the future won't disappear

Оккоцу знает, каково это – быть уставшим. Он знает, каково это – ощущать темную, хроническую тяжесть на своих плечах. Он знает, каково это – гнаться за одним часом сна и никогда не прибегать к финишной линии. Он знает, как ощущается усталость мышц после особенно тяжелой, на пределе его возможностей, тренировки, потому что он все еще слаб. Пока что. Оккоцу знает, каково это – тонуть в обжигающе ледяной ванне и почти заснуть, когда шок ослабнет. Но этот вид усталости, которую он чувствует сейчас, – нечто новое. Оккоцу не знает, почему он чувствует себя уставшим. Прошла только половина дня, но он хочет лишь пойти в душ, забраться в кровать и спать до следующего утра. Его мысли вялые, и когда он пытается что-то сказать, словам надо сначала проснуться, прежде чем стать чем-то осмысленным. Все, что он делал сегодня – просто гулял вместе с остальными первогодками. У них давно не было общего выходного (по крайней мере, так сказал Панда, когда он проснулся в первый раз в час дня), и они просто обязаны провести время вместе. Они не делали чего-то масштабного, если честно. Просто разговаривали, гуляли, покупали еду в супермаркетах, а потом еще больше говорили, гуляли и ели. Но Оккоцу устал, устал настолько, что он чувствует усталость даже в костях. У него никогда, на самом деле, не было друзей. Однажды у него была Рика, но их дружба была извращена и искалечена, став чем-то ужасным именно благодаря Оккоцу. И потом Рика не позволила ему иметь друзей. (Оккоцу сам не позволял себе иметь друзей после этого). И все же, Оккоцу не мог не думать о троих первогодках как о своих друзьях. В каком-то смысле. Они дразнятся, они поддерживают друг друга так, как, по мнению Оккоцу, делают друзья. И, возможно, он поэтому чувствует себя таким уставшим: у него никогда не было друзей, с которыми он бы проводил целый день, и это для него новый, безумно давящий опыт. Но настоящий вопрос – заслуживает ли Оккоцу друзей? После того, как он проклял Рику… заслуживает ли? Оккоцу доставляет неприятности всюду, где бы не появлялся, и будет ли по-дружески втягивать их в его проблему? Оккоцу избегает слишком сильно приближаться, расслабляться и впоследствии разочаровываться в себе. Они все еще пугают его. И мысли о том, что у него могут быть друзья, и потом уже их настоящие личности. Маки серьезна и смертельна, голыми руками берет все, что, по ее мнению, она заслуживает. Она добивается, берет и никого не ждет. Панда громкий и жесткий, занимает собой слишком много места и точно знает, какое влияние он оказывает на остальных. Он знает, что он другой, и его статус проклятого трупа все еще иногда заставляет Оккоцу дважды подумать. Инумаки резкий и озорной, как в немногих произносимых им словах, так и в его внешности. Оккоцу наиболее комфортно с ним, но даже при этом он постоянно рассматривает лицо Инумаки в поисках настоящих чувств парня. Это становится проще – понимать, что чувствует Инумаки. Страх не просто подавляющая эмоция. Он зачастую сидит где-то внутри, неопознанный, пока Оккоцу не задумывается об этом слишком глубоко. Сейчас страх давит на глаза, буквально сжигая их. Но, в конце концов, усталость выигрывает. Оккоцу слишком устал, чтобы бояться своих друзей. Они почти вернулись в общежитие – им пришлось везде ходить пешком, потому что Панда утверждал, что он и общественный транспорт есть вещи несовместимые, – когда Оккоцу начал отставать от группы. Один шаг, потом два, и потом три. И вот он уже далеко отстает от них. Панда что-то говорит Маки, и она в ответ пихает его в руку. Панда воет от боли, но делает это в своем преувеличенном стиле, так что можно сказать, что ему на самом деле не больно. Инумаки запрокидывает голову и смеется, пока Маки снова бьет Панду в руку. Оккоцу внезапно ощущает, как его накрывает волной странности и отрешенности. Он знает, что он продолжает идти: он чувствует, как его ноги касаются дороги, чувствует капли пота на своей спине, чувствует тяжесть в своих пальцах от слишком тяжелых пакетов, которые он предложил донести до общежития. Но в то же время Оккоцу изолирован. Он наблюдает все будто бы сверху. Он видит свой затылок. Видит мускулы на шее, жесткие и напряженные. Видит, как он сам отделяется от группы, идя в одиночку. И вдруг Инумаки внезапно подталкивает его в плечо (когда он начал идти рядом? как долго Оккоцу был в таком состоянии?), и Оккоцу снова в своем теле, с тяжелым чувством чего-то неправильного в каждой частичке своего тела. Инумаки снова толкает его в плечо, и его рука лежит на руке Оккоцу, забирая пакет с покупками. Оккоцу не отпускает его, потому что он сказал, что он понесет его. Хотя бы это он может сделать. Инумаки хмурится. Как обычно, воротник закрывает нижнюю часть его лица. Но Оккоцу уже научился читать его полувыражения. Знает, какое поднятие его бровей означает, что он взволнован, какой наклон головы означает, что он