоим было страшно, одиноко и тоскливо. Олег мечтал, как он аккуратно будет проводить пальцами по спине, сокрытой тканью шелковой пижамы, впутывать их в рыжие, отросшие волосы и чуть оттягивать. Но, конечно, делать всё это он будет лишь тогда, когда точно будет уверен в том, что Серёжа не спит, а только притворяется спящим, чтоб подшутить над Олегом. Серёжа с детства не умел притворяться. Ну или это Олег слишком хорошо распознавал любой обман Разумовского.    Волков представлял всё это и поражался самому себе: откуда в нем, суровом Олеге Волкове, который привык решать многие проблемы кулаками, потому что люди по-другому не понимают, вдруг столько нежности и мыслей о том, как он будет лежать и ласкаться в постели с единственным дорогим ему человеком?   А потом всё стало ещё хуже. Или это сам Олег поплохел? Может его чувства больше не светлая и чистая любовь, а грязная и мрачная одержимость? Олегу плевать. Главное, что теперь он знает, что ему нужно делать, чтоб быть ближе к Серёже. Максимально близко — как он всегда и хотел. Да, ему нужно убивать, да, ему нужно наступать на собственное горло, но всё это действеннее любого заговора на любовь — Серёжа правда всё ближе и ближе. И Олег уже срывается на бег. Ещё чуть-чуть и он достанет Разумовского, прижмет к себе и будет близко как никогда. Его не остановят ни пять пуль в грудь, ни растоптанная в пыль гордость, ни какие-либо остатки самосознания и понимания, что тот человек, который предстаёт перед ним, не Серёжа, которого Олег так сильно полюбил. Или всё-таки именно это безумец — тот, ради которого Олег готов пойти в огонь, броситься в воду и пройти через медные трубы?..   А теперь Олег узнаёт, что Серёжа потрахался с каким-то там, блять, Гречкиным?! То есть, Волков буквально положил всю свою жизнь, отдал всего себя, чтоб иметь возможность хотя бы подобраться к Серёже, а Гречкин просто появился и за секунду стал близок к Разумовскому как никто другой?! Возможно, тут же в ярости отдернул себя Олег, все его мысли звучали чересчур эгоистично, но, пожалуй, после стольких лет этого долгого плавания до единственного островка на горизонте под названием Серёжа, Волков имеет право вести себя подобным образом. — Что ты сказал?! — прорычал Волков и отхлебнул вина из бутылки, которую отнял у Серёжи.   Разумовский вжался в стену. Не от страха, а от какого-то липкого стыда, что окутал его. На самом деле, он, своим не совсем трезвым умом, никак не мог сообразить почему Олег так разозлился. В голосе Волкова было столько гнева и боли, что Разумовскому стало плохо. Как Олег не понимает, что это просто необдуманный секс с человеком на фоне морально уничтоженного состояния? Серёже было совершенно плевать был это Гречкин, Овсянкин или Манкин. Разумовский слегка нахмурился и надул губки.   Он попытался вспомнить, что в их ночи (а вернее ночах) с Гречкиным было такого, из-за чего Олегу стоило бы вообще волноваться. Ну какие-то поцелуи, ну объятия. Серёжа нахмурился сильнее.    Это вообще всё случилось по пьяни. Серёжа не мог сидеть дома: во всех вещах в квартире видел Олега, и поэтому решил куда-нибудь съездить, проветриться, так сказать. Конечно, он поехал в один из клубов уже в компании бутылки вина, а потом вообще накидался по-крупному. Честно сказать, клуб был беспонтовый. Плохая выпивка, плохие танцы, плохое настроение. А тут вдруг Гречкин. Видимо, любит такие же злачые места, как и он сам, подумал тогда Серёжа и опрокинул в себя очередной стакан виски, а после сказал то, что думал вслух. Кирилл лишь рассмеялся на это заявление, а потом начал расспрашивать, что Серёжа здесь делает. Разумовский в силу очень помутнённого рассудка всё Гречкину выболтал. И про неземную любовь к другу детства, и про его гибель, и про тоску по нему. «Знаешь, что обычно лучше всего помогает, когда находишься в такой беспроветной жопе?» — игриво спросил Кирилл, выслушав Серёжу. Разумовский пожал плечами. А потом всё случилось как-то неожиданно: вроде вот, только сидели за барной стойкой и пили, а уже Серёжа оказался прижатым к стене квартиры Гречкина. Буквально вмят в неё страстными поцелуями и объятиями. Да и поцелуи ещё такие развратные, с языком. Мерзкие какие-то, но Серёже нравилось. Нравилось ему и то, что Кирилл залез ему рукой в брюки и ласкал его член. Ему было хорошо от того, что наконец он мог хоть немного забыться.    