расстроен. И все на лице Инумаки говорило Оккоцу, что он хмурится. — Что-то не так? — жестикулирует Инумаки, медленно, потому что знает, что Оккоцу еще не так бегло владеет жестовым языком. Оккоцу изучает его каждый день, частично ради Инумаки, частично потому, что это чертовски важная вещь – взаимодействовать без звука. Но изучение языка – медленный процесс. Оккоцу жаль, что Инумаки приходится говорить медленно, но каждый раз, когда он упоминает это перед Инумаки, он пристально смотрит на него до тех пор, пока Оккоцу не поменяет тему. Оккоцу больше не упоминает это. — Нет, — тихо отвечает Оккоцу. Маки и Панда все еще идут впереди, но Оккоцу понимает: если бы они узнали, что он слишком глубоко погрузился в себя, они бы насильно вытащили его. И Оккоцу не нужна их помощь, их жалость. По крайней мере сейчас. — Все нормально. Инумаки трясет головой и снова врезается в плечо Оккоцу. — Ты выглядишь так, будто сейчас умрешь. Оккоцу фыркает. Инумаки выглядит скромным, прячась за несколькими безопасными словами, вдохновленными онигири, но в реальности он резкий и прямолинейный. — Сейчас я в порядке. Инумаки в последний раз толкает Оккоцу в плечо и направляется в сторону Маки, жестикулируя так быстро, что Оккоцу не может понять ни слова. У него перехватывает дыхание, паника охватывает его от мысли, что Инумаки расскажет Маки и Панде, что с ним что-то не так. Им не нужно знать- он в порядке. Он будет в порядке. Он справится. Он. В. Порядке. Но вместо того, чтобы повернуться и посмотреть на него с жалостью, с отвращением, с разочарованием, Маки поворачивается к Панде и начинает кричать на него. — Ты? — кричит она так громко, что Оккоцу практически чувствует, что его накрывает ударной волной. — Ты съел мой пудинг? Последний пудинг? Ты? Панда пытается уменьшиться; хоть он и наиболее крупный из них четверых (да и из большинства шаманов), но в такой стороне Маки есть что-то, что даже у сильнейшего из проклятых трупов просыпается желание сбежать. — Инумаки, ты сказал, что не расскажешь ей! Маки замахивается на Панду, но она не собирается его убивать. Ох, но она точно удостоверится, что он завтра проснется с синяками, но никто из них активно не пытается ранить друг друга. Панда пытается оттолкнуть ее, но это заставляет Маки еще активнее набрасываться на него. — Маки, Маки, я прошу прощения! — выдыхая, говорит Панда. Оккоцу знает, что если бы рядом были люди, то они были бы центром внимания. Но улица пуста, и единственное существо кроме них – бездомная кошка – уделяет больше внимания вылизыванию, чем “драке” Маки и Панды. — Маки, я сказал, что я прошу прощения. Маки смеется, высоко и маниакально. Панда содрогается при звуке. — Маки, пожалуйста. Я куплю тебе еще! Оккоцу не может не смеяться над их выходками. Ему становится немного легче, когда он наблюдает за ними. Это немного вытесняет его тяжелые мысли, и он легко смеется от удовольствия. Инумаки соприкасается с Оккоцу плечами, но в этот раз не отодвигается. Он хватает пакет из руки Оккоцу и он позволяет ему забрать его. Он разминает пальцы после того, как вес исчез, пытаясь вернуть им чувствительность. Инумаки наклоняет голову. Ему не надо использовать жесты, чтобы Оккоцу понял, что он спрашивает его, в порядке ли он. Оккоцу кивает. Отвечая сейчас, он не лжет. По крайней мере, это была не такая серьезная ложь, как прежде. — Да. Я в порядке. Инумаки кивает в ответ и они вдвоем ждут, пока Маки и Панда закончат свою ссору (ну, вероятнее, ждут, пока Маки не наскучит мучить Панду), прежде чем продолжить идти к общежитию. Все это время в голове Оккоцу не было никаких плохих мыслей. Но он не знает, это из-за того, что он слишком устал, чтобы думать, или по какой-то совсем другой причине. Оккоцу может пальцами одной руки пересчитать, сколько раз он слышал голос Инумаки (он по какой-то причине очень много думает об этом). Панда говорит, что это хороший знак, что он не слышал его голос чаще. Маки говорит, что она рада, что Инумаки не говорит, потому что еще один раздражающий мужской голос действовал бы ей на нервы. Но это не означает, что Инумаки не говорит. Вовсе нет. Оккоцу завтракает, немного позже, чем остальные. В кафетерии остались только Годжо и Инумаки, и они говорят так много, что у Оккоцу болит голова только от взгляда на них. Он не понимал и половины из их разговора, но о чем бы они не говорили, это должно быть важным, потому что их жесты выглядели громкими. Оккоцу не осознает, что он пялится – его завтрак не закончен и уже остыл – прямо на них, пока Инумаки не прекращает жестикулировать и смотрит прямо на него. Оккоцу краснеет, но не отворачивается. Инумаки смотрит на него в ответ и показывает что-то, что Оккоцу не понимает. Инумаки останавливается и снова жестикулирует. Оккоцу трясет головой. Прекрасно, сначала его поймали на том, что он смотрит на них, а теперь он даже не понимает, что Инумаки говорит. Инумаки вздыхает и повторяет снова. В этот раз он показывает буквы, и Оккоцу одновременно благодарен и безумно смущен тем, что нуждается в этом. Не должен ли он уже был стать лучше? — Л-И-Ч-Н-О-Е — говорит Инумаки. Инумаки говорит, что это личный разговор между ним и Годжо. Что ему не надо даже пытаться понять, о чем они говорили. Оккоцу снова краснеет, но все еще не пытается отвернуться. В Инумаки есть нечто, в чем Оккоцу тонет. Это трудно объяснить, потому что он никогда не чувствовал подобное раньше. Но даже после того, как его поймали на подслушивании, после смущения из-за его незнания языка, Оккоцу не отворачивается. Это похоже на магнит, две противоположности притягиваются. Чем ближе Оккоцу подбирается к Инумаки, тем труднее ему отдалиться. Тем больше Оккоцу не хочется отворачиваться. Оккоцу не уверен, что ему надо с этим делать, поэтому он пытается не думать об этом много. — Юта, подойди сюда, — говорит Годжо, махая ему рукой. — Давай, давай. Оккоцу берет с собой остатки еды и подходит к нему. Годжо усаживает его рядом с собой и затем встает, забирая с собой пустой поднос. — Хорошо, — говорит он, смотря то на Оккоцу, то на Инумаки и кивая головой. У Оккоцу нет идей, что сейчас происходит в его голове, но никто никогда не мог расшифровать спутанный беспорядок мыслей в голове Годжо. Он кивает еще раз и уходит, напевая песенку. Инумаки потягивает свой напиток; Оккоцу возвращает свое внимание к еде, но не успевает откусить даже одного кусочка, потому что Инумаки пихает его ногой под столом. Оккоцу поднимает взгляд и видит ухмылку Инумаки перед собой. Инумаки снова бьет его. И еще. — Что ты делаешь? — спрашивает Оккоцу. Инумаки пожимает плечами и ударяет его ногу снова. Оккоцу бьет Инумаки ногой в ответ, и, судя по всему, этого и добивался Инумаки, потому что он кивает и снова возвращается к своей еде. И затем он дотрагивается до бедра Оккоцу ногой, и он лишь улыбается. В Инумаки есть что-то одновременно смущающее и легкое для чтения. Остаток завтрака проходит за смехом, их ноги переплетены под столом, и это невидимо для других. Инумаки самый большой сплетник, которого Оккоцу только знает. Они вдвоем сидят на крыше здания, ожидая заката. Назначенная им миссия довольно проста – проклятие второго уровня, – и, возможно, для нее не нужно двое, чтобы она была успешной. Но они здесь, до заката осталось несколько минут, занимая разговорами свободное время. Оккоцу не уверен, откуда Инумаки знает столько о других, но подозревает, что, по мнению людей, если он не говорит, то также и не слушает. Для Оккоцу (и других первогодок) это преимущество. Они всегда в курсе последних новостей благодаря Инумаки. Оккоцу не считает себя сплетником, но это увлекательно. Сейчас Инумаки говорит об учениках из Киото, но Оккоцу не совсем помнит их имена (он видел их на Фестивале обмена, но с помощью Рики соревнование закончилось еще до его начала), так что эти факты проходят мимо него. Но Инумаки выглядит счастливым, и его жесты шире и увлеченнее, чем обычно. Так что Оккоцу кивает и улыбается в нужных местах и лишь несколько раз просит Инумаки повторить. (Оккоцу становится лучше). Когда Инумаки впервые поделился секретами, это до дрожи напугало Оккоцу. Первогодки ели праздничное мороженое, купленное Годжо, и Маки с Пандой внимательно его слушали, будто это была какая-то повседневная вещь. Первой мыслью Оккоцу было то, что у Инумаки есть подобная информация и на него, и он мог поделиться ею с другими. Нож в спину, предательство. Но прежде чем Оккоцу задумался над этим слишком сильно, Инумаки начал качать головой. Он наклонился ближе к Оккоцу и уставился на него, будто пытаясь прочитать его мысли. Затем Инумаки отодвинулся, говоря: — Нет. Мы друзья. Маки рассмеялась, осознав, что происходит. — Не переживай, Юта, — сказала она. С ее лица капало мороженое, но она, видимо, не имела ничего против. — Инумаки не сплетничает о нас. Я бы убила его, если бы он делал это. Инумаки усмехнулся. — Мы друзья, — повторил он. Иногда Оккоцу верит в их дружбу настолько сильно, что сомнения в этом кажутся абсурдом. Его друзья – то, что заставляет его идти вперед, вытаскивает его из тяжелых мыслей. Но в некоторые дни он беспокоится, что это может вылиться в то же, что и дружба с Рикой; что из-за его силы и страха остаться одному он невольно превратит эту дружбу в нечто больное, то, чего не должно существовать. Оккоцу ни за что не хочет ранить своих друзей. Он не хочет заставлять их делать то, что они не хотят. Но в то же время Оккоцу не хочет, чтобы они покинули его. И от этой двойственности ему становится плохо. У него все лучше получается совладать со своими мыслями. Большинство дней в его голове не было депрессивных мыслей. Даже если они были, то они были погребены под всем остальным. Инумаки все еще перед ним и что-то говорит. Оккоцу отстраняется от своих мыслей и уделяет все свое внимание Инумаки. Это легко сделать, потому что