Наутро они молча разошлись. Но потом встречались ещё не раз. Всё начиналось, продолжалось и заканчивалось одинаково: они напивались, трахались у Гречкина и расходились. — Только не говори, что ты обижаешься, — закатил глаза Серёжа и скрестил руки на груди. Его раздражало то, что Олег так резко стал холоден и зол, и сделал он это именно в тот момент, когда между ними наконец мог растаять лёд и могли уйти все недоговоренности. Наконец они могли бы открыться друг другу и больше не мучиться от того, что им хочется обнимать друг друга, целовать, а им дозволено лишь разговаривать и смотреть друг на друга голодными глазами… Могли бы… Нет, жизнь не бывает в сослогательном наклонении. — Я? Обижаюсь? Да кто я такой, чтоб обижаться на самого Сергея Разумовского?! — Олег хрипло рассмеялся, а потом нахмурился и пошёл к шкафчику с посудой. — Ты повторяешь мои слова, — съязвил Серёжа и тут же тоже посерьезнел.   Олег выглядел так… так, как не выглядел никогда. Олег был спокоен и серьёзен всегда, в любой ситуации, даже когда дело касалось жизни или смерти, а сейчас… Он будто был на грани нервного срыва. — Олег? — позвал Серёжа. — Что? Я просто хочу закусить! — рыкнул Волков и, отхлебнув ещё вина, достал тарелку из подвесного шкафчика.    Олег рассматривал тарелку так, будто раздумывал над тем, подойдёт она для сыра или нет, а потом бросил её на пол. Тарелка со звоном разлетелась на осколки. Серёжа шокированно заморгал, глядя на Олега в искреннем изумлении. Волков поднял мрачный и тяжелый взгляд на Серёжу. Разумовский закусил губу и опять посмотрел на разбитую тарелку. — На счастье, — ядовито бросил Олег. — Ты собираешься устроить мне концерт? — спросил Серёжа, выгнув брови и поражаясь поведению Олега. — Я? — удивился Волков, доставая вторую тарелку. — Да ни в жизнь! — Сказав это, Волков со всей дури кинул и вторую тарелку на пол. А потом сразу следующую. — Да что такого случилось-то? Тебе, вообще, какая разница с кем я сплю? — Взъелся Серёжа и тут же по лицу Олега понял, что зря это сказал. — Мне? Да мне-то и вправду никакой разницы! — Волков раскокал ещё одну тарелку. — Подумаешь, я всего лишь всю жизнь выворачиваюсь внутренностями наружу, пытаясь заслужить того, чтобы ты называл меня хотя бы другом, а Гречкин просто тебя трахнул, не делая буквально ничего!   Серёжа распахнул глаза: он никогда не слышал от Олега ничего более откровенного. Всегда был лишь сарказм, какие-то шутки, а тут… Тут говорил, не как обычно, мозг Олега, тут говорили его душа, сердце. — Подумаешь, какая разница мне, человеку, который до сих пор вытаскивает тебя из любой задницы, — Олег отмахнулся, мол, можешь не благодарить, — который просто-напросто живёт ради тебя, ну да, мне вообще никакого дела! — последней на пол полетела бутылка вина. Разбившись, она забрызгала красным все нижние шкафчики и залила вином пол.    Ярость клокотала в Олеге, бурлила в венах, выворачивала его наизнанку. Ему хотелось рыдать, биться головой об стену от осознания своей ненужности Серёже. От осознания того, что что бы он ни делал, он навсегда останется другом, который будет инструментом в руках умелого и умного Серёжи Разумовского. Он навсегда останется тряпкой, об которую Серёжа будет вытирать ноги. Олег поспешил выйти из кухни.   Серёжа стоял на ватных ногах с комом в горле, не зная, что сказать. Он никогда не видел Олега уязвимым. Он не успел ничего обдумать и сообразить. Он успел лишь схватить совершавшего побег от Серёжи и собственных чувств Волкова за руку и остановить его. — Это правда? — спросил Серёжа, чувствуя как слёзы подступают глазам. — Что правда? — рявкнул Олег. — Что ты меня любишь, — просипел Серёжа и уцепился за пальцы Волкова крепче. — Любил. Теперь не хочу. Я устал. Устал быть игрушкой в твоих руках.   Олег попытался вырвать свою ладонь из руки Серёжи, но не смог: Разумовский тянул его на себя. Волков не выдержал и закашлялся, а потом зло посмотрел на Серёжу. Тот съежился, по щекам его текли слезы. Вся ярость Олега в миг растворилась. Он перестал вырываться и замер, глядя на Серёжу.   Всё внутри Олега сжалось — он не мог смотреть на плачущего Серёжу. От такого зрелища душа будто самовоспламенялась и, сжигая саму себя, уничтожала Волкова изнутри.   Серёжа отпустил руку Олега и низко опустил голову. — Ну так уходи. Проваливай, — злобно бросил Разумовский. Волков стоял на месте не веря своим ушам. А потом вдруг сорвался с места.   Всё, он больше не может терпеть. Не может и не хочет, думал Олег, кидая свои вещи в чемодан. Какого черта, он вообще вновь согласился помогать Серёже, тренировать Леру? Какого черта? Почему он не может отделаться от Разумовского, жить нормальной, счастливой жизнью? Почему Серёжа тянет его, как магнит, заманивает в свои объятья, а потом не даёт уйти, вешает на него оковы, запирает в темной и высокой башне, чтоб не сбежал? Почему Олегу в голову никогда не приходило сбежать из этой башни? Почему сейчас, собирая свои вещи, он понимает, что даже если сейчас уйдёт, то вернётся через полчаса, потому что знает, что Разумовский без него не сможет, не справится? Или сможет?..   