Инумаки и так забирает все внимание Оккоцу. — И затем она пригласила его на свидание, — говорит Инумаки, и Оккоцу не знает, о ком он говорит, но знает, что это должен быть конец его долгой истории. Поэтому он и реагирует соответствующе. Инумаки видит его обман насквозь и щурится, пристально, но в то же время дразняще. Но прежде чем Инумаки может сделать с этим что-то (и прежде чем Оккоцу может покраснеть от смущения), раздается громкий грохот откуда-то снизу. Небо уже темное – ночь уже полностью вступила в свои права. А, точно, вспоминает Оккоцу. Они же на миссии. Они оба встают, стряхивая пыль со штанов, и вдруг раздается еще один грохот, в этот раз громче и ближе к ним. — Готов? — спрашивает Оккоцу и тянется к катане. Он уже чувствует присутствие Рики – пузырьками под его кожей. Инумаки разминает плечи и кивает. Еще грохот, и в этот раз он сопровождается громким, “проклятым” стоном. Им нужно поторопиться и спрыгнуть на проклятие раньше, чем оно доберется до них. Оккоцу часто снится Рика. В его снах он еще маленький – никогда не старше трех. Он не знает, почему, но, судя по всему, его мозг считает его ребенком, несмотря на его физический рост. Оккоцу понимает: зачастую он чувствует себя маленьким, утопая в своей слишком большой катане, и мир давит на его плечи. Рика старше него в этих снах – ей около шестнадцати. Он всегда шокирован, видя ее старше. Видя, как ее волосы отросли до лопаток. Видя, как она выросла: у нее все такие же яркие, но уже и решительные глаза, ее плечи кажутся маленькими, но в них появилась отсутствующая до этого уверенность. В его снах именно Оккоцу умирает юным. И теперь Рика стала той, кто прожила с таким бременем и, несмотря на все это, расцвела там, где Оккоцу провалился. В этих снах почти ничего не происходит. Они гуляют рука об руку, и сильное, неотвратимое чувство вины обвивает его шею веревкой. Но с каждым шагом – Рика направляет их разговор, с кучей вещей, которые Оккоцу никогда не вспомнит, когда проснется, – вина ослабляет хватку и постепенно исчезает. Он никогда не замечает, когда эта вина исчезает. Но после этих снов он никогда не просыпается даже с ее остатками в его душе; в то же время он просыпается, чувствуя сильную грусть. Потому что каждый раз, когда Оккоцу смотрит на Рику в своих снах, он чувствует грусть. Этот сон немного другой, но не выходящий за рамки. Потому что, хоть Рика и постоянный гость в его снах, она не единственная, кто снится Оккоцу. Инумаки садится на скамейку, его ноги вытянуты и лицо закрыто воротником. Оккоцу не замечает его до тех пор, пока Рика не останавливается, сжимая его руку. Оккоцу пугается, не ожидая увидеть Инумаки. Но Инумаки выглядит так, будто ожидает Оккоцу, потому что он не выглядит удивленным из-за маленького Оккоцу и подростка-Рики. Он потягивается, когда Оккоцу и он встречаются взглядами, и его глаза загораются. Рика притягивает Оккоцу к скамейке, усаживая его между них двоих. Он невысокий, поэтому когда он откидывается на спинку скамьи, его ноги не достают до земли несколько сантиметров. У Инумаки в его снах нет проклятия. Но когда он говорит, его слова искажены и разрознены. Они звучат, как слова, знакомый набор букв и слогов, но они не имеют никакого смысла. Но Рика понимает их, и ее улыбка с каждой секундой становится шире. Она кивает и отвечает, и ее слова такие же бессмысленные. Оккоцу сидит между ними, позволяя их разговору окружить себя. По ощущениям, они говорят уже вечность, и Оккоцу начинает чувствовать, что засыпает, глаза тяжелеют, мысли постепенно превращаются в ничто. Но затем Рика кладет руку на его плечо, притягивая к себе. Она смеется и Оккоцу чувствует, как в его груди расцветает тепло. Она тянется к уху Оккоцу, ее дыхание холодное. — Он хороший парень, — шепчет она, ее слова наконец имеют смысл. Ее голос тихий, слова предназначены только для них двоих. Оккоцу знает, что она улыбается – он может сказать это по ее тону. — Мне он нравится. Рика медленно уходит, ее прикосновение исчезает, оставляя лишь ощущение ее присутствия. Она исчезает вдали, оставляя Инумаки и Оккоцу наедине. Они в комнате Оккоцу, и у него его настоящий возраст. Смена обстановки не удивляет его. Это одна из тех вещей, которые ты не осознаешь до тех пор, пока не просыпаешься и не анализируешь все произошедшее. И сейчас все это имеет смысл. Оккоцу обнаружил, что все всегда имеет смысл, если это связано с Инумаки. Они вдвоем сидят на кровати со скрещенными ногами, напротив друг друга. Инумаки наклоняется вперед, кровать прогибается под его весом. Он касается рукой щеки Оккоцу, и его прикосновение теплое и нежное. Оккоцу тает в его ладонь. Пальцы Инумаки медленно двигаются по лицу Оккоцу, будто пытаясь изучить его только с помощью прикосновений. Его большой палец медленно приближается к нижней губе Оккоцу и остается там. — Это сон, — говорит Инумаки. Его голос глубокий и хриплый, будто бы он приложил все свои усилия ради одного предложения. Оккоцу кивает. Он знает, что это сон. Он тянет руку к руке Инумаки. Инумаки тянет свою в ответ. Это просто сон. Солнце – жестокое небесное тело. Оккоцу чувствует, будто тает в траве, окружающей его, из которой буквально испаряется жидкость. Даже земля горячая, трава впитывает солнечный свет и почти загорается. Оккоцу тяжело дышит после тренировки в жаркий, жаркий день ( — Проклятия не остановятся только потому, что на улице жарко, — говорит Годжо, лежащий на жезлонге и под зонтом. — Так почему вы должны?). Он вытирает пот со лба низом своей футболки, морщась от количества пота, ложится на траву и сосредотачивается на дыхании. — Я сбрею все свои волосы, — говорит Панда, сидя рядом с Оккоцу – так, что ему не надо повышать голос, чтобы Оккоцу его слышал, но в то же время они не чувствуют исходящее друг от друга тепло. Маки сидела немного дальше, с расстегнутой рубашкой и с волосами в пучке, пытаясь дать воздуху как можно больше доступа к коже. — Я не могу больше, слишком горячо из-за волос, — стонет Панда. — Нет, — говорит Маки, и ее обычно резкий тон смягчился из-за абсолютной усталости. — Если ты отрежешь свои волосы, то они забьют слив, и я не собираюсь мыться в твоих волосах. Мне достаточно и волос Оккоцу. Оккоцу выдыхает. Ему хочется запротестовать, потому что у него не такие длинные волосы, честно говоря. Но он знает о своей ужасной привычке оставлять волосы в сливе, так что он и не пытается. Оккоцу поворачивает голову, смотря на огромный участок травы перед собой. Сегодня так жарко; горячий слой воздуха находится прямо над землей. Из-за этого воздух дрожит, будто он смотрит на мир сквозь водную пленку. Инумаки должен был сидеть рядом с ними, но его здесь нет. Его вызвали на миссию рано утром с одним третьегодкой. Оккоцу не знает, где он, или с кем. Но он надеется, что там, где Инумаки сейчас, прохладнее, чем здесь. Оккоцу закрывает глаза, и хотя его тело готово кричать на него, если он будет что-то делать, его мысли текут. Инумаки в последних его снах говорит, говорит и говорит, и Оккоцу не понимает ни слова. Только в конце Инумаки говорит что-то, что Оккоцу понимает. В этом должен быть какой-то смысл. Оккоцу всегда просыпается после этих слов со спокойствием во всем его теле, будто бы все напряжение ушло из него и осталось в небытии. Сёко, доктор, с которой он встретился лишь пару раз, выглядела как человек, знающий о снах. Но он боится обнаружить, что же эти сны значат, поэтому он решает оставить их для будущих раздумий. Что Инумаки делает сейчас? Сражается ли он с проклятием, его слова значат больше его жизни? Или он сидит позади, наблюдая, как третьегодка сражается с ним? Оккоцу знает, что Инумаки не остается вдали от битв. Он будет выкладываться на полную до тех пор, пока его горло не сдастся. Оккоцу напоминает себе купить больше лекарств для горла, до того, как Инумаки вернется. Инумаки, даже потребляя столько лекарств, не умеет ими запасаться. У Оккоцу вошло в привычку брать с собой немного для него- не то чтобы Инумаки знал об этом. Но у Оккоцу они закончились на прошлой неделе, и между жарой, постоянными уроками и тренировками, у него не было шанса пойти в магазин и купить их. — -Цу? Оккоцу? Оккоцу открывает глаза, солнце слепит его ярким светом и черными пятнами перед глазами. Он поворачивает голову в сторону шума и видит, что Маки смотрит на него, хмурясь. Ее очки сняты, и красная вмятина от очков на ее носу еще не исчезла. — Ты в порядке? Оккоцу сглатывает. Его горло сухое и ему правда нужен хороший холодный душ, чтобы снова почувствовать себя человеком. Но он в порядке. — Да? — Ты выглядишь так, будто у тебя есть плохие новости или что-то такое, — вставляет Панда. Оккоцу на мгновение паникует, думая, что так они пытаются отстраниться от него. Потому что он перешел границы. Хоть Панда и Маки довольно дерзкие, он знает, что они не будут грубыми, когда оставят его. Но паника растворяется так же быстро, как и появляется. Это твои друзья, говорит он себе. Друзья. — Я просто… думал об Инумаки, — отвечает он. Маки фыркает, и сердце Оккоцу останавливается. Это была не та реакция, которую он ожидал. — Конечно, — говорит Маки, слова звучат сдавленно из-за смеха. Оккоцу выпрямляется. Его спина вся в поту и прилипла к футболке. Обычно он бы просто состроил какую-нибудь физиономию в ответ, но сейчас он просто растерян. — Что это значит? — спрашивает Панда, и они с Оккоцу растерянно смотрят друг на друга, и Оккоцу неуверенно расширяет глаза. — Мужчины и их тупые эмоции, — говорит Маки спустя несколько секунд, и они до сих пор не понимают, что она имеет в виду. — Конечно ты думал об Инумаки. Что же еще может быть в твоей голове в эти дни? Оккоцу медленно начинает соединять разрозненные куски, но у него не получается собрать их в одну картину. Оккоцу знает, что из всех первогодок он и Инумаки наиболее близки. Если