Олег сел на кровать. Его руки тряслись. Они не тряслись на войне. Не тряслись, когда он зажимал меж пальцев пистолет. Не тряслись, когда рука любимого человека, нажав на курок, выпустила ему в грудь пять пуль. А теперь трясутся. Как у десятиклассника, который боится пригласить девчонку, которая ему нравится, в кино. Олег упёр локти в колени, наклонился и зарылся лицом в ладони. Каким же слабым и мерзким сейчас он себя чувствовал. Как никогда в жизни, кажется. И главное: как он мог показать Серёже, что он настолько слаб и уязвим? Олег истерично всхлипнул, больше всего на свете желая испариться, исчезнуть.   На его спину легла чья-то ладонь и начала нежно гладить. — Прости, прости, — шептал родной голос в очередной раз. В последнее время губы Серёжи, постоянно твердили бессмысленное «прости». Олег вновь всхлипнул. — Это ты меня прости, — прохрипел Волков. — Всё хорошо, всё нормально, — проговорил сиплым голосом Серёжа и обнял Олега. — Ты должен уйти, если все еще хочешь нормально жить. — Вдруг добавил Серёжа. Олег замотал головой. — Без тебя у меня нет жизни. — Есть, поверь, Олеж, я знаю, что есть. — Нет, Серый, — Олег поднял голову: он вытер с лица все слёзы и смотрел на Серёжу с подавляемой гордостью, — Нет и никогда не было. Спасибо тебе за это, — хмыкнул он. — Прости, — умоляюще прошептал Серёжа.   Олегу хотелось сказать: «никогда», но промолчал. Серёже и так плохо, а от этого простого и единственного слова станет ещё хуже. Волков сжал губы и, выпутавшись из рук Разумовского, встал.   Олег направился к балкону. — Во сколько Лера завтра придёт? — поинтересовался Олег, закуривая. — Понятия не имею, — глухо ответил сидящий на полу Серёжа. — Встань, а то простудишься, и мне опять тебя лечить, — не оборачиваясь, приказал Волков. Разумовский встал и пошёл на балкон к Олегу. — И носки надень, а то только я из дому, так ты как мышь — в пляс.   Серёжа усмехнулся и взял носки из ящика Олега. Надев их, он наконец добрался до балкона. — Тебе не стоит курить, — серезно проговорил Серёжа. Он протрезвел после сильного потрясения и теперь чувствовал себя так, будто кто-то ударил его лопатой по голове. — Да что ты говоришь? — бесцветно уточнил Олег и выпустил облачко дыма изо рта. — Олег, я… — Серый, помолчи, я ничего не хочу сейчас слышать.   Серёжа нахмурился, вцепившись в перила балкона. Вечерний Петербург шумел. Но этот гул на фоне того, что произошло в голове и душе Серёжи, казался каким-то пустым. Разумовский прикрыл глаза, вдыхая терпкий и крепкий запах сигарет. — Ужасно пахнет, — сказал он. — Ужасно пахнет. — Согласился Олег. — Я тебя люблю. — Я тебя тоже.   Петербург замолчал, потерялся, растял в звоне в ушах. Олег и Серёжа смотрели друг на друга не в силах что-либо сказать. Воздух, казалось, весь был пронизан напряжением. А потом, вся лавина, что держалась в них обоих столько лет, вдруг хлынула вниз, с горы, чтоб накрыть их собой, похоронить их под собой.   Серёжа развернулся к Олегу, шагнул и притянул его к себе. Он сжал его в крепких объятьях, тихо шепча: «прости, прости, прости». Волков тоже прижал к себе Разумовского как мог сильно. До хруста в позвоночнике и ребрах. Олег так боялся, что эта близость, к которой он стремился всю свою осознанную жизнь прервётся, и он вновь останется ни с чем, его вновь обдует ледяной ветер одиночества. Волков, как всегда мечтал, впутал пальцы в шелковистые рыжие волосы Серёжи и растворился в моменте. Ему не хотелось думать ни о чем. Ему хотелось стоять так целую вечность, сжимая Серёжу в своих объятьях. Он подумал о том, что никогда не сможет забыть о том, что между ними было, и именно поэтому никогда не сможет оставить Серёжу одного, без себя. Но вслух он сказал: — Пошли на кухне уберёмся, а то ты точно на осколках подскользнёшься. — Вместе? — улыбнулся сквозь слезы Сережа.  — Вместе, — передразнил его Олег, оттопырив указательный и средний палец, повторяя фирменный знак сети Разумовского.   Со школьных времен Серёжа не смеялся так искренее с глупой шутки Олега. — Забудь про Гречкина, он ничто, просто пешка. — Сказал Серёжа. — Давай только договоримся, что в случае чего, ты не будешь сжигать меня, как предыдущих своих ухажеров.   Серёжа покраснел и пихнул Олега в бок. — Он был мне никто, а ты — всё. Но я на всякий случай пообещаю.