так можно сказать. Оккоцу проводит очень много времени с Инумаки – не потому, что он не хочет быть друзьями с Маки и Пандой, а потому, что проводить время с Инумаки легко. Оккоцу не надо думать, когда он рядом с Инумаки. Общение с ним дает его мозгу передышку, отсрочку от постоянной тревожности. Это правда, что Оккоцу проводит больше всего времени с Инумаки. Так что для него логично думать об Инумаки. Но как это относится к- — ООО! — кричит Панда, и его голос такой громкий, что он пробивается сквозь мысли Оккоцу. — Мы говорим о краше Инумаки на Оккоцу? Маки усмехается и качает головой. — Нет, но да. Да, говорим. — Теперь я понял, — торжественно кивает Панда. Оккоцу, однако, ничего не понимает. — О чем вы говорите? Инумаки? Краш Инумаки на Оккоцу? Ему нравится Оккоцу больше, чем друг? Это, должно быть, какая-то глупая шутка, но Оккоцу знает, что Маки и Панда не поступили бы так подло. Правда. Так что…? Панда кивает Оккоцу, а когда он не кивает в ответ, Панда хмурится. — Ты не замечал? Он больше всего говорит, когда ты рядом. У него не вошло в привычку общаться с нами, но с тобой? — Панда ждет, будто ожидая, пока Оккоцу все поймет. На лице Оккоцу полная и тотальная пустота. — Но с тобой, — проговаривает Маки, — он, блять, не затыкается. Оккоцу никогда не замечал этого. Он заметил, что Инумаки разговорчивый, но никогда не замечал, что он такой только с ним. Оккоцу просто знает, какой он с ним. И он разговорчивый, сплетничающий и надежный друг. Который иногда появляется в снах Оккоцу с позволения Рики и держит его руку до пробуждения. — Он тоже тебе нравится, не так ли? — спрашивает Панда. Маки бросает в него нунчаки, с которыми она практиковалась сегодня, и угрожает Панде чем-то, и Оккоцу не понимает, чем. Панда трет часть руки, куда попало оружие и дуется. — Да, — отвечает Оккоцу, и слова выходят из него до того, как он успевает их обдумать. Это забавно, потому что Оккоцу обычно задумывается над своими словами слишком много, думает о разных ситуациях и разговорами с людьми, которых нет. Но рядом с Инумаки, говоря с ним, все это уходит прочь. Оккоцу знает, что он любит Инумаки – по крайней мере по-дружески. Он думает, думает, думает о том, что он, возможно, любит Инумаки больше, чем друга, но просто от одной мысли о романтических отношениях Оккоцу начинает тошнить. Романтические чувства необычайно сложно найти в его голове. Они здесь. Где-то. Смешаны с ненавистью к себе и сильной зависимостью от других. Смешаны с обещанием между ним и Рикой. Вместе с виной за ее проклятие. Но они здесь, совсем рядом с тем фактом, что сейчас у Оккоцу есть друзья. Люди, которые – он абсолютно уверен, – сделают все для него в ответ. Оккоцу надо больше времени, чтобы подумать об этом. Потому что он знает, что если поговорит с самим собой, ему получится разобрать путаницу в его голове. Мысли о любви к Инумаки имеют смысл. — Да, он мне нравится, — наконец произносит он. Легкий ветерок проносится мимо, и Оккоцу покрывается мурашками от внезапной прохлады. Травинки наклоняются под мягким потоком воздуха. Оккоцу кладет руки на землю, пытаясь сохранить равновесие. — Я думаю, что он мне нравится. Панда улыбается. Маки хмурится. Их реакции четко показывают то, что Оккоцу сейчас чувствует. Годжо рассказывает Оккоцу о возможности поездки за границу в ночь пятницы. Годжо подзывает его к себе с ужина. — Это будет хорошим опытом для тебя, — говорит Годжо, положив руку ему на плечо. Оккоцу знает, что обучение за границей и правда будет для него хорошим опытом, но это не основная причина, почему его заставляют уехать. Его заставляют уехать. Оккоцу читает между строк, понимая подсказки, оставленные ему Годжо. Не будет никакого выбора, если оформить это такими словами. Шаманы во главе хотят, чтобы он исчез. Не умер. Но исчез. Из вида и из мыслей. Они делают его проблемой другой страны. Они отправляют его далеко, потому что он представляет опасность. Опасность для самого себя. Опасность для других. Опасность, которая союзничает с Годжо Сатору, и кто знает, когда он решит устроить мир шаманов так, как хочется ему. — Ты уезжаешь через месяц, — говорит Годжо. Оккоцу даже не согласился с этим предложением. Не то чтобы это имело значение. Они увезут его, даже если он будет отбиваться и кричать. Годжо сжимает его плечо, сильно, и затем отпускает. — Я буду скучать по тебе, парень. Их пути расходятся. Годжо идет по одному пути к коридору, а Оккоцу – по другому. Он не знает, куда он вообще идет, кроме того, что не хочет идти вместе с Годжо, иначе их неловкое прощание стало бы еще более неловким после того, как они бы обнаружили, что идут одним путем. Так что Оккоцу идет, и он абсолютно не удивлен тому, что он стучится в дверь Инумаки. Тот открывает дверь несколько секунд спустя, одетый в свободные хлопковые штаны и футболку – его пижаму. Оккоцу вздрагивает, когда дверь открывается, почему-то сразу осознавая свои действия. Он хочет извиниться за то, что помешал Инумаки, когда он собирался в кровать, потому что это было абсолютно необдуманно с его стороны. Но он успевает отойти на шаг от двери, когда Инумаки хватает его за запястье и притягивает внутрь. Они вместе сидят на полу, плечом к плечу, их спины опираются на расстеленную кровать Инумаки. Оккоцу смотрит в пол, не горя желанием смотреть на Инумаки, потому что знает, что в ту же секунду, когда посмотрит ему в лицо – которое точно будет полно беспокойства и волнения, – он не выдержит. Оккоцу не хочет плакать. Не здесь. Не сейчас. В конце концов Инумаки сталкивается плечами и начинает жестикулировать. Оккоцу не поднимает голову, но смотрит на его руки. Инумаки говорит о том, как прошел его день, медленно, чтобы Оккоцу мог с легкостью понять. У него был скучный день. Он говорит о стирке, о пробежке, о съеденных им печеньках, когда никто не обращал на него внимание. К тому времени, когда Инумаки начинает говорить об играх, которые собирают пыль на его полках, Оккоцу чувствует себя лучше. Лучше, поэтому он немного выпрямляется и смотрит Инумаки прямо в глаза. Инумаки прекращает говорить. И затем он целует Оккоцу. Оккоцу целует его в ответ, конечно же он делает это. Он не так представлял их первый поцелуй. Для начала, он никогда не думал, что они правда поцелуются. В воздухе вокруг них так много всего, когда дело доходит до их жизней. И в душе Оккоцу происходит так много всего, что он никогда не думал, что он доберется до того, что поцелует Инумаки в реальной жизни. Он должен был знать. Инумаки всегда делает все проще для Оккоцу. Они продолжают целоваться, их губы неопытны, но в то же время приятные. И затем Инумаки садится к нему на колени, обвивая ногами талию Оккоцу, и его руки в волосах Оккоцу. И это прекрасно. Оккоцу мог находиться в таком положении вечность, все целуя, целуя и целуя Инумаки, и они оба потеряли счет времени, и сейчас это для них не имело никакого значения. Но им все-таки приходится перестать. Они касаются лбами. Глаза Оккоцу широко раскрыты, и он видит, как грудь Инумаки тяжело опускается и поднимается в его попытке перевести дыхание. Руки Оккоцу за спиной Инумаки, они скользят под футболкой. Кожа Инумаки мягкая, кроме шрамов, которые неизбежны при сражениях с проклятиями. — Я уезжаю за границу, — говорит Оккоцу между вздохами. Сейчас не лучшее время, чтобы сказать это. Но для этого разговора никогда не будет лучшего времени. — Возможно, в Америку. Я не уверен, — Годжо никогда не уточнял, куда Оккоцу отправят. Только то, что это будет далеко. Где-то, куда за ним не отправятся люди. Инумаки застывает на коленях Оккоцу, но не двигается, чтобы уйти. — Это не мой выбор, — внезапно шепотом произносит Оккоцу. Инумаки кивает. — Насколько? — говорит он. Оккоцу кусает внутреннюю часть губ. — На целый год. По крайней мере. Я не знаю. Инумаки снова кивает и тянется, чтобы взять Оккоцу за руки. Они тихо сидят, а Оккоцу сгорает изнутри. Эта тишина убивает Оккоцу, делает его беспокойным. Он должен что-то сказать, не так ли? Они должны поговорить о своих чувствах, признаться и сделать что-то с этим признанием. Целовать Инумаки было плохой идеей. Не потому, что он не хотел поцеловать Инумаки, а потому, что Оккоцу не знает, тот ли он человек, которого Инумаки заслуживает. Дело в том, что Оккоцу отсылают. Дело в том, что он не знает, способен ли он на отношения в данный момент. Он едва справился с дружбой, и Инумаки его лучший друг. Оккоцу не знает, что он будет делать, если он испортит и потеряет все. Оккоцу сделал это прежде, испортил и потерял все. Он отчаянно не хочет превратить это в привычку. Инумаки отпускает его руку, слегка сжав. — Когда ты уезжаешь? — Через месяц, — отвечает Оккоцу. Месяца слишком мало, чтобы что-то сделать. Слишком много, чтобы игнорировать то, что случилось. Месяц – плохой срок. Инумаки не захочет быть втянутым в это на месяц, а потом оказаться брошенным, когда Оккоцу сядет в самолет и улетит на другую сторону планеты. — Тогда, пусть это будет месяц. Ты согласен? — спрашивает Инумаки. Оккоцу чувствует, как его сердце останавливается, лишь на секунду, прежде чем начать стучать с такой силой, что Оккоцу дергается из-за беспорядочного сердцебиения. — Месяц, — говорит Инумаки, — мы можем начать с этого. Оккоцу даже не знал, что это возможно. Что у них получится начать с малого и посмотреть, куда это приведет. Есть что-то, что они могут сделать. Или что-то, что он готов попробовать. — Да, — говорит он, все еще шепотом. Это грандиозное заявление, но так же что-то лишь между ними. — С удовольствием. Инумаки улыбается ему и Оккоцу улыбается в ответ. В его голове легкость, и впервые за долгое время в его голове нет беспокоящих его мыслей. В этот раз Оккоцу целует Инумаки первым. Спустя месяц и два дня, Оккоцу уезжает. Только он, со спортивной сумкой с запасом одежды на две недели – прежде, чем ему понадобится стиральная машина, – спрятанная в ножны катана, которую ему обещали пронести через охрану аэропорта. Директор и его помощник везли его в аэропорт. Последний месяц был для Оккоцу круговоротом событий: он подписывал бумагу за бумагой, оформлял паспорт и заканчивал все остальные дела. Это подавляло Оккоцу, и он до сих пор не знает, что будет ожидать его, когда он сойдет с самолета. Все это он узнает потом. Он уже попрощался с Годжо несколько дней назад, когда Годжо надо было отправиться в деловую поездку или что-то такое. Годжо сказал ему, что, когда он вернется, ему лучше одолеть его в драке. Это была такая же угроза, что и хорошая натура Годжо – всего лишь видимость. (В действительности угрозой Годжо был вопрос о том, знает ли он английский. Оккоцу надеется, что, где бы он ни оказался, кто-нибудь сможет перевести для него). Сейчас Оккоцу прощается с остальными. Панда сжимает Оккоцу до полусмерти, отрывая его от земли и кружа его. — Не забудь покупать американские снеки и отправлять их сюда, — говорит Панда с удовольствием в голосе, будто бы не он плакал о том, что Оккоцу уезжает, две минуты назад. Панда крутит его в последний раз и опускает на землю, придерживая его рукой за спину, чтобы удержать равновесие. Если бы он прокружил Оккоцу еще несколько секунд, ему бы понадобилась ванная комната. Маки обнимает его следующей. Крепко, но нежно, без всяких прокручиваний. У нее хватило бы сил на это, и голова и живот Оккоцу благодарны ей за то, что она не делает этого. — Я разочаруюсь, если американские проклятия убьют тебя раньше, чем мы сможем снова сразиться, — Маки сжимает его и затем отпускает. — У нас сейчас ничья. И я точно выиграю, когда ты вернешься. Оккоцу смеется и обещает Панде снеки, а Маки - спарринг. Потом он попрощался с Инумаки. Они обнимались очень долго, Оккоцу закрыл глаза и пытался отпечатать Инумаки в своей памяти. И затем они отпустили друг друга, Инумаки быстро поцеловал его щеку. Оккоцу краснеет из-за этого. Маки и Панда хихикают, наблюдая за ними все это время. — Не забывай звонить, — говорит Инумаки. Неделю назад он купил Оккоцу телефон, который можно было бы использовать для видеозвонков. Он не был крутым, но точно был лучше раскладушки, которая была у него слишком долго. Последний месяц также был круговоротом для Оккоцу и Инумаки. У них не было ничего явно романтического, но их отношения были далеки от платонических. Они часто держались за руки, тайком целовались, и Оккоцу был рад, что его голова наконец освобождалась от тревожных мыслей. Сейчас Оккоцу мог сделать только это, и в этом не было ничего страшного. — Напиши мне, когда доберешься до аэропорта, — говорит Инумаки, и Оккоцу обещает ему сделать это. — Не забывай нас, — смеясь проговаривает Маки. — Не заменяй нас какими-то лузерами из Америки. Оккоцу тоже смеется. — Конечно. Я не думаю, что кто-то там будет таким же крутым, как ты, Маки, — Оккоцу не знает, будет ли он вообще работать с американской версией школы, будет ли он тренироваться с такими же студентами, как и он, либо он будет работать в одиночку. Но он не будет рассказывать им об этом. — Воу, — говорит Панда, — у нас будут новые первокурсники к тому времени, как ты вернешься, да? — хмурится он. — Это странно. — Позаботьтесь о них, — отвечает Оккоцу. К тому времени, как он вернется, многое успеет измениться, и это пугает его. Никто из них не останется прежним, и кто знает, будут ли эти изменения к лучшему или худшему. Оккоцу выдыхает. Еще одно беспокойство. — Позаботься о себе, — произносит Инумаки с дразнящей улыбкой на губах. Оккоцу кивает, обещая. И потом Оккоцу надо уходить. Он все еще не очень счастлив своему отправлению в другую страну на целый год или около того, но это не конец света. Конечно, люди меняются, но глубоко внутри Оккоцу знает, что это его друзья. Они будут ждать его, и он будет ждать их, до тех пор, пока они наконец не увидятся. И Инумаки, который значит для Оккоцу так много, что он не может ясно сформулировать свои мысли. Оккоцу уже скучает. Поездка до аэропорта была тихой. Иджичи пытался начать разговор, но директор не отвечал, а Оккоцу не знал, что ответить. После нескольких проваленных попыток машина погрузилась в тяжелую тишину. Телефон Оккоцу вибрирует за пять минут езды до аэропорта. Это сообщение от Инумаки: фотография его, Панды и Маки. Инумаки держит телефон, его воротник расстегнут до подбородка, и он слегка улыбается в камеру, пальцы сложены в знак мира. Маки рядом с ним, она хмурится и смотрит прямо в камеру. И Панда рядом с ней, притворно плачет. Оккоцу даже слышит его громкие всхлипы. Оккоцу легко сохраняет фото (Маки села рядом с ним и рассказала все, что можно делать с этим телефоном. Он был сложнее устроен, чем раскладной, но теперь он знает основы) и устанавливает это фото на обои экрана блокировки. Этого недостаточно, но уже что-то. Оккоцу уже ждет, когда вернется домой.